Ее звали Катя. И никакая она оказалась не горгулья. Но довольно милое, пусть и дурно воспитанное существо. Впрочем, мне ли судить? Тоже ведь не царских кровей, и разве в силу природной предрасположенности усвоил себе некоторые интеллигентные привычки. Мы получались одного поля ягоды, и, если брать за образец, то до Лидкиных высот нам обоим было, как до вершины Килиманджаро. Не алкали злата, и не пытались мытьем либо катаньем любой ценой «попасть в струю». Скажете, явление по нынешним временам достойное Красной книги, вздумай кто заносить в нее вымирающих представителей человеческой расы. Ничего подобного. Были, есть и будем. В гораздо большем числе, чем на первый взгляд кажется. И я прекрасно осознавал, где-то и по опыту, что представляли собой такие девушки, как вокзальная официантка Катя. Вокзальная, здесь вовсе не в оскорбительном смысле. Только в ее кафешке платили неплохо – во-первых, оборот, а во-вторых, работа постоянная, где это видано, чтобы станционные буфетные заведения закрывались или приходили в упадок из-за отсутствия наплыва посетителей. Непросто было ей определиться – требовали московскую прописку, хотя бы в виде более-менее возобновляемой регистрации, и расчет на элементарную честность, иначе попробуй, проконтролируй, потому хозяева присматривались и проверяли долго, мотая нервы. Ей тоже не приходилось особенно выбирать. Из подмосковного Воскресенска, родители – заурядные работяги на заводе химудобрений, пьющие, но в меру. В меру того, чтобы не пропивать последнее, но отнюдь не задающиеся целью поднять свое потомство на иные социальные высоты. Элементарный, клеточный образ жизни, скорее даже образ выживания: терпи свое и радуйся, если достался тебе лишний спокойный день, и уж конечно, в согласии с бедняцкой мудростью «нашел – молчи, потерял – молчи». Не то, хуже будет.
Пока мы добирались на метро, она успела коротко, но связными отрывками, пересказать мне свою жизнь, всего-то чуть более двух десятков лет, как успел вычислить я, сложив воедино разные участки ее повествования. Не могу признать, чтобы Катя жаловалась мне, ей это и в голову не приходило, а так. Может, больше некому было ее слушать, а может, не всякий бы захотел. Я вот, захотел, потому что вообще люблю слушать людей. Нормальных, затюканных обычных людей, которые только и могут поведать вам правду, впрочем, я ведал ее и сам, рубцами на собственной шкуре, и оттого отлично понимал, о чем речь.
Однокомнатная квартирка на первом этаже, окна в решетках, хлопающая подъездная дверь, ведущая в не слишком обоссанный «предбанник» лестничной площадки. Стандартно сляпанная двенадцатиэтажка, в щели между бетонными плитами запросто просунет руку любой из братьев Кличко, а если к примеру Костя Цзю – то и всю голову. В общем, строение, которое после планового капремонта немедленно требует сверхпланового капремонта. В кухне и прихожей, примерно одинаковых по размерным масштабам, вас охватывает непередаваемое ощущение, что лифт, которому полагается вроде бы существовать где-то за стеной, то и дело с зубовным скрежетом въезжает к вам в квартиру. А собственно вытянутая в трубу комната-карцер кажется временно отгороженным пространством посреди очень шумного вещевого рынка. Под окнами, выходящими на угол проезжей улицы, вечно галдящие матерком алкаши у пиво-водочного, неиссякаемого зимой и летом ларечного крана, пожарные сирены-мамаши, пытающиеся унять визжащих ребятишек – «Чупа-чупс! Чупа-чупс! Холера, проститутка, двенадцать тыщ, сволочи, где денег взять? Где, я тебя спрашиваю? А по жопе?». Чахлое деревце, дающее тень, напитанную пылью, и все равно занавески лучше всего держать задернутыми наглухо. Нормальное съемное жилье, на двоих, а в Катином случае, на троих. Как пресловутые пол-литра.
Квартирка-карцер оказалась пустой. И ничего удивительного, объяснила мне Катя. Соседки тоже девушки занятые, и тоже на потогонной работе. Ночная уборщица в супермаркете «Рамстор» и дежурная горничная Измайловского гостиничного комплекса. Последнюю вряд ли стоить ждать – как раз ее азербайджанский друг, по-современному «бойфренд», распродал товар и гуляет, вообще-то парень неплохой, хотя какой там парень, уже под полтинник, дети и чуть ли не внуки, зато обещал забрать из этой дыры и снять квартиру отдельную и получше, но это вилами на воде. Я огляделся. Судя по небрежно приколотой к обоям фотографии случайных подружек, тоже одной на троих, Катя была еще не самой страшненькой, поэтому неплохой парень, оптовый купчина из Азербайджана, пусть и под полтинник, и впрямь был достоин внимания вместе с детьми и внуками. Что до остальной полезной обстановки: диван-кровать, в разобранном, не застеленном виде, и кровать-а-ля-диван, поверх покрывала чего только не валялось! От перевернутых пустых чашек – небьющееся стекло весом в пуд и переводные картинки с видами альпийских гор, – до раскрытых и выпотрошенных коробок с тампонами, а в завершении всей хламной пирамиды – придавленная грязной пепельницей записка. «Катька скажи Ляльке чтоб гнала пятихатку за квартиру хозяйка придет уроет». Без единого знака препинания. Впрочем, не в видах литературной премии писано. И потом, какое мое постороннее дело? Спасибо, что вообще пустили переночевать.
Мне были выданы ультимативно матрас и ужин. Вернее, в обратном порядке. Вареные сардельки с быстрорастворимым картофельным пюре плюс сто граммов сомнительной водки – не из бутылки с наклейкой, но из литровой банки, в какие обычно закатывают варенье, что заставило меня предположить – добыча из остатков, однако нищие не выбирают. Водку я не просил, Катя хмуро-размашисто сама поставила стакан:
– Ладно уж, лечи свое горло, или что там у тебя? – а когда я заверил ее, что именно горло, ангина, она выдохнула со скептическим удовлетворением: – Хорошо, не триппер!
Откуда я сделал преждевременный вывод об истинной цели своего привода. Я не то, чтобы был против, я только не был за. Все-таки наркомовские сто граммов это далеко не достаточно. Не подумайте, вовсе не для умышленного превращения болотной лягушки в сказочную принцессу, но как-то не было настроения. Погоня и выстрел, и главное, сердечное разочарование. Многие меня не поймут. Как раз наоборот, скажут они. Стресс и все такое, переживания и возбуждение от пережитого, оно способствует. Способствует, да. Когда уляжется в голове. Когда принято, как факт, осмысленно и разложено по местам. Но наутро мне предстояла работа умственная, и делать ее нужно было так быстро, как то позволяли мятущиеся шарики моего серого вещества. Потому, получив на руки тощий поролоновый матрас, вытащенный откуда-то из-за платяного шкафа, я тут же и опрокинулся спать, рассыпаясь в благодарностях – Катя собиралась стирать мою единственную, уцелевшую белую рубаху и уж заодно, в канаве что ли валялся? (почти, почти что), привести в товарный вид вторые хорошие бежевые брюки. (Хотя, почему вторые, наверное, уже первые). Сунула мне под подушку – белья лишнего не имеем, хочешь, подстели полотенце, нет? как хочешь, – паспорт и последние мои, драгоценные сто баксов, – тебе спокойней, и вообще. Что вообще я уточнять не стал. И так ясно – не вообрази, что я какая-нибудь, мне ничего не надо, поговорили и спасибо, за приключение и просто за компанию. М-да, есть еще женщины в русских селеньях. Мне повезло, когда и не чаял. Но, чур! Ведь только что зарекся я говорить о везении, на везении далеко не уедешь. Как там Гумусов трактовал об условиях вероятности? Нет ничего чудесного и случайного, но во всем присутствует закономерность. Стало быть, и здесь тоже. Что же удивительного в том, что, опрометчиво нарвавшись на злодеев, ты вскорости счастливо встретишь человека, составляющего им противоположность? Я и встретил. Скажете, плохих людей больше, чем порядочных? Спорить не буду. Но это смотря, где искать. И как. А лучше, если они сами тебя найдут. Потому что меньше их, и значит, хорошим людям более одиноко. Так отчего же не держаться вместе? Наверное, только предположенное обстоятельство на самом деле связало в тот вечер меня и официантку Катю. Бескорыстно с материальной, и по очень великой нужде с чисто человеческой стороны. Я успокоился на этом и попытался заснуть. Однако не удалось. В голову лезло.
Ах ты ж, Гумусов, Денис Юрьевич, громогласный вруша, летописец-келейник! Черт тебя раздери! Вероятность! Закономерность! Какая же тут закономерность? Если я, и вдруг влюбился в такую, как Лидка. Противоположности сходятся? Фиг вам! Противоположности друг друга аннигилируют. Вот что они делают. Меня самого чуть было того-этого, едва не подвергли аннигиляции, то бишь, уничтожению. А Лидке хоть бы хны! И дальше будет в струе, в потоке, в бурном мутном течении. Но я-то какого е…го егеря вообще вылез из своего бурьяновского медвежьего угла? Раскопал чужой топор войны не на своей тропе? Не на своей, не на своей, только тогда и понял, распластавшись на утлом матрасе в случайной берлоге, больной от водки и вирусной хвори, когда было уже поздно. Ведь все ради нее. Тут как угодно, вкривь и вкось, греши против истины и себя самого, захотелось порисоваться, спасатель хренов, и не для Моти, и не для казематника Феномена, бывшего Гения Власьевича, ради нее. Зачем, зачем? Чтобы ткнули носом в наложенное другими дерьмо, а ты, розовый кретин, думал, тебе подставят богоспасаемую кучу восточных благовоний? Да и бога-то нет. Вместо него царь природы отец Паисий. Что же делать, что же делать? Я все равно ее любил. Видел толком четыре раза в жизни и любил. Даже не зная до конца, она это или не она. Если сим выражается вселенский закон, то самый блядский на свете.
Что делать? А ехать в Орел, выпала тебе, милок, дальняя дорога. Специализированная психиатрическая больница интенсивного наблюдения, там и зарыт камень Алатырь, под спудом хранящий секреты – ждет не дождется. Ага! Решение было принято, но не успокоило, напротив, я заворочался сильнее. С правого бока на левый, и так далее, волчком. Я настолько увяз в себе и отключился от внешнего мира, что не заметил. Катя пришла ко мне. Скорее из жалости, чем из естественной нужды одинокой девушки. Несортовой товарец, я был десятой свежести, на одну ночь и то вряд ли сойдет, в состоянии телесной и душевной разоренности. Но я был живой, и мне было до самосожжения скверно, наверное, это и решило дело. Я ее обнял и попытался отдать взамен, что мог. Признаюсь честно, смог не слишком много, но видно, хватило, потому что Катя, уже покидая меня в одиночестве на моем матрасе, голого и потного, как хвощ, пожелала с явным благодарным сочувствием: