— Вы полагаете, что у бомжа, который украл чужой паспорт, водятся такие деньги? — спрашиваю я Семеныча.
Семеныч переглядывается с квадратным и рыжим, после чего квадратный, не задумываясь, изрекает:
— Он и кошелёк ещё стырил. Ну всё, считай, приехал. Пару суток — и под суд, а потом на этап. Давно откинулся-то?
— Откуда? — удивлённо спрашиваю я.
— От верблюда. Давай в камеру его, — резюмирует квадратный.
В «обезьяннике» пахло кошачьей мочой и хлоркой. Кроме меня, на длинной скамейке примостился не то туркмен, не то узбек в мятом тёмном костюме. Он сидел, двумя руками держась за лавку, как воробей на жёрдочке, раскачивался и напевал:
В Ашхабаде, в пэрвом парке
Музыкалар играется
Разный сорта девочкалар
Туда-суда шляется.
— Здрасьте, — поздоровался я.
— Салам алейкум, — ответил узбекотуркмен.
Не зная, о чём его спросить, но понимая, что разговор как-то следует поддержать, я поинтересовался, давно ли он тут находится.
— Двои суток сижу, — ответил он и продолжил петь:
«Ммммууууууууэээдевочкалар…»
— А за что тебя? Без регистрации?
— Я документ проебаль. Командировка закончился, я у вас тут двух проститутка-лар беру, в гостиница-лар еду. Просыпаюсь — ни одной проститутка, ни документ. — Он замер на секунду, потом принялся раскачиваться с новой силой и петь с неистовым лицом:
«Ммммууууууууэээдевочкалар…»
С полчаса просидели молча, узбекотуркмен изредка матерился вполголоса, ещё реже пел про «девочка-лар». Я закрыл глаза и начал дремать.
— А тибэ за што мент взяль? — разбудил меня узбекотуркмен.
— А? — встрепенулся я со сна.
— За што тибэ мент взяль, говорю.
— За то, что по телевизору показывали.
— Ууу, — промычал он.
Я снова задремал. Мне снился поезд, ванна в каком-то дорогом отеле и менты. В какой-то момент узбек затряс меня за плечо:
— Эээ, послюшай, чо скажу.
— Ну?
— Эта… билять, а как ты можешь перед мент отвечать за то, че по телевизору показывают? Ты че, это делал? Вот закон у вас дурной! Шайтан!
— Не понял?
— Ну, билять… как ты можешь перед мент отвечать за то, чо другие по телевизору показывают? Ты ж все это говно не делаль?
Я задумался, не зная, что ему ответить.
— Ну да, вообще-то. Все не делал… и отвечать за это если и буду, то не перед ментом…
Дверь «обезьянника» заскрипела и открылась.
— Дроздиков, на выход! — крикнули с порога.
Я встал и вышел из камеры. Мент довёл меня до двери с табличкой «Начальник отделения». В кабинете за старым потрескавшимся столом, подперев голову рукой и уставившись в газету, сидел помятый жизнью майор лет пятидесяти.
Стол его был завален документами вперемешку с газетами и журналами. На углу стола стоял старенький монитор, а перед ним небольшой кактус в горшке. За спиной майора висел плакат с изображением двух здоровяков в камуфляже и чёрных шапках с отверстиями для глаз. Перед ними, положив руки на затылок, стоял на коленях мужик криминального вида в кожаной куртке. В правом верхнем углу плаката было написано:
Я люблю тебя, жесть,
Я люблю тебя снова и снова
(Отряд милиции особого назначения)
— Доставил, — сказал у меня из-за спины мент.
— А… спасибо, — майор поднял на меня глаза, — значит так, Антон Геннадьевич. Вот ваши документы, вот ваш ремень, кошелёк и шнурки. Забирайте и идите.
— То есть вы разобрались? А моральный урон кто мне компенсирует?
— Гражданин Дроздиков или как вас там на самом деле. Мы ни в чём и не разбирались. Наше дело преступников ловить, а не в вашу политическую грязь лезть, понятно?
— То есть как? Сначала человека избили, потом упрятали в камеру на целый день, а теперь просто вот так — «забирайте и идите». Вы понимаете, что я вот так, запросто, это дело не оставлю? Вы привыкли чинить произвол над безропотными гражданами, но со мной так не выйдет! Вы понимаете, кто я?
— В том-то и дело, что не понимаем… — устало вздохнул майор, — если бы понимали, то и не взяли бы, а может, — он поднял палец вверх, — может! Может и… — тут он замешкался, как бы находя нужное окончание, — и не отпустили бы. Вот! — торжествующе закончил майор.
— А чего тут непонятного-то? — удивляюсь я.
— А то! С одной стороны — полное соответствие задержанного фотографии на паспорте на имя Дроздикова Антона Геннадьевича.
— Ну? И чего?
— Баранки гну! А с другой стороны — газеты и телевизор сообщают, что сам Дроздиков, который Антон Геннадьевич, бля, погиб. На грузино-российской границе. И не исключено, что весь этот сыр-бор там был именно с целью убить его. Вот. А теперь он собственной персоной сидит передо мной, грязный и рваный. Кому верить? — Майор обратился ко мне, как к союзнику в решении столь сложной проблемы. Он говорил таким грустным и ничего не понимающим тоном, что мне даже стало его жалко.
— Трудная у тебя работа, майор… — говорю я сочувственным тоном.
