ни с возрастом, ни с полом. Практически началось планомерное посягательство на свободную жизнь, да что я тебе рассказываю, сам небось знаешь, как это бывает. Мы тогда несли охрану объектов, вели работу по изоляции вооруженных банд, изъятию оружия, патрулированию и так далее, но от карательных операций и участия в арестах, репрессиях я отказался. Слишком хорошо помню, каково это было.
В Литве тогда много банд скрывалось, советскую власть не все приняли, так что дел хватало — некоторые из бандитов очень успешно под мирных жителей маскировались, мы склады их оружия разыскивали. Были неоднократные стычки и убитые с обеих сторон, война для нас словно бы и не кончалась. Вооруженные нападения не способствовали мирной жизни, резко осложняли обстановку.
Оставшиеся в Литве фашиствующие, запятнанные в крови, озлобившиеся элементы никак не хотели успокоиться и сдаться, а может, боялись. И ведь сами, дураки, не понимали, что своими действиями вредят своему же народу. Мы их вылавливали и передавали судебным органам. И местное население нам в этом охотно помогало, надоели им угрозы и вымогательства бандитов этих, недобитков. И политрук с нами был повсюду. Хороший мужик, не из трусливых. Жили в одной хате, выпивали иногда, о мирной жизни мечтали, планы строили, в гости он меня к себе приглашал после войны, о семье рассказывал. Дружили мы с ним, одним словом. Я так, во всяком случае, думал, доверял ему. Вскоре с бандами мы покончили, наступило мирное время, восстановление разрушенного. Народ устал от войны, от насилия немцев, а затем и наших войск и органов. Прекратились враждебные действия, началось взаимопонимание, сотрудничество, мирная жизнь, мирное сосуществование, я даже за женщиной одной ухаживать начал, Бируте звали, учительницей работала. Курносенькая такая. — Василий тепло улыбнулся. — Но органы НКВД не только не дремали. Покончили с бандами — началось просеивание в войсках. Вспомнили все прежние «грехи», у кого они были в биографии. Вот дружок мой замполит и написал на меня донос. Кто хотя бы раз был в лапах НКВД, он навечно остается в черном списке, несмотря ни на что. Надобность во мне как живой силе на фронте отпала, а от карательных операций я отказался, следовательно, я не исправившийся, затаившийся враг. Так он написал, Иван Сидорович.
— Что? — Павел впервые встрепенулся и с волнением взглянул на Курносова.
— Меня вызвали в штаб дивизии и прямо в кабинете схватили сзади за руки, обрезали ремни, даже не сняли, так спешили, отобрали пистолет, сняли погоны, ордена, медали. Я оказался арестованным. Вот так подставил меня мерзавец, которого я другом считал, с которым хлеб делил. А только прежде чем меня совсем увести, зашел он в кабинет и сорвал с меня медальон. А через пару дней вместе с группой бывших пленных без суда и следствия, без всякого обвинения повезли меня домой, в Россию-матушку. Так я оказался в фильтрационном пересыльном лагере. Все возвратилось на круги своя. Командировка на фронт завершилась. Догадался, кто был у меня замполитом? — Взглянул на Павла исподлобья Василий. — Да. Дружок наш общий, Иван Скороходов.
Павел потянулся к пачке папирос, что лежала на тумбочке перед Курносовым.
— Вот только одного я не пойму, как он про медальон догадался? Его у меня на груди многие видели, да я всем говорил — память о покойной жене. А он и не спросил ни разу. Хотя и поглядывал на него, я этот странный взгляд не раз ловил. Ты когда медальон на память получил, дружок твой Иван вроде уже в тюрьме сидел?
Павел кивнул, все еще крутя в руках папиросу и не решаясь закурить.
— Откуда ж он узнал?
— Я это виноват, — тихо проговорил Павел. — Я.
— Тогда еще, в восемнадцатом?
— Нет. В сорок третьем, в госпитале, — не глядя Курносову в глаза, ответил Павел.
— Вот оно как. Значит, не случайно он к нам попал. И демобилизоваться не торопился. Хотя и говорил, что по семье скучает, — потер ладонью свои впалые щеки Курносов.
— А ты-то как вывернулся? С тобой что после ареста было?
— Со мной? — Словно вынырнул из своих мыслей Василий. — Приговор был: отбытие оставшегося срока моей довоенной судимости с включением времени нахождения на фронте. Вышел в пятидесятом, в пятьдесят шестом реабилитация, получение нового паспорта. В пятьдесят седьмом вступил в КПСС. Назначили заместителем начальника Управления одного из подразделений Оленегорского горно-обогатительного комбината. А в этом году уволился по состоянию здоровья. Легкие у меня. Вот подлечусь — и в Клайпеду. Куплю себе домишко, на работу устроюсь, знакомцы у меня там остались. Бируте меня, конечно, не дождалась, замуж вышла, ну да ничего, и один как-нибудь бобылем проживу.
— Значит, медальон у Ваньки сейчас, — угрюмо проговорил Павел.
— Да.
Глава 21
Сентябрь 1963 г. Симеиз, Ялта
— А ведь он меня после войны в гости звал в Ленинград, — задумчиво проговорил Павел, сверля мрачным взглядом ковровую дорожку между кроватями. — А я вот не поехал. Поленился.
