холодное? Или продумывали способ?
Не складывается. Нет мотива, и ничего нет.
Камень, вот что. Ему надо знать, откуда у Зыкова взялся камень.
Майор то шагал по кабинету, то садился за стол, обхватив голову руками, но просветления не наступало.
Что-то рассказывал Лешка про Ирину Прудникову-Войтович? Была из графов? Такой камень вполне мог принадлежать графьям, а Зыков мог его элементарно украсть, например, когда был у них в гостях на даче. Тогда вора не нашли, а когда Нина вышла за него замуж, увидела камень, рассказала матери. Та решила, что, раз дочь замужем за Зыковым, камень все равно что вернулся в семью, а вот после развода…
Да, но к двадцать восьмому году чекисты уже провели экспроприацию ценностей, и чтобы сохранить такой камень, семейству Ирины Прудниковой пришлось бы его хорошенько припрятать. Значит, просто украсть его бы не получилось. Вряд ли они показывали эту драгоценность каждому гостю. И потом, если Зыков украл камень в двадцать восьмом году, почему они не заявили о пропаже? Да и Зыков спешно бежал из Москвы только в тридцатом.
«Не складывается. Не хватает звеньев цепи. Если они вообще есть, – сердился на себя майор. – Надо копать. Надо выяснить все подробности жизни Зыкова в Москве, но как? Хоть объявление в газете давай!»
Точно! Объявление в газете! В разных газетах.
И майор схватился за телефон.
– Лешка, ты что здесь делаешь? Тебе кто разрешил вернуться?
Леша Докучаев, который в это самое время должен был искать в Москве ценных свидетелей, преспокойно сидел в кабинете Долгушина и, расстелив на столе газетку, пил чай, закусывал краковской колбаской и трепался с Саней Ломакиным. Этакая милая идиллия.
– Эт-то что за самоуправство? – чувствуя, как наливается благородной яростью, рявкнул майор. – Ты что, под трибунал захотел?
– Никак нет, – торопливо утирая губы, вскочил на ноги Лешка. – Я, товарищ майор, с докладом, мы такое с московскими ребятами накопали! Вот отчет! Да я быстрее сам расскажу, а они там и без меня, если что, дальше разберутся и телеграмму отстучат, а я вот к вам скорее, ночным ехал, вот прямо сейчас с вокзала. – Лешка говорил горячо, убедительно, да и лицо у него было усталое, осунувшееся, видно, не с курорта вернулся, так что майор оттаял и уже более благожелательно буркнул:
– Ладно уж, садись. Ешь и рассказывай, герой.
– В общем, так, мне удалось разыскать одну старушку, лет ста, наверное, она хорошо знала семейство баронов Гоггернов.
– Кого?
– Баронов Гоггернов, – самодовольно повторил Леша. – Ирина Владимировна Прудникова в девичестве была Гоггерн, к тому же баронессой.
– Фиу! – присвистнул Саня.
– Ну да. Правда, при дворе или при императоре никто из них не состоял. Жили скромно сперва в Петербурге, потом в Москве, ее отец был каким-то инженером, вроде бы мосты строил, и при советской власти спецом работал.
– Ну, Лешка, молоток, – похвалил майор, пристраиваясь возле стола и наливая себе чаю. – И что же с этими Гоггернами?
– А вот что. Как я уже сказал, семейство революцию пережило, никуда не уехало, а Ирина Владимировна даже приняла революционные идеи на «ура». Она очень увлекалась новым революционным искусством и, по словам старушки, даже лично была знакома с Маяковским.
– Ну, это нам в деле никак не поможет, – отмахнулся майор.
– Ясно, но это я для полноты картины, – оправдался Леша. – Так вот. В конце двадцатых годов семейство в новой власти разочаровалось и хотело отбыть на историческую родину в Германию.
– К фашистам, значит? – мрачно кивнул Саня.
– Нет. Тогда еще не к фашистам, а просто к дальним родственникам. Но уехать они не могли, потому что ждали какое-то наследство. Так старушке рассказывала ее подруга, старая баронесса. Баронесса говорила, что наследство это очень важно для старого барона, без него он ехать отказывается.
– Ну? – поторопил Лешу майор.
– Вот тут главное, – сделал эффектную паузу Леша. – Барон наследство получил, но до дома не донес, убили его. А вещь эта пропала.
– Когда это было?
– Двенадцатого апреля тридцатого года!
– В апреле тридцатого! А Зыков сбежал в Ленинград в мае! – не удержался от восклицания майор. – Рассказывай дальше!
– Да. Так вот. Старая баронесса жаловалась на похоронах мужа этой старушке, что она уговаривала его наплевать на это самое наследство и уезжать, а он упрямился, говорил, эта вещь принадлежала их роду чуть не пятьсот лет, и без нее ехать не хотел, а теперь вот и вещь пропала, и мужа убили. А потом баронесса сильно заболела, и они ехать никуда не могли, а потом она умерла, и в итоге никуда семейство не уехало.
– Так, а наследство это, что это было, старуха тебе рассказала?
– Нет. Потому что она и сама не знала, баронесса говорила, что это семейная реликвия, большая ценность и так далее, а что это, не рассказывала. Но! – И Лешка многозначительно поднял вверх палец. – Мы с московскими ребятами разыскали в архиве дело об убийстве гражданина Гоггерна.
– Молодец! – от души воскликнул майор. – И что?