— Конечно, трудная. На вокзале воровство, мошенничество, убийства. Каждый день бомжи, наркоманы, цыганки, пропавшие дети, а тут ещё покойники воскресают. Так что не хочу я разбираться, ты это он или… то есть… ну, короче… бери своё и иди. Так будет лучше. Для всех.
Я вдеваю шнурки в ботинки, затем ремень, беру со стола кошелёк, методично пересчитываю содержимое и говорю:
— Майор, у меня тут пятьсот долларов было.
— Где? — удивлённо перегибается через стол майор.
— В кошельке. А теперь их нет.
— Да ладно? — прищуривается он.
— Вот те и ладно. Скажи своим, чтобы бабки принесли, майор.
— Слушай, какие бабки, а? Ты же мёртвый, а мертвецам бабки ни к чему, усекаешь?
— Какой же я мёртвый, я же вот тут перед тобой сижу, живой. Неувязочка выходит, да, майор? Короче, бабки давай мои.
— Не-а. Никакой неувязочки. Вот тут в «МК» написано, слушай.
"Всю свою жизнь Антон посвятил борьбе за свободу слова. За построение в России гражданского общества. Я хочу привести здесь слова Антона, которые, как мне кажется, характеризуют ситуацию лучше всего: «Общество находится в плену у СМИ. Общество решает, где правда, а где ложь, только через призму медиа. Таким образом, наша цель в том, чтобы заставить телевидение, радио и прессу говорить правду».
Вот…
— И чего? — говорю я.
— И ничего. Я — это общество. Нахожусь в этом самом… как там… «в плену у СМИ». Они мне сказали, что Дроздиков убит. А поскольку я решаю, что правда, а что ложь, через призму этой самой медиа, то для меня единственный реальный Дроздиков — это мёртвый Дроздиков. Так что решай, чувак. Либо ты мертвец, непонятным образом оказавшийся в моём кабинете, либо ты не Дроздиков. А если ты не он, то…
— Все-все. Понимаю. Ловко ты манипулируешь. Тебе в политологи надо идти, пока не поздно, майор.
— Нет, спасибо, лучше уж вы к нам. Хотя нет. Тоже не надо. У нас и без вас жуликов своих хватает.
— Дело ясное, что дело тёмное, правды тут не добьёшься, — печально резюмирую я.
— А тебе что, привыкать, что ли? — закуривает майор.
— Да нет… Ладно, я пойду, что ли?
— Иди, иди с богом.
— Ну, спасибо за гостеприимство, так сказать. Дай бог, чтобы в последний раз.
— Ага. И тебе не кашлять.
Я уже готовлюсь закрыть за собой дверь, как майор окрикивает меня:
— Слышь, Антон.
— Да?
— Фиговая какая-то история у тебя получилась.
— В смысле здесь? В ментовке твоей?
— Нет, не здесь. Просто, по жизни. Ты аккуратней. А лучше совсем. — Майор делает движение кистью руки.
— Не понял, — говорю я.
— Я имею в виду, что уехать бы тебе надо… насовсем…
— Насовсем?
— Ага.
— Я подумаю…
— Ну, подумай, это я тебе откровенно говорю, без понтов. Ладно, бывай.
Я развернулся и взялся за ручку двери кабинета. Прямо на двери скотчем был довольно криво приклеен самодельный плакат: ощерившийся золотым ртом мужик с пластырем на щеке и Ходорковский, оба в зоновских телогрейках, обнимаются и чокаются пивными бутылками за колючей проволокой. Над их головами стоит круглая печать с изображением Клима Ворошилова, сидящего на коне и размахивающего шашкой, и надписью по кругу печати:
ПИВО КЛИМСКОЕ — ЗА ОБЩЕНЬЕ БЕЗ ПОНТОВ!
— Без понтов, говоришь? — обернулся я.
— Без понтов, без понтов, — засмеялся майор. Я дёрнул на себя дверь и вышел вон.
На улице я снова залез в кошелёк, обнаружил там смятую сторублёвую купюру и пошёл в павильон метро, где купил билет на одну поездку и телефонную карточку. Первым делом я пошёл к телефону-автомату и набрал номер Фонда.
— Фонд «Гражданское общество», добрый день.
— Добрый день, с Вербицким соедините, пожалуйста.
— Одну минуту, а кто его спрашивает?
— Дроздиков Антон.
На том конце провода повисает пауза, после которой девушка отвечает:
— Не смешно, — и вешает трубку.
Я набираю ещё раз.
— Фонд «Гражданское общество», добрый день.
— Добрый, это Антон Дроздиков, мне необходимо срочно переговорить с Вербицким.
— Молодой человек, прекратите хулиганить. У вас совесть есть? Имейте уважение хотя бы к памяти погибшего.
— Да я не погибал, это недоразумение. Я жив, бодр и весел!
— Если вы не прекратите хулиганить, я позвоню в службу безопасности.
И в трубке снова звучат короткие гудки.
Фонд
До офиса Вербицкого я добираюсь на метро. Выхожу и не спеша, выкурив на ходу сигарету, дворами дохожу до здания Фонда.
— Привет, — бросаю я, проходя мимо охранников. Обычно я даже не достаю пропуска, поскольку меня тут и так каждая собака в лицо знает.
— Одну секундочку, можно пропуск? — говорит мне один из охранников.
— Вы что, новенький? Меня вообще-то все в лицо знают в этом учреждении.