Павел понятия не имел, откуда в его простой голове берутся такие мысли. Но за последние два года, сидя в окопах, шагая по дорогам, отдыхая после боя в землянках, в чистом поле, усталый до полусмерти, часто голодный, замерзший, немытый месяцами, в изношенном, пропахшем потом и порохом белье, он удивлялся, как может жить, сражаться, терпеть все это? Откуда у него да и у других берутся на это силы? Как это возможно — поднять себя в атаку под свистящие пули, бежать, стрелять, кидаться на врага. Сытого, здорового. И побеждать. Откуда берутся силы, выносливость и даже отвага?
Нет, Павел не был до сих пор ничем награжден, он был простым рядовым окопным Ваней, каких рядом с ним жило и гибло тысячи, и все же он был не простым человеком. И они были не простые люди, а какие-то особенные, отмеченные Богом. Ибо дал им Господь сил отстоять Родину, дом, выбить сытого, сильного, злого врага, выжить в этой бесчеловечной мясорубке и даже победить. Думал обо всем этом Павел и сам себе удивлялся, потому что за всю жизнь не было у него в голове столько умных, не относящихся к простой повседневной жизни мыслей. Изменила его война. Не отупила, не озлобила, а словно бы научила. Даже самому удивительно было.
— Тихо! — Дедуля поднял руку и замер впереди. Остальные тотчас последовали его примеру.
Вдали где-то впереди и, кажется, чуть правее слышались звуки выстрелов и, кажется, лай собак, а может, про собак и померещилось.
— Плохо дело, мужики, немцы взялись лес прочесывать, — оборачиваясь к остальным, проговорил Михалыч. — Вертать надо.
— Зачем поворачивать? Так мы будем всю жизнь по лесу бегать.
— Ты что, студент, белены объелся? На тот свет торопишься? — грубовато одернул его Костя. — Поворачиваем.
— Погоди, может, парень правильно говорит.
Павел от этого голоса даже вздрогнул.
Василий Курносов подошел к ним вплотную.
— Немцы откуда идут? Оттуда, — махнул он рукой на далекий шум. — Надо попробовать их обойти. Возьмем сейчас влево, глядишь, обойдем стороной.
— А если они на следы наши наткнутся? А если у них собаки? — недовольно хмурясь, спросил Семен.
— Если наткнутся на следы, и так найдут, и собаки тоже. А вот если пойдем, как раньше, цепочкой, да еще след в след, может, и поленятся за одним дураком по лесу гонять.
— А что? — потрепав загрубелой ладонью усы, проговорил Дедуля. — Может, он и прав. А, хлопцы?
Если им удастся обойти немцев и в живых остаться, и до линии фронта, глядишь, доберутся, а так еще неизвестно, сколько им по лесам бегать.
— Ну что, мужики, — пробасил Костя, — как решать будем?
— Можно попробовать, — осторожно ответил Семен.
— Я «за», — подал голос студент.
— Согласен, — не глядя на Курносова, ответил Павел.
— Значит, решили, — заключил Дедуля. — Веди, солдат, коли предложил.
И Курносов встал впереди их маленького отряда. Теперь пошли быстрее, проламывая сапогами хрусткую корочку наста, уклоняясь от веток, ступая в растоптанный след. И слушая, слушая, всем существом слушая лес. Чем быстрее они шли, тем ближе, различимее становился шум.
— Видно, на наших нарвались, ишь, стреляют, — пробормотал Дедуля, идущий следом за Василием.
— Ненадолго, — угрюмо ответил тот, и, словно по его слову, перестрелка закончилась.
— Положили, — скрипнул зубами Костя.
— Ну, все, ребятки, теперь за нами припустят, больше между нами и ими никого не будет.
— Только бы у них собак не было, — с предательской надтреснутостью в голосе проговорил Леонид.
И Павел почувствовал, как сердце его защемило от жалости. Паренек был ровесником его старшего, Митьки. Да только того на фронт по брони не пустили, на заводе работал, мать писала — сутками с завода не выходил, смена чуть не по двадцать часов, спал возле станка, а все ж не на фронте. А вот этому мальчишке не повезло, и матери его не повезло.
— Вот что. Я останусь, прикрою вас, если что, — сходя с тропы, решительно проговорил Павел. — Если немцы за вами сунутся, я хоть немного их задержу, а вы давайте, шевелитесь, если кто патронов хочет подкинуть, спасибо.
— Павел, да ты что, — подскочил к нему Семен. — Не дури. Вместе пойдем.
— А если не получится вместе уйти, всем погибать? — Он кинул косой взгляд на студента, и тот, поймав его, залился краской, словно девчонка, и хотел было возразить что-то, но Павел уже отвернулся.
— Ладно, — сказал Семен, — бери вот. У меня запасной магазин есть.
— У меня вот патронов немного, — подошел к нему Костя. — Держись. Если обойдется, догоняй.
— Эх, сынок. — Дедуля похлопал его по плечу, не глядя в глаза, и маленький отряд выстроился в линию.
— Василий, а ты чего? — окликнул стоящего в стороне Курносова Семен.
— Останусь. — Он махнул им рукой, оглядывая лес в поисках удобной позиции. — Вон там, на пригорке, заляжем, какое-никакое, а прикрытие. У той вон поваленной березы.
Павел кивнул, и они, больше не оборачиваясь на товарищей, зашагали вверх по пригорку. Когда они оглянулись в следующий раз, маленький отряд уже скрылся среди деревьев.
