— Ну, ты идёшь или передумал?
Я сделал шаг к витрине и ткнул в неё рукой. Она не поддавалась. «Видимо, законы физики подчиняются только чертям», — подумалось мне.
— Головой вперёд ныряй.
— Как в омут.
Из-за витрины послышался смех и приглушённые голоса чертей. Я разбежался и прыгнул в витрину головой вперёд. Витрина всосала моё тело, а затем будто выплюнула под ноги чертям.
— Ну ты как в бассейне, в натуре, — усмехнулся Велиал.
Я встал, отряхнулся и почувствовал, как меня разворачивают за плечи.
— Смотри, коль пришёл, — раздался откуда-то сверху голос Вельзевула.
На моём лице заплясали тени подобно тому, как это бывает, когда сидишь на некотором удалении от костра. Я вглядывался вдаль, но ничего, кроме копошащейся массы вдали, не различал.
— Чо-то не видно ни хера.
— А ты глазами зырь ярче.
То ли мои глаза действительно привыкли к здешнему полумраку, то ли черти исполнили какой-то фокус, но теперь я видел всю картину довольно отчётливо. Вся панорама была довольно хитро подсвечена то ли разбросанными тут и там кострами, то ли софитами. Прямо передо мной извивалась привязанная к столбу девица, которую хлестали плетьми два беса. Рядом толпа скелетов кидала на игровой стол собственные кости, а черт-крупье в смокинге лихо вертел колесо рулетки. От одного из игроков, видимо, проигравшего все свои кости, остался только череп, покатившийся по столу и упавший на зеро. Чуть вдалеке к другому столу стояла очередь. Ровными порциями по двое из очереди выходили люди и садились за стол. Седой черт в яркой, расписанной непонятным граффити майке долбил молотком по их носовым костям, которые тут же превращались в порошок. Люди ловко снюхивали его со столов и уходили прочь. Ещё дальше здоровенный черт верхом катался на автомобиле, сложенном из человеческих тел. Стоит ли говорить, что отбрасываемые всеми участниками этого адского шапито тени рисовали те самые красочные картинки в витринах. Пройти дальше, чтобы посмотреть на исходный материал для соития двух мужчин с блондинкой, я как-то не решился. То ли из-за того, что тут сильно воняло серой, то ли из-за боязни увидеть, кого на самом деле сношают эти порнушного вида мужики.
— Может, пойдём? — обратился я к своим провожатым.
— Насмотрелся?
— Ну, типа. Хороший креатив. Кто автор?
— Да у нас этих авторов тут… — скривился Велиал и вытащил сигарету.
— Одни профи. Почитай, все ветераны клубного движения со времён сотворения… — вторил ему Вельзевул, — ладно, двинем дальше.
— Может, наискось срежем? — поинтересовался Велиал.
— Давай.
Черти двинулись сквозь толпу из грешников, младших бесов, сковородок, шестов и столов. Все окружающие, увидев нас, падали ниц. Наконец мы преодолели всю огромную площадь и вышли через витрины с обратной стороны.
— А вы, я вижу, тут ребята уважаемые. А я сначала вас за охранников принял.
— А ты и при жизни особым умом не отличался, что уж теперь-то, — повернулся ко мне Вельзевул.
— От кого тебя охранять-то, дурило? — вежливым голосом осведомился Велиал.
— А вы типа старшие тут? А на каких постах?
— Я — что-то типа заместителя генерального директора. Смотрящий, если короче, — скромно ответил Вельзевул.
— А я по технической части. Вроде управляющий. За порядком следить, новые пытки, прогресс — все дела.
— А вот у меня к вам предложение. С картинками у вас все ништяк. А вот как с идеологией? А? Формирование общественного мнения, работа с аудиторией, комбинаторика, проведение выборов? Нужны такие специалисты? Политтехнологи?
— Политтехнологи? — переспросил Велиал.
— Нужны, нужны. Мы как раз, считай, что в предвыборный штаб идём, — кивнул головой Вельзевул.
После этих его слов я несколько приободрился. За разговорами мы прошли пустыню и вышли на каменистое плато.
На плато рядами стояли остроконечные металлические стержни высотой метра два, напоминающие иголки. Когда мы поравнялись с первыми рядами стержней, я понял, что это и есть иголки. Каждый стержень имел небольшое сквозное отверстие у своего основания, при ближайшем рассмотрении оказавшееся пресловутым «игольным ушком». У подножия каждой иголки суетились люди, пытавшиеся протиснуться сквозь её отверстие. Несмотря на то, что все они были разной комплекции — высокие и низенькие, толстые и худые, ни один из них не мог пролезть через «ушко». У кого-то застревала голова, кто-то пролезал до середины, но застревал задницей, кого-то не пускал живот. Вероятно, «ушко» обладало специальной функцией, позволяющей моментально подстраиваться под любую комплекцию человеческой особи, дабы не пропустить её через себя.
За последним рядом иголок, через которые лазили люди, начинались небольшие горы. Вершины гор сливались в одну большую площадку, все пространство которой было также занято иглами. Но в отличие от своих равнинных коллег, эти иглы были небольшой высоты, тогда как их «ушки», напротив, представляли собой громадные обручи, сквозь которые туда-сюда шастали верблюды. Вся панорама была выстроена таким образом, что люди внизу, выполняя свои манипуляции, всякий раз утыкались взором в верблюдов.
— Послушай, — спросил я черта, — по поводу «легче верблюда протащить сквозь игольное ушко» это я врубился, конечно. Но ведь условия соревнований изначально неравны. Верблюды ломятся через вон какую дыру, а люди внизу через такие щели никогда не пролезут, дураку ясно. Почему так устроено?
