– Власьич, держись! Прорвемся! Да я за тебя, кому хошь…!!! – так кричал. Витя Алданов помогал ему тащить.
Мне ничего не оставалось, кроме как прикрыть отступление. Последний рожок сразу же вышел до пустого щелчка. Канонада наверху стихла тоже. Наверное, Мао внял моему приказу. Хоть бы так и было, подумал я с надеждой. «Макаров» остался у главного, но оно и к лучшему, защищать раненного будет чем. А я? Обойдусь как-нибудь!
– Не тушуйся! Двум смертям не бывать! А то, дуй с нами, и верхних заберем! – закричал мне на тяжелом ходу дядя Слава.
Какие там верхние, «Кудрю» не то чтобы, куда-то забирать, по-хорошему вообще нельзя было переносить и даже трогать. Ольга не оставит его, а Мао не оставит Ольгу, или наоборот. Я тоже никуда не собирался. Лида и Глафира – вот была моя цепь.
– Вы уходите. Не беспокойтесь ни о чем. Пожалуйста, – попросил я Мухарева.
Дядя Слава согнулся, на миг отпустив на плечи Алданова свою ослабевшую уже совсем ношу, с трудом потянул с себя винтовочный ремень. Я командно-резко остановил старика.
– Не стоит. Мало ли что случится! – я не добавил «там, куда вы теперь идете». Наверное, не плохо, если с беженцами будет, хоть бы один вооруженный человек. Даже если они собрались в рай. И в Эдемских садах пригодится, отбиваться от змея. А не пригодится, тем лучше. Но, мало ли что…
Дядя Слава не стал спорить. Подхватил покрепче Феномена и поспешил следом за Витей в «четвертую». А я подумал: здорово, что он ушел. Одинокий человек, жену схоронил давно, ему повезло, что вместе с другом. В это время уже ломали дверь. В остальном наступила тишина. И очень скоро за тем ночь. Потому что, свет переходного тоннеля померк. Я только успел заметить, как в его угасающий луч, словно в отходящий последний троллейбус, вскочила, штопором пронзив воздушную преграду, Гадина-тень, и коридор в неведомое с коротким взрывом разрушился навсегда за ней. Все было кончено. Мы справились. Товарищ генерал, поставленная тактическая задача выполнена! Потери – «количество плюс», пленные – «количество минус».
АКСУ мой сослужил свою службу, и безжизненно лежал в моих руках, точно выжатый до дна изобильный рог Фортуны. По звукам я определил, что бандиты уже ворвались внутрь. Зычные, матерящиеся голоса раздавались в парадном холле и гулко разносились по пустынным лестницам и коридорам. Я направился в «четвертую». Чтобы удостовериться и заодно отвлечь на себя. Патронов у меня не было, но сам по себе автомат представлял довольно внушительное оружие – если не пристрелят сразу, прикладом можно врезать от души. Скольких достану – все мои. Я открыл дверь в четвертую палату. Тихо открыл. Чего я боялся? Наверное, того, что увидал на полу.
В общем, сам Мотя не успел. Тело его лежало на грязном, затоптанном линолеуме, лицом вниз, раскинутые руки и ноги повторяли рисунок Витрувиева Человека. Обыкновенное мертвое тело, уже без своего хозяина. Где он был сейчас? Я стал размышлять об этом, чтобы хоть на чем-то сосредоточиться. Иначе бы я точно сошел с ума. Взгляд у меня, я думаю, был очень безумный. Потому что, когда они вошли, то они испугались. Ваворок был с ними: едва все кончилось, очевидно, захотел самолично, не доверяя никому. Представляю себе зрелище, тот еще видок! Только теперь представляю. Когда прошло уже столько лет.
Озверелый мужик в дамской, окровавленной вязанной шапке с цветами из люрекса, разорванная майка сплошь в бурых потеках – я и не заметил тогда, в пылу боя, что мне изрезало осколками стекла сплошь обе щеки, шею и лоб. Так что кровищи было! Хорошо, уцелели глаза. И эти глаза говорили – только сунься, падла, порву! Тем более, в руках у меня был автомат. Заряжен или нет, про то одна Тамара Глоба ведает. Выяснять желающих не нашлось.
– Заберите его! – повелел Николай Иванович, и указал на пустое, обожженное во многих местах тело Моти. Меня он словно бы старался не замечать. Но все же глянул украдкой, с глумливой опаской: вмешаюсь или проглочу? Я был для него поганый, вообразивший о себе лох с «калашом».
Я рассмеялся. Если бы они знали! Да пусть забирают на здоровье. А там бальзамируют, молятся, распыляют на молекулы. Дураки! Бездарные пещерные дураки! Я засмеялся громче. Но это не была истерика. Это было безразличие превосходства, хотя тогда я еще не понимал. Я не боялся смерти, я не боялся Ваворока, и уж тем более его клонированных братков. Я смотрел на них и глупую их суету, и видел, как уходит вчерашний день. А я пойду в день завтрашний, даже убитый пойду. Ваворок, не сдержался, испуганно уставился на меня. На меня!
– Да не стану я стрелять! Не бойтесь! – все еще сквозь прорывавшийся хохот успокоил я.
– А где все? – вдруг нелепо и даже растеряно спросил он.
– Ушли! Все ушли! Не найти и не достать! – я давился смехом. – И вы проваливайте!
