И Михаил Николаевич стал перебирать в памяти весь ход следствия, начиная с осмотра места происшествия, он даже отложил лопату, которой грузил мусор на носилки, и, сев на обломок старой ограды в углу двора, глубоко задумался, глядя невидящими глазами в облупившуюся стену дома перед собой.
Во дворе управления было людно, шумно и весело, и в этой праздничной деловитой суете никто не обращал на него внимания.
Место происшествия. Когда они вошли в квартиру, хозяйка сидела в большой комнате на диване, зареванная. В халате, лохматая, неубранная, с нею был сосед, который и вызвал милицию, еще одна соседка топталась в прихожей. Ничего подозрительного в поведении всех троих не было, и у обоих соседей имелось алиби. Хотя… Нет, дело не в них.
Дальше комната. Неубранная постель, в ней убитый Зыков. Подушки высоко взбиты, он почти сидел, значит, к моменту своей смерти уже проснулся, руки вцепились в пододеяльник. Значит, испугался в последний момент. Кто-то вошел в комнату, он продолжал лежать, к нему подошли, он все еще не ожидал нападения. Потому что не сделал попытки увернуться. Значит, не боялся. А испугался в последний момент, когда убийца достал нож. Вроде бы все логично.
Стал бы он вести себя так, если бы в комнату вошел человек враждебный, недоброжелатель, любой из списка ими проверенных лиц? Вряд ли. В любом случае он бы сел на постели, позвал жену или же вскочил с кровати.
Если только это была не Сыромятникова. Впрочем, нет. Не стал бы он лежать в постели, войди в спальню посторонняя женщина, особенно если за стенкой в ванной плескалась его жена.
Что же это получается, все снова упирается в жену и домработницу? У его сына железное алиби. Значит, все снова упирается в жену.
А может, бывшая жена? Ее они не проверяли, и хотя Анфиса Тихоновна утверждала, что расстались они мирно, без взаимных претензий, на деле это могло быть иначе.
Нет, что-то не то.
Михаил Николаевич принялся вспоминать детали комнаты, комод с женскими мелочами, стул в углу у окна со сложенными вещами покойного, закрытый шкаф, кресло…
Нет, снова не то…
Михаил Николаевич сидел, мучительно перебирая в голове все разговоры, впечатления, версии, и не находил ответа.
– Николаич, ну ты что? Уснул, что ли? – тормошил его за плечо Павел Семенович. – Пойдем, субботник уже закончился, надо бы себя в порядок привести, а то ведь таких красивых и в трамвай не пустят.
– Да, да, иду.
Управление опустело, а Михаил Николаевич все сидел у себя в кабинете, перебирая материалы дела. Он снова и снова рассматривал фотографии и заключения экспертов.
– Вот, кстати… – Михаил Николаевич устало потер кулаком лоб.
Раньше он этого не заметил. Мелочь, конечно, но что в их деле значат мелочи? Иногда все. Самую суть. Итак: «на шее в районе пятого, шестого шейных позвонков имеется натертость, характеризующаяся небольшим потемнением кожи…»
Натертость от чего? От воротника?
А ведь воротник нижней рубашки Зыкова во время осмотра тела был глубоко расстегнут. В этом есть связь? Может, он носил крест, старинный, золотой, или, например, медальон с портретом матери? Тогда куда он делся? А может, ему было жарко?
«Надо бы уточнить», – тер задумчиво переносицу Михаил Николаевич.
Можно было бы вызвать на допрос Зинаиду Зыкову и спросить у нее, но Михаил Николаевич малодушно убедил себя, что будет проще и надежнее побеседовать с Анфисой Тихоновной, хотя в душе и полагал, что натертость эта никакого отношения к убийству не имеет, а просто покойный носил жесткие воротнички.
Времени на часах было еще только половина седьмого, а потому Михаил Николаевич запер в сейф папку с делом и, надев пальто и прихватив планшет, поспешил покинуть кабинет.
И вот он снова сидит на знакомой кухне, снова его поят чаем и кормят кислыми щами, наваристыми, с краюшкой свежайшего хлеба, и смотрят на него спокойными ласковыми глазами. И от этого на душе светло и спокойно и не хочется думать про убийства, допросы и чужие воротнички, но совесть заставляет его вспомнить о долге, и он, отложив в сторону ложку и печально вздохнув, приступает к делу:
– Анфиса Тихоновна, а я к вам вот с каким вопросом, собственно. Не носил ли ваш брат при жизни какой-нибудь цепочки на шее, может, там, с медальоном или еще с чем? – без особого интереса спросил Михаил Николаевич, соображая, как бы задержаться подольше в гостях и удобно ли будет спросить еще стакан чаю.
– Ну как же, носил, конечно, и не снимал никогда. А что, разве на нем цепочки той не было, когда его из дому выносили? – удивленно спросила Анфиса Тихоновна, и с майора в один миг слетела сытая благодушная сонливость, приправленная неуместными мечтаниями личного характера.
Вот ведь они идиоты, даже не дали Анфисе Тихоновне на тело убитого взглянуть, когда выносили, а ведь сколько бы времени сэкономили!
– Нет, не было, – сердито буркнул майор, костеря себя на все рогатки. – А что именно за цепочка была, откуда взялась и так далее?
– Ох ты ж, это, выходит, его из-за этого камня убили? Выходит, Зинаида-то и впрямь ни при чем! – не слушала майора Анфиса Тихоновна, радуясь такому повороту.
– А вот это еще не доказано, – поспешил разочаровать ее майор и вернуть к разговору. – Так что это был за медальон?
– Старинный, сразу видно. Цепочка толстая, от времени потемнела. Длинная, вот до середины груди, – показала на себе Анфиса Тихоновна. – А на ней камень в оправе, оправа тонкая, а камень большой, красный. Я в них не разбираюсь, но слыхала, что вроде рубин это, а может, и ошибаюсь.
– А откуда он у Зыкова?
– Не знаю. Когда я у них поселилась, медальон уже был. Афанасий его никогда не снимал, старался никому не показывать и говорить о нем не любил. Он даже когда в баню ходил, то перед тем его в какую-то тряпицу заворачивал, чтоб люди не видели, но не снимал. Ни-ни. Как-то, помню, еще вначале, сразу после свадьбы, Зинаида к нему с этим камнем пристала, мол, дай поносить. Он ей тогда вообще ни в чем отказу не давал, а тут встал намертво, как она ни скандалила, каких слез ни лила, нет, и все. И в войну, как бы тяжело ни было, про продажу камня и слышать не хотел, всегда говорил только одно: «Погодите, снимете с меня мертвого». Вот!
«Вот это да, – почесал макушку Михаил Николаевич, – вот это опростоволосились».
– А какого размера был камень?
– Да вот, пожалуй, с половину куриного яйца будет. Только он не круглый, а такой… как сказать? – хмурилась Анфиса Тихоновна, перебирая руками старенький фартук. – И не плоский, а вот как пельмень или вареник, чуть приплюснутый. Да и размеру похожего. Точнее и не скажу. Он же его прятал, я и видела-то его по пальцам пересчитать, и так это, мельком. Сперва мне даже казалось, что он бледный такой был, не очень заметный. А вот недели за две до смерти у Афанасия сердечный приступ был, я ему лекарства давала, воротник расстегивала и камень как раз увидала. Так он, оказывается, яркий такой. Густого цвета. Афанасий, правда, заметил, куда я таращусь, и поглубже за ворот его запихал.
– Так что, Зыкову будем отпускать? – разочарованно спросил Саня Ломакин.
– Да, но не сразу, – медленно проговорил майор. – Пока она сидит, убийца спокоен, значит, расслаблен, и взять его так будет легче.
– А вдруг это был случайный человек, вдруг у Зыковых в то утро дверь была неплотно закрыта, зашел, увидел, что хозяин дремлет в кровати, на шее такой булыга висит, вот и того? – ерзал на стуле Саня.
– Помолчи, Сань, – одернул его Павел Семенович. – Случайный человек стырит кошелек из сумочки в прихожей или в карманах пороется, ну, может, еще что стащит, что на виду лежит. А тут? Да и потом, Зыков явно уже не спал, шаги бы услышал, увидел вора и поднял крик. Нет, это свой. Знакомый.
– Вот-вот. А потому украденный камень сразу в скупку не потащит, затаится. Потому что дураков в окружении Зыкова не было, все люди образованные. И поймать такого будет непросто.
– А Томилин мог бы такое провернуть, – задумчиво вставил Саня. – Шел домой, увидел – у соседа и недруга дверь приоткрыта, заглянул гадость сказать, а тут камешек, дорогой, красивый, он Зыкова и того. А в результате и конкурента убрал, и дорогую вещь спер.
– А ножик тот он с собой просто так прихватил, он им в электричке колбасу резал? – многозначительно глядя на Саню, спросил майор.
– Да. С ножиком не выходит, – загрустил тот.
– Вот именно. Ну что, еще версии будут?
– Сыромятникова точно на такое бы не пошла, – вставил Леша Докучаев.
– А вот Морозов, это тот, у которого с жильем беда, он бы мог. Во всяком случае, деньги бы ему не помешали, – вставил Павел Семенович. – Мог бы комнату снять или домик родителям купить, вот только прийти в чужую квартиру с таким ножом… хладнокровно убить, сорвать с шеи убитого цепочку и уйти… Вряд ли. Жидковат, да и к бутылке приложиться любит. И вот ведь еще вопрос. Откуда убийца узнал о медальоне? Домработница же сказала, он его ото всех прятал?
– Не домработница, она сестра покойного, двоюродная, – неизвестно зачем поправил Павла Семеновича майор. – Хороший вопрос. Медальон этот у Зыкова давно. Когда Анфиса Зыкова приехала к брату, еще до войны, он уже был. Откуда – неизвестно…
– Значит, убийцей может быть человек из прошлого, тот, кто был его прежним владельцем. Ведь откуда он взялся у Зыкова, никто не знает, – предположил Леша Докучав.
– Точно, – согласился майор.
– Да где же мы его искать будем? – не удержался Саня.
– Надо бы встретиться с сыном Зыкова, может, он знает про отцовский медальон, может, это семейная реликвия? – предложил Павел Семенович.
– Встретиться надо, но вот насчет реликвии… – возразил майор. – Вряд ли, Анфиса Тихоновна говорила, что они с братом из простой крестьянской семьи, что отец Афанасия Зыкова в революцию на заработки в город подался и семью с собой взял, так что по наследству такая вещь ему достаться точно не могла.
– Надо бы у сына убитого всю историю их семьи узнать, где, чего, как. Может, отец Афанасия Зыкова в городе к какому-нибудь барину служить устроился, а потом его ограбил или тот, когда за границу бежал, подарил ему этот медальон за верную службу, а?