— Наглядная агитация, — сухо ответствовал Велиал,
— Чтоб не забывали, что не стоило при жизни всех остальных держать за верблюдов и ослов, обещая им блага на том свете. Это же президентская равнина, — разъяснил Вельзевул.
Пройдя сквозь ряды игл с копошащимися людьми, я увидел у одной из них Клинтона, вспотевшего и осунувшегося, который просовывал голову в одно из «ушек».
— Это тебе за Сербию, козёл! — озорно крикнул я ему.
— Как стыдно, — укоризненно покачал головой Велиал, — а ещё называешь себя воспитанным человеком.
— Так это на том свете было, — потупился я.
— А в аду, значит, можно всем хамить? Тем более, он тебя не слышит и не видит.
— Ладно, я ж пошутил.
— Проходи, шутник, — вежливо сказал Вельзевул, открывая дверь в стене.
Мы зашли в какое-то подобие цеха, всю длину которого по обе стороны занимали канцелярские столы. За столами сидели удивительно знакомые люди, макавшие гусиные перья в чернильницы, пишущие ручками и карандашами. Странно, но листы бумаги перед ними были чистые.
— Это писатели, — сказал Велиал, поймав мой вопросительный взгляд.
— Ага. «Муки творчества» называется. Пишут столетиями, оставляя лишь чистые листы. Без результата.
— Логично, — я многозначительно кивнул головой, — так и в жизни. Сколько ни пиши, никого не научишь образами литературных героев.
— Смотри-ка, начал врубаться, — удивился Велиал.
Поравнявшись с одним из столов, я заметил мужика с длинным носом, которому бес что-то читал вслух. Мужик отстраненно смотрел вдаль, сидя в кресле-качалке. Что-то до боли знакомое было в его чертах.
— Это ж Гоголь! — вскрикнул я.
— Ну, Гоголь, и что? — бросил Вельзевул.
— А за что он-то здесь?
— За то, что вторую часть «Мёртвых душ» сжёг. Там был секрет, как искоренить на Руси мошенников и казнокрадов.
— Да? Я не знал, — смутился Велиал, — а чо он сжёг-то?
— Убоялся. Мне говорил, что без них Россия будет другая, а может, и совсем исчезнет. По его версии, они какой-то баланс сил создают.
— А что ему читают? — спросил я.
— «Саsual» Оксаны Робски.
— Странный выбор… очень странный. А почему?
— Да она в интервью брякнула, что Гоголь её любимый писатель. Вроде учителя. Вот ему и читают «труды ученицы», — заржал Вельзевул.
— И так каждую ночь, — резюмировал Велиал.
Пройдя писателей, мы оказались перед следующей дверью.
«Пресс-АДдикт», — прочитал я на табличке над дверью. Осмыслив этот нехитрый микст англо-адского языка, я спросил у Велиала:
— Тут, наверное, журналисты и публицисты сидят?
— Ага. Они самые. Обречены на пожизненную вёрстку номера.
— А чего они сдать-то его не могут?
— А ты попробуй ему сдай, — подтолкнул меня в дверь Вельзевул.
Тут также стояли столы по обеим стенам, а в конце комнаты за огромным прилавком, сделанным из человеческих костей, сидел толстый черт, принимавший тексты у журналиста. Дойдя до стола, я увидел сидящего перед ним Максима Кононенко ака Мистер Паркер, понуро уткнувшегося в лежавший перед ним документ. «Люцифер Люциферович (tm)», — прочитал я заголовок.
— Глагол должен жечь сердца людей! — орал на него черт. — Видишь, как у меня?
Черт провёл по листу ногтем мизинца, и тот загорелся фиолетовым пламенем.
— А у тебя что? Дерьмо, а не тексты. Популизм и приспособленчество одно. Иди тренируйся.
— Да, Паркер и тут ту же песню заводить пытается, — пробормотал я.
— Ты, можно подумать, здесь в шахтёры переквалифицируешься, — съязвил Вельзевул.
Пройдя пресс-цех, мы оказались на мостике, под которым плескалось озерцо из коричневой жижи. Над поверхностью озерца тут и там показывались человеческие головы, выныривающие и плюющие друг в друга этой жижей. Всюду стоял нестерпимый запах дерьма.
— А эти кто? — спросил я Вельзевула.
— Эти? Литературные критики, театральные критики, кинокритики, ресторанные обозреватели, светские хроникёры, папарацци. Шлоебень всякая, одним словом, в говне плавает.
— А это… они друг в друга говном плюются?
— Ну да. Им же не привыкать. Те же действия, только в других декорациях.
— Я смотрю, у вас тут со смекалкой всё в порядке.
— Работаем с огоньком, — язвительно поклонился Велиал, чиркнул пальцем о свою ляжку и прикурил.
С моста мы сошли под своды пещеры. Дорога все больше углублялась вниз. В окружающей темноте изредка попадались факелы. Наконец мы подошли к третьей двери с табличкой «Интернет-АДдикт».
Здесь под присмотром двух чертей рядами сидели сгорбленные люди, долбившие по клавиатуре. На каждом мониторе во весь экран мерцала надпись «Нет соединения». Эти люди были настолько увлечены своим безрезультатным трудом, что не обратили никакого внимания на наше появление. Вельзевул сел на карточки, аккуратно, как кот, прокрался в середину зала, затем выпрямился во весь рост, воздел руки вверх и жутко заревел: