— Выпить есть?
— Для доброго пана не только выпить найдется.
— Тогда к тебе.
Девица подмигнула, провела кончиком языка по губам и наклонилась так, что Балаж почти разглядел ее грудь под светлой ночной сорочкой.
— Налью эля, — мелодично сказала она. — Устроит?
— Плесни ракии, — бросил Балаж и дернул ручку двери. — И бутылку не убирай!
За спиной раздалось чье-то покашливание. Балаж сжал эфес сабли и оглянулся: площадь была пуста. Небо вдали порозовело, и первые лучи солнца пролились на Чизмеград. Стражник отстраненно подумал, что скоро степняк выйдет торговать своей лекарственной травой. Сколько он там просил, серебряный с полтиной? Балаж улыбнулся: да будет так. Теперь он сможет купить себе все, что захочет. А если жена о чем-то догадается — пусть уходит. Не понеси она тогда, не было бы никакой свадьбы. Эх, а ведь он был так молод.
Балаж закрыл за собой дверь.
Силуэт в темном балахоне отделился от стены и двинулся в сторону покинутой стражниками хибары. После стольких лет ожидания каждый миг до встречи с отцом тянулся нестерпимо долго.
Наконец, человек в балахоне вошел в ветхий покосившийся дом. И, видит Небо, зрелище его не порадовало.
— Вставай, забери тебя болото! Я старшине сказала, что ты через полчаса явишься!
— Вставай, вставай, вставай!
Два голоса: один писклявый, недовольный и уставший. Другой — шепелявый и надоедливый. Первый — жены, второй — дочки. Эх, а давеча она лежала молча, но, видать, травки степняка помогли.
Балаж что-то промычал и поднялся с кровати. Перед глазами пронеслись обрывки вчерашней ночи: дождь, собаки, слепой отшельник, мертвый дед, бордель, ракия. Глаза резал свет, к горлу подкатывала тошнота, но Балаж улыбнулся: чернявая позволяла такое, отчего жена сразу бы сбежала в Гнилов лес.
— Помогли дочке травы? — прохрипел он.
— Помогли! — выпалила жена.
— Помогли! Помогли! Помогли! — запищала дочь.
Нужно уходить…
Жена продолжала отчитывать, пока он одевался. И на бровях приполз, и бабой пах, и наблевал в коридоре! Всего этого Балаж почти не помнил, зато точно знал, что зарыл приработок на заднем дворике.
— Жрать, надо полагать, нечего? — спросил он.
— А ты хоть раз трезвый с караула приди, тогда и накормлю! Вы что там, бочки эля сторожите?
— Заткнись.
— Чеееего?
— Заткнись, — холодно повторил Балаж. — Одну ночь не виделись, а к тупости успела прибавиться глухота.
— Да ты.
Балаж вплотную подошел к жене. Теперь он чувствовал себя как великан Яков, возвышаясь над низкой тоненькой женщиной. Дочь, слава Небу, затихла в углу.
— Перечить вздумаешь — пойдешь на болото жить. Забыла, чей дом, курва деревенская?
Жена молча сунула ему стакан воды и кусок ржаного хлеба. Балаж выпил, поел, потрепал дочурку за волосы и спросил:
— Кто вызывает? Любослав? У меня выходной.
— Живодраг Радонич! Знаешь такого?
— Старшина?! Так они ж с капитаном с болотнянкой слегли.
— Болото принесло хворь, болото и унесло. Убили ночью Любослава рядом с какой-то хибарой на Обозной.
Балаж пошатнулся, и едва не промахнулся задом мимо табурета. В уголках глаз жены появились озорные искорки.
— Иди-иди, хороший муж. Смотри, отделает тебя Радонич, к нему в жены пойду, у него уж давно матушка преставилась, тяжко одному-то — без бабы в доме.
Весь последующий день Балаж хотел забыть как кошмарный сон. Вечером он пил в «Сопле жабы», но хмель не приносил облегчения. Труп Любослава вновь появлялся перед глазами.
За время службы Балаж вдоволь нагляделся на покойников — то зарежут кого в драке, то казнят на площади Совета, то степняки к стене набегут.
Но это был совсем иной случай.
Любослав лежал у входа в хибару и так широко раскрыл рот, что Балаж поневоле подумал, будто стражник умер от удивления. Интересно, покойного больше изумил вырванный кадык или воткнутые в лоб собачьи зубы? Может, переломанные пальцы на руках? Или нож, торчащий из груди?