— Меня он тоже в гости звал. Про дворцы рассказывал, проспекты. Конечно, еще до того, как НКВД сдал. И я, как реабилитировался, деньжат скопил и поехал. Разыскал улицу, адрес-то он мне сто раз называл, я запомнил, он не думал, наверное, что доживу, надеялся, что сдохну в лагере или расстреляют. Да вот выжил я. Разыскал улицу, а вот дома не нашел. Разбомбили дом, — с сожалением проговорил Василий. — Но я мужик настырный. Дал запрос в справочное, пришлось подождать. Я в это время по музеям и дворцам гуляю, отдыхаю, значит, культурно, а сам жду не дождусь, когда же мне Ваньку Скороходова на блюдечке поднесут. И дождался. Иван, оказывается, в Москву перебрался. А у меня уже и отпуск заканчивается, и деньги. Пришлось возвращаться не солоно хлебавши. Вот думаю на следующий год попробовать его в столице отыскать.
— В Москве, говоришь? А ведь мне в Москве пересадку делать. Полдня между поездами…
— Не успеешь ты за полдня, — покачал головой Василий. — Я вот в Ленинграде был, большущий город, а Москва и того больше.
Но Павел это замечание мимо ушей пропустил. Василий ему не товарищ в этом деле, а конкурент. Зря он вообще при нем про Москву сболтнул, да теперь уж поздно.
Следующие дни Павел прожил на автомате. Ел, пил, гулял, посещал процедуры. А сам все про медальон думал, и о том, как он глупо Ваньке проболтался. И как тот слушал про медальон, и какой он подлец и вор, и где искать его теперь. И нужно ли его искать? Ведь живет он столько лет без этого медальона, и ничего. Вспоминает, конечно, но ведь не искал, как Курносов, жил себе спокойно. Нет, искать, обязательно искать! Найти и отобрать, а то еще и в милицию заявить. Впрочем, насчет милиции Павел уверен не был. Медальон Скороходов не у него отнял, а у Курносова. Тот еще ведь узнает и свидетелей приплетет, сам говорил, что у него медальон многие видели, а у Павла кто? Жена Маруся да теща-покойница? Нет. Тут иначе как-то надо. Хитро. Вот-вот, не силой, а хитростью. Павел приободрился. Хитрить он не очень умел, да и Скороходов не семи пядей во лбу, хоть и сволочь последняя. В общем, через три дня Павел как-то повеселел, преобразился.
А спустя два дня даже в Ялту выбрался за компанию со своим новым соседом, начальником леспромхоза из Вологды. После обеда сели на автобус и в город. Очень уж хотелось Игнату Романовичу Ялту посмотреть, к тому же у него с собой фотоаппарат был, так он обещал жене фотографии привезти с отдыха.
— Слышь, Терентич, давай по мороженому, а? — Увидев тележку под зонтиком, предложил Игнат Романович. — Я как в тридцать четвертом первый раз его попробовал, так с тех пор сам не свой до мороженого, особенно сахарные трубочки уважаю. Нету? Ну, тогда стаканчик сливочный.
— Вон лавочка. Давай присядем, а потом я тебя сниму на фоне набережной, фотографии дома напечатаю и тебе письмом вышлю. — Поправляя на груди фотоаппарат в кожаном чехле, уговаривал Игнат Романович. — Новенький, — пояснил, поглаживая его с любовью. —«Смена», последняя модель. Зять с дочкой перед отъездом подарили. Раньше-то у меня «Зенит» был, еще довоенный, на работе премировали. Тоже хороший, но этот ни в какое сравнение не идет, — лакомясь мороженым, рассказывал сосед.
Вот тут-то Павел его и увидел. Шел он, не спеша, по набережной с какой-то моложавой дамочкой под ручку. Дамочка была в модном платье с пышной юбкой и с зонтиком. И очень уж оценивающие взгляды на проходящих мимо мужчин бросала. А Иван вышагивал важно, по сторонам не глядел, словно павлин, грудь вперед, шляпа на макушке. Сам в белой пиджачной паре. Барин этакий.
В себя Павел пришел от потрясения, только когда почувствовал, что его кто-то за рукав трясет.
— Павел Терентьевич, да вы что, призрак, что ли, увидели? — Тряс его за рукав обиженный Игнат Романович. — Я уж зову, зову. Идемте фотографироваться, пока темнеть не начало.
— Я… я вроде знакомого одного увидел, думал, погиб он, а вот поди ж ты. — Поднимаясь со скамьи и стряхивая с себя руку Игната Романовича, торопливо говорил Павел. — Вы уж меня извините. Догнать мне его надо, а то опять потеряемся. — И он поспешил по набережной вслед за плавно удаляющейся парой.
Нет, Павел заговаривать со Скороходовым не собирался. Не такой дурак. Сперва надо проследить, где тот остановился, а уж потом не спеша, на досуге, решить, как быть дальше. Но это ж надо, какие судьба шутки с ними шутит, собрала всех троих в Ялте, как на заказ. Павел догнал пару и, пристроившись вслед, неторопливо двинулся за ними вдоль моря, а затем по аллее, на бульвар.
— Ваня, давай в ресторан зайдем, — услышал Павел капризный голос женщины, он уже достаточно долго шел за ними и понял, что это его жена. Что-то уж больно молодая, конечно, по Ванькиным рассказам, ей должно быть лет пятьдесят как минимум, а тут не больше сорока. Развелся со старой, что ли?