Ваворок вдруг послушался. Я уже знал – он не станет меня убивать, потому, зачем убивать того, кому это все равно? Какое в том удовольствие? А прочим его подчиненным уголовничкам я тем более не был интересен. Зачем? Дело сделано, дальше не их забота. Лично ко мне они не испытывали вражды. Разве поиздеваться просто так – но лошара-то с автоматом, ищи чудаков! И тут… Уже в дверях мертвый Николай Иванович обернулся и спросил. Вы не поверите, но выпотрошенная мумия тролля задала мне точно такой же вопрос, какой совсем недавно задавал мне ОН возле заряженной смертью «восьмерки». По сути тот же самый вопрос, только отлитый в другую, единственно доступную мумии форму.
– Не хотите поработать на меня? Я хорошо плачу за преданность.
– Не-е-е-т! – если бы можно было подавиться и подохнуть от смеха, это бы непременно случилось в ту минуту со мной. Но я с неимоверным усилием заставил себя. И ответил более-менее серьезно: – Вы не можете заплатить мне тем, что нужно мне. Я же не никогда не научусь делать то, что нужно вам.
Ваворок вышел молча вон, словно бы обиженный. А я подумал: дался я им всем! Ладно, еще спецслужебный бог, но этот-то кадавр на что рассчитывал? Если я уж отказал ТОМУ! – я засмеялся опять, на сей раз это натурально была истерика. Мне едва достало сил, чтобы принудить себя остановится. И мы с вами тоже сделаем сейчас небольшую остановку. Чтобы я, наконец, смог поведать вам то, для чего пришло ныне время. Последнюю, исключительную историю загадочной особы; кого я не мог титуловать иначе, как только:
Потому что, это настоящая история Моти. Или Петра Ивановича Сидорова, как вам будет удобно и угодно.
Изначально в своем мире и месте он был «кахёкон», это приблизительное, хотя и несмысловое сочетание звуков, если перевести на тональный, доступный нам язык – перевести через тысячи рубежей, отделявших вселенную Моти от нашего пространства и времени. «Кахёкон» – нечто, вроде тайного советника, первого министра, главы администрации президента или, может быть, шамана племени. При вожде, не при вожде, но при персоне, обладавшей сознательной личностью и руководящим статусом над группой тоже личностей, однако, подчиненных ей. Можно сказать, что Мотя-«кахёкон» министерствовал с пользой и достоинством над вверенным ему фронтом работ, в общем, был особой уважаемой и обладавшей общественно-политическим значением. Но обладавшей этим значением где? Вот вопрос. Это «где» и станет решающим откровением в его истории.
Я перескажу, как только смогу подробно и связно, что довелось мне прочитать в Ольгином дневничке, а затем услышать и воспринять во время нашей с Мотей, сентиментально-прощальной прогулки у больничной ограды. Как и то, почему услышанное сделалось настоящим откровением для меня. Откровением о бытии. Или о сущем. Потому что, ни то, ни другое определение не годилось уже, но ничего иного мой мир предложить к услугам Моти не смог. Пришлось нам с ним тогда объясняться и обходиться тем, что есть.
В его системе бытия не существовало временного деления, в нашем с вами понятии. А то, что ему соответствовало, было локально обратимым, словно петля Мебиуса. Ибо «терморяне» – назовем для краткости так одушевленных существ из его мироздания, – вообще передвигались по большей служебной и приватной части отнюдь не в привычном для нас четырехмерном пространстве-времени. Шкала их повседневной жизни была температурной, хотя это очень поверхностно сказано – ибо абсолютным нолем по Кельвину они ничуть себя не ограничивали. Как сие может быть? Спросите вы. Погодите, и получите ответы. В общем, способ их существования не особенно важен. Но важно то обстоятельство, что сознательная часть их существа находилась уже на столь необозримо высоком уровне развития, насколько мы вообще можем вообразить, а воображаемое умножить примерно на возраст нашей вселенной. Срок их жизни – именно жизни, как организованных сложных созданий, – отнюдь не имел конкретного предела, самое удивительное, ходил как бы по замкнутому спиральному циклу, словно у птицы-феникса (не отсюда ли ассоциативные народные сказания, ведь в бытии все взаимосвязано). Однако срок этот исчерпывался сам собой, когда исчерпывалась соответственно сознательная личность. Потому что, не могла преодолеть свою монадную единичную суть. И как любое существо, однажды уставало пребывать в замкнутом на себя одиночестве. «Терморяне» обладали огромной и даже чрезмерной способностью к эмпатии, легко перенимали и переживали боли и страдания соседа, все же, каждый оставался сам по себе и внутри себя – от проклятой «1» было никуда не деться. Поэтому «терморяне» в конце концов, все же пресыщались процессом непрерывного бытия, то есть, в нашем понимании, умирали. Иначе говоря, прекращали как раз свое единичное существование. Старело не то, что у них называлось телом, к несчастью, ослабевал их сознательный дух. И с этим ничего уже поделать было нельзя.
Великий «кахёкон» своего народа и племени, выдающийся далеко из рядовых «терморян», вращался в жизненной петле Мебиуса не считанное количество периодов. У него хватало дел и проблем. Когда отвечаешь один за многих, помирать, выходит, совсем некогда. Поскольку персоной он был чрезвычайно активной, то как-то упустил все сроки усталости, работая ради общего блага, что называется, на износ. А когда хватился – понял, что давным-давно исчерпал все мыслимые резервы желания жить. И тогда велики