А спустя еще пару лет в пределах под или полковничьей квартиры расхаживал уже настоящий призрак. Ксюша, чтобы стать еще менее доступной для одолевавших ее зеркальных кошмаров, поверх будничной одежды наряжалась во все белое с головы до пят – тетка сшила ей длинную батистовую хламиду на лето и такую же из фланели на зиму. На голову нечто, вроде фаты невесты, все это выглядело со стороны навязчивым монашеским бредом, но приемным ее родителям не мешало, секретные служители отечества привыкли мириться со многими ненормальностями бытия – куда там не вполне вменяемой, но доброй и ласковой девочке! Ксюше накупали привозных экзотических фруктов и шоколадных конфет, чем еще порадовать одинокого ребенка? Она любила собирать конструкторы и головоломки, дядя не без труда доставал для нее через сослуживцев заграничные паззлы с пейзажами и диснеевскими сюжетами, из сотен фрагментов, Ксюша возилась часами. Но более прочего ее радовало, когда дарили книжки. Читала она запоем, все подряд, словно искала в них ответ, почему бывают люди не похожие на других? Она и вправду искала. Но не могла найти, потому что книги в основном были не те. По понятным причинам. Дядя вполне мог позволить себе принести домой и самиздат, ознакомление с подобной литературой в его отделе даже приветствовалось. Но ему бы и в голову не пришло осквернить свое жилище «фрейдистской похабщиной» или «наркоманским бредом» погранично-передовых западных фантастов. Хотя, попадись ей в те годы, к примеру, блистательный «Валлис» Толстяка Лошадника, позднее признанным знаменем визионеров, возможно, многие Ксюшины проблемы получили бы облегчение в своем решении еще до прибытия в стационар № 3,14… в периоде.
Сколько бы продолжались игры в семейную идиллию, неизвестно, если бы не вмешалась проруха-судьба. Дядя под– или полковник внезапно и стремительно покатился в гору, словно подброшенный удачливой ногой футболиста упругий победный мяч. Направление его полета звучало в те ушедшие советские годы как ведьмовское заклинание потусторонних сил благоденствия. Загранкомандировка. Долгосрочная, в страну, насквозь гнилую от прагматического беспредела капитализма, где согласно проверенным внутриведомственным слухам пару некондиционных джинсовых штанов «левайс» реально было приобрести за три доллара. В одночасье кривобокая тыква превратилась в роскошную карету, а запечная крыса в кучера, чей лакейский камзол расшит галунами. Но вот что было делать с милой Золушкой, на которую в этот раз волшебство не распространялось?
Тетя вздыхала, и дядя вздыхал тоже. Долг перед сироткой значил для супругов многое, однако, долг перед отечеством значил куда больше. И ведь нельзя, ни в коем случае нельзя взять с собой Ксюшу. Открытый дом при посольстве, советник атташе по культуре, приемы и светские обязанности, и рядом призрак в белом покрывале. Да ее не выпустят, ни в коем случае, бедняжке не положен загранпаспорт, она недееспособна, о разрешении на выезд вместе с приемными родителями и говорить не приходилось. Другие родственники, да где их взять? Глухая бабка в деревеньке под Переславлем-Залесским, и племяш – надирающийся до видений колхозный плотник, вот и вся теткина родня, а у дяди-полуполковника единственная сестра, Ксюшина мама, давно на Востряковском кладбище.
В управлении им подсказали, поезжайте себе спокойненько и не тревожьтесь, есть куда устроить, место неплохое. В обычную больницу упаси боже, вам ли не знать, что там творится. А вот для особых случаев! Дядя навел справки подробнее. Приличное заведение, и чем черт не шутит, вдруг Ксюше помогут. Главврач вполне компетентный, примерно-семейный человек, условия на уровне, контингент не буйный, и вообще принимают только по спецсопровождению, не кого попало с улицы. В любое время, когда пожелаете, можно забрать обратно. Повздыхали еще и согласились, как будто у них был выбор! Так считали и свято в это верили. Подневольные духом, отлично отлаженные инструменты, они, наверное, и слова этого не понимали, в его естественном значении.
Тетка привезла едва шестнадцатилетнюю Ксюшу сама, не по правилам, но разрешили. В подарок Ольге Лазаревне французские духи и щедрый отрез японского шифона. Временно, временно, ты, деточка, не скучай, это для твоей же пользы. Тетка всплакнула, искренне, все же успела привязаться накрепко – даже и к животным бывает, а тут человек. Оформили бумаги, спасибо вам и до свидания. С той поры больше никого из Ксюшиных родственников в стационаре не видели, да и не слыхали о них более – ни ответа, ни привета. Или сгинули на полях идеологических сражений, или передумали возвращаться, мало ли как бывает? А может, вернулись, в другой стране и в другое время Ксюша стала им уже не нужна.
В стационаре Ксюша в самом деле почувствовала себя лучше. Приступы панического ужаса постепенно сошли на нет, она по-прежнему не переносила зеркальных отражений, но как-то осмысленно относясь к своему психическому повреждению. Не шарахалась, не кричала, но обходила стороной, скорее как страдающий избыточным весом, решительно воздерживающийся от мучного, чем приговоренный, бегущий от виселицы. В стационаре ее любили. Послушная, угловато-неловкая, ей нравилось помогать с уборкой, будто бы место ее насильственного содержания за семнадцать долгих лет и впрямь сделалось родным домом. Черноволосая, черноглазая – глубокие тени и длинные, печальные ресницы, – похожая на пленную турчанку, она была бы весьма хороша собой, если бы не легкая асимметрия лица. Отсутствие гармонии в чертах не делало Зеркальную Ксюшу безобразной, но и привлекательного оставалось мало. Зато ласковой услужливости во взгляде, точно в противовес природному изъяну, было не занимать. Ольга Лазаревна в ней души не чаяла, в самые первые годы даже балахоны шила, но Ксюша по неизвестной причине скоро отказалась от своего привычного наряда. Словно не видела больше нужды в маскировке, или призраки оставили ее в покое.
Но был один момент. Я вспомнил с большим опозданием, и вспомнил его исключительно из-за той, в чем-то роковой и поворотной ночи, когда пришли за Феноменом. Однажды к слову, без заднего умысла, а так, будто бы в порыве усталой откровенности Мао сказал мне. Сказал один на один, я просто случайно оказался рядом по несущественному вопросу, главный просматривал и подписывал в очередной раз истории болезней, рутинная скучная работа, он закрыл и отложил в сторону папку Ксюши Бережковой. Отложил и сказал:
– Чтобы я с ней делал, если бы не Мотя! – сказал так, будто бы иначе свет сошелся клином.
Потом он сильно смутился, а я удивился и не поверил, наверное, решил – он пошутил или оговорился. Конечно, Мотя общительный пациент, но никакой особенной дружбы между ним и Зеркальной Ксюшей вроде бы не было. Да и ни с кем не было, среди наших подопечных он выделялся преимущественным положением, с ним почтительно держался даже Бельведеров, а ведь N-ский карлик к самому Мао не проявлял должного уважения.
И вот. Маленький смешной пророк в фиолетовой шапчонке из ангоры, а за его правым плечом бледная женская фигура, уже показавшаяся мне задним числом и зловещей. Я не знал, что подумать. И вообще тогда многого не знал. Не догадывался. А вы? Как я сказал, судите сами. Если у вас хватит воображения, конечно.
Объявление войны внешне прошло обыденно малозаметно. Усилили бдительность и только. Но вот внутри! Внутри лично медбрата Коростоянова произошел… поворот, перелом, перегиб, – этого не выразить одним словом. Тем не менее, состояние, испытываемое мной, пожалуй, знакомо многим. Первое чувство было растерянность. Не потому, что я не представлял дальнейшие свои действия, тут нужна лишь голова на плечах, глядишь и придумается, чистая прерогатива разума, но речь шла именно о чувстве. Я растерялся от ощущения падения, выбитой из-под ноги привычной повседневной почвы, от сумрака неизвестности, который обещал сгуститься во тьму. И малодушно на мгновение пожалел, что залетные черти не побрали с собой Феномена. Вдруг бы все стало на свои места? Я внезапно оказался одинок среди людей, сам за себя, но этого было мало, чтоб уцелеть. Надо еще и за другого, но за другого не хотелось, да и за себя не хотелось нисколько. А сколько? Сколько потребуется. Тут торгуйся, не торгуйся! Зато я узнал – самое страшное это не внезапный конец мира и покоя, и не катастрофа в момент ее стихийного торжества. Самое страшное, это после. Когда ясно и отчетливо осознаешь: то, что было «до», уже не будет, и вопрос, сможешь ли ты выжить в сложившихся обстоятельствах? На войне, на пепелище, на голой земле. Потом настигает злость. Хочется возопить: какого, блин, ё-моё и в три этажа! Вопишь, как последний, и кулаком в стену. Но реальных путей всего два. Сбежать или отважиться. Что, в общем-то, одно и то же, к прежней жизни все равно вернуться нельзя. Дальше омерзение. Тошнота от бытия, умный поминает Сартра, который предупреждал, дурак – бога, который угрожал, а кара для обоих одинакова. Держи в себе, не сблюй на людях, им и без тебя плохо. Следующий шаг натуральное отупение. А пошло все…, адрес насколько хватит фантазии. И ничего никуда не уходит. Наконец, заключительный аккорд: что, так и буду сидеть? Пока меня, пока нас…, в зависимости от ситуации… не прибьют, не притопят, не придавят к ногтю.
Все стадии я преодолел девятибалльным штормовым накатом, будто выплеснул наружу цунами из помоев. Почувствовал себя чище и на другой планете, но лучше не стало. Наоборот, стало хуже, потому что нашло затмение обреченности. Раз уж так, раз никуда не денешься, зачем помышлять о будущем, если настоящее – точка прибытия и отталкивания одновременно. Необходимо было изобрести положительный предел, награду для храбреца или утешение для труса, или морковку для осла. Лидка. Если смогу вернуться с войны, то Лидка. Я, наверное, буду уже другой человек, давший отпор ворогам-завоевателям, и сам сделаюсь завоевателем. Женских сердец, точнее, единственного, нужного мне.
Мао, вероятно, уловил флюиды, исходившие от подчиненного медбрата и заражавшие пространство, определенное оградой стационару, велел отдохнуть денек, на службе ни-ни, не появляться. А как же…? Как-нибудь выкрутимся. В крайнем случае, я или Оля заступим на дежурство, не переломимся, да и М.В.Д. не останется в стороне, со стариком еще выйдут проблемы, горячий старик, как бы ни натворил «штрафных» глупостей. Возьмется за свою берданку, старое охотничье ружьишко, еще пристрелит кого-нибудь, тем более из-за Феномена. Вполне! Вспомнит боевое прошлое в настоящие волчьи времена. Вы, Феля, его не науськивайте. С чего вы взяли, Марксэн Аверьянович? И впрямь, с чего? На Мао переложить хомут еще туда-сюда, но на дядю Славу… Я в своем уме. Даже тогда был.