Бельведеров между тем многозначительным кивком указал на доску:
– Вернешься, рапорт подашь. Вот ему, – он ткнул коротким, гномьим пальцем в приосанившегося Гуси-Лебеди. – Если обидит кто, тоже сразу ко мне, – и ушел, гордо в сопровождении. Он был первый в списке, и братья Гридни уже поджидали его у парадного входа.
А у меня отвисла челюсть. Ворона могла бы залететь. Еще и поэтому – от впечатления, произведенного на меня Бельведеровым, – случился у меня изрядный провал в самосознании. До самого обеда. Передвигался я, с позволения сказать, на офонаревшем автомате. Пока не очухался, медитируя над рыбной котлетой с гарниром-перловкой. Оп-па! А что я, собственно, хотел? Не в отношении перловки, еда как еда, но по поводу новоявленного военного трибуна Бельведерова. Это в дурдоме-то, где власть взяли прежде деклассированные элементы. Все логично и все закономерно. Вот он, полный дурдом и есть, подумал я. То ли еще будет!
Второй эпизод, прочно запавший мне в память, был связан с Ольгой Лазаревной, или просто Ольгой, я уже понятия не имел, как ее называть, или вернее, как бы ей хотелось зваться. Впрочем, меня едва ли не за шкирку затащили в кабинетик с тюлями и геранями. Я только что откушал, и честно говоря, вернувшись в реальность, совершенно не знал, куда девать себя. Одно я представлял наверняка: в украшенный рюшами «будуар кисейной барышни» я не стремился ни за какие коврижки, ни за пол-литра, как бы сказал о наводящей кошмар ситуации М.В.Д. В придачу, у меня возникло некоторое естественное желание, и соотнесено оно было напрямую с перловой кашей, съеденной от рассеянности в изрядном количестве – кажется, я брал добавку дважды. (Кстати, не смешно, если кто подумал в правильном ключе и развеселился. Давление на кишечник вообще тягостное ощущение, и если его нельзя снять немедленно в нужном месте, то оно переходит в болезненное состояние. К тому же, не всегда удобно поведать напрямую о своей природной надобности. А многие люди, в основном интеллигентно-утонченные, которые занимают ваше время, на сей счет недогадливы.)
– Феля, вы целый день бродите по коридорам, но ко мне! Ко мне ни разу не зашли! – вот это была претензия. И беспочвенная.
Во-первых, не бродил я ни по каким коридорам (может быть?). Во-вторых, у меня и в мыслях не было докладываться Ольге Лазаревне. Хотя бы потому, что она получалась в наличный момент лицом чисто обозным и гражданским – не сам ли Мао перед моим отъездом советовался: а не отправить ли ему подальше с передовой любимую супругу? Было еще и в-третьих, что меньше всего понравилось мне. А не пришло ли часом в голову просто Ольге возобновить наши общие романтические заблуждения, тяга к которым опять пробудилась на почве ее завуалированной ревности? И как далеко она могла зайти в намерениях? Я совсем никаких отношений с ней не хотел, и вовсе не потому, что возникла у меня мужская солидарность с Мао – лицемерная чушь, особенно после трагикомичного грозового совокупления на чердаке (вспомнил – вздрогнул, надо же!). И не потому, что Лидка. И не потому что, Верочка. А напротив, все сразу, не в отдельности. Моя чувствующая чересчур остро, раздрызганная вхлам натура, которой особенно солоно пришлось в последние несколько часов, уже, по правде сказать, не выдерживала. Тут тебе и военный трибун Бельведеров с каким-то кретинским рапортом, который по его приказу отчего-то следовало подавать в руки Гуси-Лебеди, – только не получился бы из меня штатный легионер. Тут и посещение «карцерной», которая отныне ассоциировалась у меня исключительно с обителью Кащея, – только злато его я не собирался считать. И самое Мотя, присутствовавший во всем и повсюду, что твой снизошедший Святой Дух, даже когда его физически не было рядом, – только я-то вот не ощущал себя апостолом. Если вдобавок Ольга! Подумал я, еще когда меня поволокли, принудительно одним лишь взглядом, будто металлическую соринку, уловленную мощным магнитным полем. Тем более, перловая каша то и дело многозначительным беспокойством напоминала внутри о себе. И вот, похоже сейчас разведет мерлихлюндию! Ни разу не зашел! Мне бы выйти, желательно в том же виде, в каком меня втащили. Но надо было что-то отвечать. И лучше всего правду, или хотя бы близко к ней.
– Ольга, я не могу. Если честно, мне плохо, – пожаловался на всякий случай. В женщине главное пробудить сочувствие, все равно, по какому поводу. Тогда ее карта заранее бита, а вы, напротив, окажетесь в прибытке. Это – как блеф в покерной игре, самый рьяный симулянт всегда забирает банк.
– Я знаю, – с раздражением отбросила назад Ольга Лазаревна мою тонкую подачу. К великому моему удивлению, без намека на тот самый романтизм, и даже без истеричного надлома. Неужто мне повезло, и я ошибся? Так в чем же дело?
– Так в чем же дело? – повторил я вслед своим мыслям.
– В поездке вашей. Наверное…
– В моей поездке? Ну, если вы сочли, будто бы я должен отчитаться… тогда конечно, – я передернул плечами, живот в отместку предательски заурчал. – Все прошло – не знаю, как сказать? Самым цензурным приближением будет «паршиво». Вы это хотели услышать, Ольга? Или подробности? – ох, скорей бы уже выйти, и в сортир, одновременно мечтал и надеялся я.