— Ты зачем остался? Убить меня решил? Счеты старые свести без свидетелей? — резковато, чуть испуганно спросил Павел.
Он был рад товарищу, но, как вести себя с Курносовым, не знал, да и можно ли ему доверять — тоже.
— А ты зачем? — не глядя на него, ответил Васька, выискивая место посуше.
Здесь, на пригорке, снег уже растаял, и мокрая, покрытая пожухлой прошлогодней листвой земля покрылась тонкой сверкающей пленкой инея.
Василий достал перочинный нож и нарезал с ближайшего подлеска тонких веток, накидал на землю, поправил ватник, проверил ружье и принялся молча осматривать позицию.
Павел, потоптавшись безтолку и не дождавшись ответа, стал тоже обустраиваться, стараясь не шуметь и в душе молясь, чтобы обошли их немцы, взяли в сторону, не заметили, не пошли по их следам.
— Ложись. Близко уже, — шикнул на него Курносов, выплевывая изо рта тонкий прутик. — Идут, голубчики.
Павел замер, прислушиваясь. Немцы двигались шеренгой, трескуче ломая кустарник, давая короткие предупредительные очереди.
— К нам идут, — снова коротко бросил Василий. — Человек десять, не меньше.
Едва немцы появились из-за деревьев, Курносов сразу открыл огонь. Он не палил суматошно, он не спеша прицелился и сразу же снял идущего впереди фрица.
Павел, у которого был автомат, тоже открыл огонь, стараясь скосить как можно больше, пока не попрятались.
— Не пали впустую, патроны береги, — бросил ему Васька, снова целясь. — Потом что делать будем? Подыхать?
Павлу хотелось огрызнуться, но Курносов был прав.
— Успел сосчитать? — снова крикнул Василий.
— Пятнадцать вроде.
— Уже нет, — зло выплюнул Василий. Пока Павел давал очереди, он успевал прицелиться и снял уже как минимум трех фрицев.
— Долго тут не продержимся, сейчас оклемаются и попробуют окружить. Отступать надо. Налево пойдем, в сторону от наших. Я там ельник заприметил, еще пару раз стрельнем и будем отходить.
В ельнике свет луны почти не пробивался. И они постарались поскорее затеряться среди стволов. Павел выбрал здоровенную толстую ель, привалился к стволу. Патроны кончались, и было ясно, что долго так не выстоять. Немцы орали, ругались, лупили по ним безостановочным автоматным огнем, так что и не высунешься. Но соваться в ельник боялись.
— Надо уходить, пока луна зашла, — крикнул откуда-то из темноты Василий. — У меня патроны вышли.
Павел никогда не забудет этого бегства по ночному весеннему лесу, этого битья сердца в горле, выстрелов, вспышек, мелькания тени и света, хруста наста под ногами, карусели стволов, криков погони, тяжелого своего дыхания, стука крови в висках. Ему стало казаться, что этому ужасу не будет конца, что он умрет, как загнанный зверь. И, наверное, умер бы, если бы не Васька Курносов.
Петляя между стволов, Павел попал в круг света и тут же ощутил мгновенную обжигающую боль, которая уронила его в снег, заставила зарычать, как дикого зверя, и забыть обо всем, кроме этой самой боли.
— Мать твою…
Этот тихий шепот был первым, что услышал Павел, когда вынырнул из темной обморочной ямы. Он с трудом разлепил глаза. Все плыло перед ним и кружилось, он с трудом различал сероватый неяркий свет, какие-то полосы, его тихонько потряхивало, внизу была боль. Уже не резкая, нестерпимая, а тупая, ноющая. Вокруг была тишина, не глухая, а какая-то живая, дышащая, и Павел стал вспоминать, кто он, где, что случилось. Вспомнил лес, немцев, как отстреливались они из ельника, а потом его ранило, и все.
Нет. Не все. Раз живой, значит, еще не все. И так Павлу от этого хорошо стало, так весело, что он не сдержался и засмеялся, тихо и глупо, и тут же сморщился от боли, так что не досмеиваться, а, сцепив зубы, стонать пришлось.
— Очнулся? — раздался чей-то тихий, хриплый голос. — А то я уж думал, зря тащу. Ты там не спятил, часом? А?
Павел, пересилив приступ, снова открыл глаза. Между высоких голых стволов на фоне светло-серого рассветного неба над ним нависала голова его давнего неприятеля Васьки Курносова.
— Ты…
— Я. А кто еще? Не дошли мы до своих еще. От немцев, слава тебе господи, оторвались, а до наших еще не добрались. — Василий отодвинулся куда-то в сторону, и слышно было, что сел рядом с Павлом, крякнув и вздохнув от усталости.
— Что с нами было? — едва шевеля засохшими губами, спросил Павел.
— Ранили тебя. Я постарался их подальше увести, пока по лесу плутал, добежали до болота, я в камыши и по пояс в воду, вода ледяная, все маты сложил. А жить хочется, пришлось выгребать. А немец, он мужчина нежный, избалованный, ему лезть в ледяную воду неохота. Постреляли с берега, поорали, да и ушли, решили, наверное, что я и так сдохну. Ну, я отсиделся для порядку и пошел кругом за тобой. Перевязал, как смог, положил на ветку и потащил. Вот, — он вынул что-то из-за пазухи и протянул Павлу. — Мы с тобой парочку немцев положили возле ельника, так вот нашел у одного коньяк и еще вот плитку шоколада. Больше ничего не было.