Итак. Представьте себе, что перед вами здоровенный ящик для переноски домашних любимцев котов, все равно, породистых или дворовых. Ящик абсолютно непроницаем хозяйским взорам, иначе говоря, заглянуть внутрь него можно лишь открыв надежно замкнутую крышку. Ну и, ясное дело, внутри сидит оно, обожаемое до сюсюканья пушистое животное (но вдруг не пушистое, если породы «сфинкс», однако характер, как его ни крути, отвратительно капризный, как у всякого избалованного квартирного питомца). Короче, кот этот сидит себе и сидит. Дует в ус, или просто-напросто дрыхнет лениво. И не подозревает, бедняга, что с ним происходят чудеса в решете. Потому что, вместе с хвостатым засранцем в коробке еще где-то находится радиоактивный элемент, который то ли распадется в момент открытия ящика, то ли нет – бабушка в аккурат надвое сказал, то есть, вероятность пятьдесят процентов. И если элемент распадется – тогда… э-э-э-э-э… кажется, котяра наш окочурится, а если останется, как был – то вредная бестия само собой, выживет, и замяукает истошно «жрать давай!», или наоборот: если элемент не распадется… короче, главное в итоге: кот должен оказаться либо давшим дуба, либо в добром здравии. Загвоздка же состоит в том, что пока коробка с сюрпризом стоит закрытой, испытуемый «барсик» жив и мертв одновременно, как, впрочем, и радиоактивная дрянь – сразу в двух состояниях. Но только лишь, оп-ля! Крышка расхлопнется настежь – как сразу надо выбирать одно из двух зол, или тульский пряник, или холеру в Одессе Ничего себе! Но таков парадокс. Однако ж, вы персонально, как наблюдатель, открывая ящик собственной рукой, заставляете кота выбрать, и не кота даже, а сам радиоактивный элемент – распадаться ему к такой-то матери или погодить.
Я не стану углубляться в специальную терминологию, щеголять всяческими коллапсами волновых функций, или определениями корпускулярно-волновых свойств элементарных частиц. Главное (как открыл мне Конец Света) вот в чем: разрешений данного противоречия тоже пока придумано два. Первое, «копенгагенское», к нам отношения не имеет, ибо касается исключительно правомочности наблюдателя, и вопроса, можно ли проецировать явления микромира на мир, соразмерный человеку. А вот разрешение второе… Оно состоит в остроумном предположении, что для забалдевшего кота действительны оба варианта. Иначе говоря, в миг открытия заманчивого ящика Пандоры, кисеныш будет тоже сразу и жив, и мертв. Но только… Только в разных параллельных мирах, которые в этот самый момент разделятся в направлениях. И вообще вся наша вселенная ежесекундно, ежемоментно делится и делится, как пресловутое ядро урана, не выбирая всякий раз лишь одну вероятность, но осуществляя их все без разбора и подряд. К примеру, шли вы зимой по темной нечищеной дворником дорожке, как вдруг, бац! Знамо дело, поскользнулись. Так вот. В одном параллельном существовании вы скажете «черт побери!» или «чтоб ты сдох!», если лично знакомы с подметальщиком, и, поймав утерянное равновесие, сердито пойдете себе дальше, однако целый и невредимый. Зато в другом – сломаете ногу, или того хуже, шею. А в третьем – плюхнетесь на задницу и разобьете, допустим, банку консервированных груш. Понятно теперь? Ну и хорошо.
Что же до обоих братьев Гридней, то Сергий Самуэльевич сделал относительно них следующий вывод (повторюсь, сделал он, не я, поскольку никаких выводов позволить себе не был в состоянии, из-за недостаточной компетентности: как утверждали древние – там, где ты ничего не можешь, ты не должен ничего хотеть). Будто бы непосредственно перед своим рождением, один-единственный ребеночек Костя, или может быть Федя, под каким углом посмотреть, как раз и вступил без всякого повода в условия, близкие к описанному умственному эксперименту Шредингера. Может, вследствие радиоактивных воздействий, коим подверглась на рабочем месте его мать – как известно, в советские времена беременные женщины, тем более передовые ученые, оставались на трудовом посту до последнего, познавательный подвиг превыше всего. Может, вследствие спонтанного искажения той самой вероятностной системы разделения миров, которая нарушена была вообще по всему засекреченному комплексу. Может, …, впрочем, шестой лесничий его знает, почему. Сергий Самуэльевич утверждал: то неважно. Мысль премиум его была вот какая. Миры-то, согласно блудливому и глумливому парадоксу, тихохонько бы себе распараллелились, если бы личность Кости или Феди тоже претерпела бы удвоение. Но этого на беду не произошло, и близнецы – по сути один и тот же человек, – оба оказались в мгновение ока в первоначальной материнской утробе, вовсе не приспособленной к подобному казусу.
Самая же каверза заключалась в том, что у братьев получилось общее «Я», единственное на двоих, то есть одно совместное самосознание. Тут как раз ваш покорный слуга, медбрат Коростоянов согласился с Сергием Самуэльевичем, ибо его гипотеза подтверждала косвенным образом мое собственное предположение. О том, что человеческая душа есть особый, биологический род поля – материя претерпела удвоение, а связующее поле нет, и вынуждено удерживать вблизи себя двойную структуру. Это могло бы объяснить и неуспехи братьев Рябовых в умственных занятиях и художественных трудах. Попробуй, проконтролируй два телесных предмета сразу, притом, что оба движутся, живут, видят и слышат, и вообще являются по факту очень сложными организмами. Федя-Костя Рябов(ы) был(и) явно не Юлий Цезарь, чтобы делать два дела одновременно, да и разве два – три, четыре, или того больше. Потому ничего иного несчастной обобществленной личности не оставалось, как синхронизировать жизненные циклы параллельных и не разделившихся правильно материальных сущностей.
Я, кстати, давно обращал внимание, задолго до пояснений Конца Света, что – то же и вы заметьте! Федя-Костя никогда не говорят оба сразу, если же говорят по очереди, то один всегда продолжает речь другого. Что перемещаются, питаются, укладываются спать, молятся, чистятся, работают и моются они всегда настолько одинаково, насколько единообразно могут идти лишь атомные часы. Что они никогда, НИКОГДА! не ведут бесед между собой. Только разве улыбаются радостно друг дружке. Надо думать – если Федя и Костя один и тот же человек, то кто самый близкий тебе товарищ и брат? Ты сам. Это разумеющийся ответ. Ни ссор, ни драк, ни внешних противоречий. Все складно, и все настолько неправдоподобно, что вешаться впору. Не то, чтобы я не допускал подобной возможности раздвоения братьев. Или даже так. Версия Конца Света нисколько не подмывала моей убежденности в материальном принципе формирования вселенной – материя тоже по-своему бесконечна в вариантах, правило бритвы Оккама годится не всегда и не везде, помните? Как, впрочем, нисколько не порочила эта версия и модель божественного сотворения самого Сергия Самуэльевича – жалко что ли Господу наплодить какое угодно количество вероятностей и соответствующих им дублеров-душ, вдруг хоть одна, да выйдет путная? Растерянность моя проистекала по причине более глубокой в плане ее содержания.
Такое уж человеческое свойство – заданная ограниченность, за исключением разве людей великих, или иначе – наделенных некоторого рода гением. Гением, в том смысле, что люди эти не чужды своеобразному внутреннему чувству бесконечности, потому их не страшит новое и беспредельное, напротив, в стихиях бескрайних они ощущают себя как дома, и даже получают от того удовольствие, безразлично в реализации открытий научных или произведений искусства. У них разве что дыхание перехватывает от близкого к наркотической эйфории подсознательного восторга, как от полета в бездонную пропасть или парения в свободном космическом пространстве – состояния, которые трудно без ужаса вообразить человеку обычному. А я был именно обычный человек. Я лишь старался следовать по проложенному ими пути, но каждый шаг пугал меня своей головокружительной неопределенностью, и я должен был преодолевать без конца собственную же природную инертность. Потому что, одного желания мало, надо еще иметь способность. Но я – что мог, усердно воспитывал в себе. И все равно, мне сделалось страшно, едва я представил: если Конец Света прав, миры и вселенные гораздо более разнообразны и многочисленны, чем принято считать, и значит… значит… придется перестраивать полностью укоренившееся во мне восприятие наличного мироздания. Это одинаково с тем, как если бы упертому средневековому последователю геоцентрической системы Птолемея непреложно и наглядно доказали, что прав был католический каноник, астроном и врачеватель Коперник, и солнце, никак не земля, центр планетарного обращения. Если бы тут же он не сошел со здравого ума, то воспринял бы сию истину не скоро, потому что закоснелому сознанию пришлось бы с усилием адаптироваться к ней. Это равноценно тому, что вот вы ходите по одному и тому же тротуару от домашнего подъезда к продуктовому магазину ежедневно за молоком, скажем, последние десять лет. Да, еще дополнительное условие: вы – слепой. То есть, совершенно. Не обязательно от рождения, но слепой. На данный момент. И вот однажды – тротуар ваш перекопан, и нужно идти в обход по ответвляющейся боковой улице, о которой вы не знаете ровно ничего. Ни где там яма, ни где канава, ни где поворот, ни тем более, в какой стороне ваш продуктовый магазин. И прохожих назло нет поблизости никого. Альтернатива – или искать проход самому, с некоторым риском, не то, чтобы для жизни, но для здоровья конечностей, или попросту с риском надолго заблудиться. Или возвращаться назад, к подъезду и там ждать доброхотного соседа, который просветит вас, что к чему, и может быть, даже проводит. Представили? Неуютно, правда? И страшновато. Так вот, полное изменение воззрений на окружающий вас внешний мир, оно еще страшней. Но и деваться от него тоже некуда. Единственный способ его избежать – это твердить, как пиратскому попугаю, «пиастры, пиастры!», когда в кармане ни гроша: я верю, что все осталось, как было, а доказательства обратного, они от лукавого. Ни фига земля не вертится, хоть сто раз со спутника снимай, я верю, что она центр солнечной системы, иных же прочих звездных обитаемых миров на небе вовсе не существует – потому как все эти звезды прибиты Господом Богом к сплошной небесной тверди, а сверху он сам сидит на золотом троне и подле него поют псалмы ангелы.