– Вы, наверное, узнали о Моте, – Ольга Лазаревна не спросила, она за меня словно бы ответила утвердительно.
– Узнал, – безразлично признался я. Все, небось, уже знали, что именно за ним охотилась мумия тролля. – Это, что называется, теперь секрет Полишинеля.
– В каком смысле? – Ольга Лазаревна даже привстала с вышитых гладью подушек крошечного диванчика, на котором ей полагалось проводить сеансы психотерапевтического анализа. (Я, кстати сказать, сидел перед ней на жестком медицинском табурете – Ольга бы удавилась от разочарования, если бы я выбрал для удобства нечто немужественное). – Ах, вы об обращении Моти в Петра Ивановича?
– Вы так говорите, будто имеете в виду другое? Или, имеете? – я, честно говоря, растерялся. Не могла же Ольга знать о моем разговоре с НИМ в окрестностях университета? И об оплошности хорька тоже. Или Мао уже доложил? Да, нет. Он, кажется, даже не обратил внимания на мои разоблачения по поводу страшной силы в руках некоего нашего пациента. А если бы и обратил? Уж точно не стал бы докладываться жене – не такой его характер, тем более, в условиях военного положения.
Ольга молчала. Не оттого, что вдруг позабыла о моем вопросе, или, напротив, нарочно не желала отвечать. Она словно бы раздумывала и взвешивала все «за» и «против». Словно, согласно Блаженному Августину, не знала: причислить ли меня к избранным Града Божия, или бесповоротно определить в ведомство сатаны. И выбрала она все же в мою пользу. Может, из соображений старой симпатии, а может, я и в самом деле соответствовал некоторым образом ее представлению о рыцаре без страха и упрека, этаком бурьяновском Байярде или Галахаде, опять же совершил паломничество за Святым Граалем. Как-то так. Одним словом, средневековый эпос. Но начала она слегка издалека:
– Вам все же следовало прийти ко мне. Добрую половину дня потеряли, – это последнее она бросила (в досаде?) несколько в сторону.
– Простите, Ольга. Каюсь, поступил нехорошо, – я решил, что прямое извинение сильно упростит дело.
– Половину дня потеряли. Да. С вашими блужданиями. И не возражайте!
– Я и не думал! – вот наказание, неужели все упрется в нравоучения? Живот мой прихватило, и я едва удержался, чтобы откровенно не сбежать.
– У меня здесь дневник. То есть, теперь здесь, в столе. А раньше… Не беспокойтесь, не личный и не о вас, – удержала она меня, и правильно сделала: я уже дернулся на старт. Ольга Лазаревна тем временем выдвинула верхний, узкий ящик. – Вы возьмите, вам пригодится. Мужу я не хотела… Вернее, не могла, прятала. Потому что он запретил.
– Что запретил? – спросил я с абсолютно дауновским выражением лица. Гримасничал я по нужде, но непонимание мое было искренним.
– Запретил работать с Мотей. И очень строго. Но я не послушалась.
– А я и не знал, что вы еще работаете с кем-то, в смысле психоанализа. Вроде, у нас подобное ни к чему?
– Ну, это было еще до вашего прихода в стационар. И потом, я вовсе не занималась с Мотей психоанализом. Я занималась с ним сеансами гипноза. В самом начале девяностых. Он вдруг проявил несвойственное ему беспокойство. Все время что-то тревожно бормотал, выспрашивал у Масюши политические новости, телевизора было мало ему. И однажды сказал мне, что, дескать, все. Ему надо уходить отсюда, потому что скоро станет катастрофа. Он так и сказал, «станет катастрофа». Я успокоила его: не такое видали – это был девяносто первый год, и, кажется, события обернулись лучше, чем он предполагал. Но страхи мучили его все равно. И тогда я предложила Моте сеансы гипноза. Он согласился. Даже радостно согласился, хотя вообще не доверял, как врачам, ни мне, ни Масюше.
– И вы провели эти сеансы? Ольга Лазаревна, это может быть очень важно! Что у вас получилось? – я уже плевать хотел на живот, хотя бы даже пришлось опросто-поноситься. Так внезапно пробудился во мне азарт, но, к сожалению, только он.
– В том-то и дело, что ничего. Ерунда какая-то. Мистика. Нет, в состояние транса я ввела Мотю очень легко, он не сопротивлялся, наоборот, помогал. Всем своим отношением помогал. Я пробовала три раза. И все три раза с отрицательным результатом. Полное искажение реальности, вплоть до бреда. Все же страхи его прошли, и он остался доволен, хотя не поблагодарил меня, Мотя этого никогда не умел, я тогда подарила ему почти новую свою ангорковую шапку – у него очень мерзла голова, даже летом. Мотя с ней не расставался, не расстается и теперь, скорее всего, вместо спасибо.
– И вы сделали записи?
– И я сделала записи. В этом самом дневнике. Видите: с чебурашкой на обложке – забавный, будто нарочно для конспирации, – она протянула мне не дневник даже, квадратный перекидной блокнот. – Вы возьмите и разберитесь. Если там, конечно, есть в чем разбираться. Но дайте слово чести: моему Масе вы не скажете ничего.