– Вот я тут выписал кое-что из дела. – Он подал майору сложенные пополам тетрадные листочки. – Но если коротко, дело было так. Убили барона среди бела дня, в самом центре города, тело нашли в каком-то дворике. Жилица во двор вышла зачем-то и нашла. Приехала милиция. По результатам осмотра пришли к выводу, что барона хотели ограбить, да, видно, кто-то помешал. Кошелек был при нем, рядом с телом валялась небольшая серебряная шкатулка, обтянутая бархатом. Пустая!
– Ну еще бы! – усмехнулся Саня Ломакин.
– Когда опрашивали семейство барона, что могло быть в шкатулке, те твердо заявили, что ничего, что барон шел в ломбард, чтобы продать ее, но объяснить, что барон делал на Лубянке, родственники не могли. Потому что жил барон совсем в другом месте и работал тоже, и в тех местах ломбардов было много, но он со шкатулкой оказался именно на Лубянке.
– Может, за ним следили? – предположил Саня.
– Может. Кстати, баронесса говорила на похоронах, что барон наследство получил, но до дома не донес, – сообразил Леша. – Так он, наверное, как раз и шел из того места, где наследство получил, домой!
– Точно.
– Только родня в этом почему-то не призналась и о пропаже вещи не заявила, – мрачно заметил майор.
– Да. Наверное, боялись чего-то, – кивнул Леша. – Милиция, конечно, попыталась найти убийцу и даже всяких там знакомых и соседей расспрашивала, но без толку.
– А что, мог быть камень, который с Зыкова сняли, тем самым наследством? – задумчиво спросил майор.
– Конечно, мог! – уверенно сказал Саня.
– Думаю, да, – кивнул Леша. – Камень большой, наверное, редкий и жутко дорогой. Зыков про него каким-то образом пронюхал и барона специально пас. Может, убивать и не хотел, а только ограбить, да так получилось. А потом, когда камень украл, отсиделся, осмотрелся и при первой возможности «сделал ноги». Спустя годы дочь Прудниковой выходит замуж за Зыкова, видит этот камень, рассказывает матери, та все понимает, но молчит ради счастья единственного чада. А вот когда Зыков развелся, вот тут уж она решила восстановить справедливость, и камень вернуть, и за отца отомстить. По-моему, логично.
– Железно! – поддержал товарища Саня.
– Я тоже так думаю, – кивнул майор. – Вопрос, как она это провернула, ведь в доме Зыкова ее в то утро никто не видел. Ломакин, вы график передвижения по двору и дому составили наконец?
– А то! Вот, неделю парились, – вытаскивая из-за шкафа свернутый трубочкой ватман, обиженно проговорил Саня. – Прям все до секундочки, все сто раз перепроверили, несколько раз переделывали, народ несознательный, путает, забывает, потом вспоминает, потом снова все сначала. Но мы всех нос к носу сопоставили, по сто раз допросили, и вот, пожалуйста! Мы их разными карандашами обозначили. Жильцов вот синим, а остальных красным, – объяснял Саня, придавливая сворачивающиеся края ватмана стаканами и чернильницей.
– Так, ну жильцов пока оставим. Давайте с красных начнем, по порядку. Это кто?
– Так, это молочница, она в этот дом года три ходит, если не больше.
– Ладно. Это точно не Прудникова. Следующий.
– Водопроводчик из ЖЭКа. Потом няня писателя Телегина, ну то есть не его, а дочери его. Это настройщик роялей, мужчина в тридцатую квартиру. Это врач из поликлиники, в седьмую. Проверяли. Это домработница в одиннадцатую, она шесть лет уже работает, я ее видел, документы проверял, – подробно рассказывал Саня, сверяясь со своими записями. – Дальше переводчица к поэту Беляеву. Он там Байрона, что ли, переводит, или Шиллера, или обоих, что ли? В общем, она к нему уже полгода ходит два раза в неделю, иногда один, помогает с подстрочным переводом.
– Стоп! Как зовут переводчицу?
– Ирина Владимировна, а фамилию я не успел уточнить, писатель ее и сам не помнит, их знакомые познакомили, фамилию спрашивать было неловко, – запинаясь, пояснил Саня. – Елки-палки!
– Именно! Немедленно к этому поэту. Выяснить все про переводчицу, кто их познакомил, когда и как, как эта переводчица выглядит, в общем, все. Телефон, адрес, и сразу мне отзвонись. Надо срочно Прудникову брать. Она это, я уверен!
– Бегу! – хватая куртку, на ходу выкрикнул Саня и затормозил в дверях. – А странно, да, что барон этот в один день с Маяковским умер?
– Что?
– Ну, я говорю, странно, что барон этот в один день с Маяковским умер, – повторил Саня. – Ну, я со школы помню, мне на экзамене этот билет попался, творчество Владимира Маяковского и годы жизни. И даже умер он, кажется, на Лубянке…
– Иди, литературовед, пока мы Прудникову не упустили! – поторопил его майор, и Саня помчался на канал Грибоедова.
– А что, товарищ майор, как вы думаете, ведь такой большой камень, какой украли у Зыкова, стоит, наверное, огромных денег? – прибираясь на столе, задумчиво проговорил Леша.
– Да уж, конечно.
– Ну да. А вот Зыков украл его, но не продал, а хранил, берег ото всех, никому не показывал, не хвастался. Ну, тут, конечно, понятно, боялся, все-таки вещь краденая, но вот что мне непонятно, зачем он украл этот камень? Если не ради денег, то зачем?