тобой и даже не хотел тебя. Я только смотрел, как ты спишь. Ночь была спокойной, мы намного опередили погоню, посланную твоим отцом; мои вооруженные товарищи нас охраняли, и тем не менее я не решался сомкнуть глаз. Всю ночь я защищал тебя, Медея, сам не знаю от кого.
Наутро мы снова пустились в путь, и дни проносились похожие друг на друга, на мало-помалу мои спутники, по первому зову последовавшие за мной в неведомые моря, эти колхидские юноши, спешившие по одному моему знаку броситься на чудовищ со своим хрупким оружием, начали испытывать страх. Они поняли, что я перестал быть их вождем, что теперь, когда я нашел тебя, я уже не поведу их на новые завоевания. Взгляды товарищей стали грустными и даже как будто презрительными, но они ни в чем не упрекали меня. Мы поделили золото, и они покинули нас. И тогда в мире все встало на свои места. Я думал, что до конца дней своих буду видеть его таким. Мир воплотился в Meдee.
Неужели ты забыла о там времени, когда мы были всегда вместе, делились друг с другом каждой мыслью? Два сообщника в борьбе с жизнью, день ото дня становившейся все трудней, два маленьких брата, которые, засучив рукава, несут свою ношу, шагая бок а бок, всем равные, готовые ко всему, даже к смерти, они без лишних слав все делили поровну: и пожитки, и усталость, и бутылку вина за трапезой, а в стычках каждый дрался своим ножом. Ты обиделась бы, протяни тебе руку, предложи я тебе помощь во время трудного перехода. Лишь одним маленьким аргонавтам командовал Язон. Хрупкая, с волосами, спрятанными под косынку, со светлыми глазами, устремленными прямо вперед, ты была моим единственным войском, но с этим маленьким верным солдатом я мог завоевать весь мир!.. Даже в первое утро на «Арго» с тридцатью своими матросами, готовыми отдать за меня жизнь, я не чувствовал себя таким сильным. А по вечерам, на привале, когда солдат и полководец снимали, пропыленную одежду, они поражались тому, что одинаковое платье скрывает, мужчину и женщину, которые, оказывается, любят друг друга…
Пусть теперь мы несчастны, Медея, пусть между нами все кончено и мы страдаем… На эти дни нам были дарованы, и никаким позором, никакой кровью их нельзя запятнать…
Молчание. Язон задумался. Пока он говорил, Медея села на корточки, обхватив руками колени, низко опустив голову. Он тоже присаживается рядом, не глядя на нее.
Но потом к маленькому воину вернулась его женские обличье, а полководцу тоже пришлась снова стать мужчиной, и тогда мы начали причинять друг другу страдание. Другие девушки проходили по улицам, и я не маг не оглядываться на них. Впервые услышал я — и эта меня удивила, — как заливисто смеешься ты, разговаривая с другими мужчинами, а потом ты начала лгать. Ты солгала один раз, и эта ложь долго следовала за нами, как ядовитая тварь; мы отворачивались от нее, не смея взглянуть ей в глаза. Потом ты лгала еще, с каждым днем все больше и больше. И по ночам, когда мы молча отдавались друг другу, стыдясь, что наши тела вce еще остаются сообщниками, рой этих обманов копошился вокруг нас и смрадно дышал во мраке. Наша ненависть, должно быть, родилась в одной из этих любовных схваток, лишенных нежности, и с тех пор мы скитались втроем: ты, я и она между нами. Но зачем говорить о том, что уже мертво? Моя ненависть тоже умерла…
Медея(тихо). Если то, о чем мы говорим, уже мертво, то почему же мы оба так страдаем, Язон?
Язон. Потому, что все на свете рождается в муках и в муках умирает.
Медея. Ты страдал?
Язон. Да.
Медея. Поступая по-своему, я была не счастливее тебя.
Язон. Я это знаю.
Пауза.
Медея(глухо). Почему же ты так долго оставался со мной?
Язон(делает движение). Я любил тебя, Медея. Я любил нашу неистовую жизнь. Я любил злодейства и преступления, раз ты принимала в них участие. И наши объятия — эти грязные, мерзкие схватки, и то взаимное понимание сообщников, которое приходило к нам вечером, когда, утомленные, мы ложились на тюфяк в углу повозки. Я любил твой мрачный мир, твою смелость, бунтарство, твое панибратство с ужасами, и смертью, твою бешеную жажду все разрушать. Я, кaк и ты, верил, что нужно вечно сражаться и что все позволено.
Медея. А теперь ты уже не веришь в это?
Язон. Heт. Теперь я хочу только принимать.
Медея. Принимать?
Язон. Я хочу стать покорным. Хочу, чтобы этот мир, этот хаос, сквозь который ты вела меня за руку, обрел наконец ясные очертания. Конечно, ты была права, говоря, что в мире нет ни разума, ни света, ни покоя, что надо всюду шарить окровавленными руками, душить и отбрасывать прочь все, что удалось схватить. Но теперь я хочу остановиться, хочу стать человеком, а может быть, без всяких иллюзий, как те, кого мы презираем, делать то, чем занимался мой отец, и отец моего отца, и все те, кто жил раньше нас и относился к жизни проще, чем мы… Я хочу расчищать местечко для человека среди этого хаоса и мрака.
Медея. И ты думаешь, что способен на это?
Язон. Без тебя, без твоего яда, который мне приходилось пить изо дня в день, думаю, что способен.
Медея. Без меня? Так, значит, ты можешь представить себе мир без меня?
Язон. Я буду стараться изо всех сил. Я уже не так молод, чтобы страдать. От этих раздирающих противоречий, этих бездн, этих ран я найду самую простую защиту, какую придумали люди, чтобы жить: я прогоню все сомнения и рассею все страхи.
Медея. Ты говоришь спокойно, Язон, но слова твои ужасны. Как ты уверен в себе! Как силен!.
Язон. Да, я силен.
Медея. О отродье Авеля, отродье праведных, отродье богатых, как спокойно вы говорите! Хорошо, не правда ли, иметь на своей стороне небеса, а вдобавок и стражников! Хорошо в один прекрасный день начать думать, как думал твой отец и отец твоего отца, как все те, кто испокон веков был прав. Хорошо быть добрым, благородным, честным! И все это приходит внезапно, само собой, приходит с первой усталостью, первыми морщинками, как только заводятся деньги. Включись же в игру, Язон, сделай этот ход, скажи «да!» Ты подготовишь себе мирную старость.
Язон. Этот ход Я хотел сделать вместе с тобой, Медея. Я отдал бы все за то, чтобы мы состарились вместе, бок о бок, в мире, который обрел покой. Но ты не захотела этого.
Медея. Да.
Язон. Продолжай же свой путь! Извивайся, рви свое тело, осыпай себя ударами, презирай, оскорбляй, убивай, отвергай вce, что не является тобой. Я же отказываюсь от этого. С меня довольно. Я возвращаюсь к мирной, спокойной жизни с той же твердостью, и решимостью, с какой я когда-то отказался от нее вместе с тобой. И если надо сражаться дальше, то я буду сражаться именно за эту жизнь; ни на что не претендуя, я буду искать опоры у хрупкой стены между мною и бессмысленным небытием, у стены, выстроенной моими руками. (Пауза.) И, наверное, в этом, и только в этом заключается, в конце концов, смысл человеческой жизни.
Медея. Не сомневайся, Язон. Ты теперь человек.
Язон. Я принимаю твое презрение вместе с этим именем. (Поднимается.) Эта девушка прекрасна. Правда, не так, как была ты, когда предстала предо мною в тот первый вечер в Колхиде, и я никогда не буду любить ее так, как любил тебя. Но она невинна, простодушна и чиста. Через несколько часов в лучах восходящего солнца она предстанет переда мной вся в белом, в сопровождении свиты детей, и я без улыбки возьму ее из рук отца и матери. От прикосновения ее неловких девичьих пальцев я жду покорности и забвения. Я жду — если это будет угодно богам — того, что больше всего на свете ненавидишь ты, того, что всегда бежало тебя: счастья, простого счастья.
Пауза.
Медея(бормочет). Счастья…
Пауза.
(Вдруг говорит вполголоса, покорно, не двигаясь.) Язон, эта трудно, почти невозможно произнести. Я задыхаюсь, мне стыдно… Если бы я сказала, что хочу вместе с тобой вступить на новый путь, ты бы мне поверил?
Язон. Нет.
Медея(после паузы). Ты был бы прав. (Обычным голосом.) Значит, конец. Мы все сказали друг другу, не так ли?
Язон. Да.
Медея. Ты высказался. Ты очистился. Теперь ты можешь уйти. Прощай, Язон!
Язон. Прощай, Медея. Я не могу сказать тебе: будь счастлива! Будь сама собой. (Уходит.)
Медея(опять бормочет). Их счастье… (Вдруг выпрямляется и кричит вслед ушедшему Язону.) Язон! Не уходи так! Обернись! Крикни хоть что-нибудь! Усомнись, почувствуй боль! Язон, умаляю тебя! Пусть на один миг в твоих глазах появится растерянность или сомнение — и мы спасены! (Бежит за ним, потом останавливается и кричит.) Язон, ты во всем прав, ты добр, ты справедлив; и за все наши грехи во веки веков буду отвечать я одна. Но хоть на мгновенье усомнись, на один-единственный миг! Обернись, Язон, может быть, эта будет моим спасением! (Ее рука устало опускается. Язон, должно быть, уже далеко. Зовет другим голосом.) Нянька!
Кормилица появляется в дверях повозки.
Уже рассветает. Разбуди детей, одень их по-праздничному. Пусть они отнесут мой свадебный подарок дочери Креона.
Кормилица. Твой подарок? Бедняжка, что у тебя осталось, какой подарок ты можешь преподнести?
Медея. В тайнике черный ларец, тот, что я привезла из Колхиды. Принеси его!
Кормилица. Ты же запретила его трогать. Даже Язон не должен был знать о его существовании!
Медея. Ступай за ним, старуха, без разговоров! Мне больше некогда тебя слушать. Теперь надо действовать как можно скорей. Отдай ларчик детям и проводи их до того мecтa, откуда виден город; пусть они спросят, где царский дворец, пусть скажут, что нecут новобрачной подарок от своей матери Медеи… Пусть отдадут ларец невесте в собственные руки и вернутся. Слушай дальше: в нем тканное золотом покрывало и диадема — остатки сокровищ нашего рода. Дети не должны открывать этот ларец!