Старшина отвел к Дьекимовичу, и тот убил все утро на допрос, но Балаж упорно твердил, что ничего не видел и не слышал. Старый горбун никого не интересовал, как и труп отшельника, найденный за полверсты от хибары. Бродяге повезло меньше, чем Любославу: собаки просто разорвали его на части — даже хоронить нечего. Дьекимович с подручными осмотрели всю улочку до Обозной площади, и двинулись на поиски Якова. В «Сопле жабы» его не нашли: со слов трактирщика, ночью он собрал вещи и покинул заведение.
Балажа ни в чем не заподозрили, и капитан отправил его на законный выходной. Стражник проспал весь день и под вечер побрел в «Соплю жабы». После нескольких кружек эля в его голову полезли мысли о шагах, которые он слышал неподалеку от хибары. Может, они принадлежали тому же, кого так испугался Яков? Но что могло так сильно встревожить великана? И за каким болотом Любослав решил навестить отшельника?
Балаж жестом попросил плеснуть ему новую стопку. Ракия не дала ответов на вопросы, и стражник нетвердой походкой двинулся в сторону дома. Со временем он немного не рассчитал: улицы опустели, и на пути ему встретились лишь пара сослуживцев, валяющийся в грязи пьяница и огромный пес. Возможно, будь Балаж трезвее, то обратил бы на животину внимание, а так.
Дом был уже близко, когда собака сбила его с ног; Балаж матюгнулся и выхватил сапожный нож. Удар вышел приличным: пес взвизгнул, легонечко тяпнул за руку и тут же упал мертвый. Из арки, ведущей в двор-колодец неподалеку, показались еще несколько тощих псин.
— Подходите, блохастые, — закричал Балаж. — Не боюсь я вас, я вам не Яков!
— А зря, — за спиной раздался густой бас великана. — Беги, если хочешь жить.
— Да что ты мелешь-то? — развернулся к нему Балаж. — И где ты весь день пропадал?
Яков молча показал пальцем в сторону арки. Балаж обернулся.
Тонкая фигура в черном балахоне выплыла из арки и направилась к стражникам. За ней следовали новые и новые псы. Балаж попятился, рукоять ножа вмиг стала скользкой от пота, оружие брякнулось на мостовую.
— Беги! — нечеловеческим голосом заорал Яков.
И Балаж побежал.
Когда псы сбили его с ног, он кричал, звал на помощь и плакал, но рычание озлобленных зверей заглушало эти жалкие звуки. Боль заполнила тело: десятки зубов вонзались, рвали, тянули.
А потом сильные руки Якова занесли его в дом; громыхнул засов на двери..
— Никто не услышит, — сквозь вопли жены Балаж кое-как расслышал голос великана. — И никто не поможет.
«Так все дело в золоте? — подумал Балаж. — Я не отдам! Всю жизнь прожил в нужде — заслужил! И плевать на всех, кто из-за этого погиб».
Балаж невольно поймал взгляд стоящего за окном человека в балахоне и смог сделать лишь одну вещь: намочить штаны.
Сквозь стекло на Балажа смотрел его собственный отец, пан Милош. Спустя миг тварь стала Любославом, затем — слепым отшельником. Остановившись на облике Милоша, тварь постучала в окошко. Когда крик Балажа достиг самого Неба, фигура в балахоне превратилась в него: трусливого невысокого человека, так долго грезившего о богатстве.
Но разве все мечты приносят счастье?
Кадык Якова перекатывался по бычьей шее, пока он жадно допивал третий подряд стакан воды. Балаж робко сел на кровать. Жена в обнимку с дочкой тряслись у печки.
— Зря мы в ту хибару сунулись. — Яков поставил стакан на стол, плюхнулся на табуретку и скривился от боли: псы добрались и до него. — Но все равно, на роду у тебя написано, что нет тебе спокойного житья.
Балаж промолчал. Житья? Разве что существования: мечтать, чтобы зимой с голоду не сдохнуть да наскребать медяков на кружку эля. А потом, не ровен час, умереть от пули степняка или разбойничьего ножа. А может, погибнуть как отец? Напиться до бесчувствия, упасть на льду, потерять сознание и попасть под повозку торговцев? Те даже его тело не убрали!
— Нет жизни в этом городе, — ответил Балаж. — Может, в Шеоле она есть? Ты ведь служил там, зачем явился-то?
Яков вымученно улыбкнулся. Лоскуты кожи свисали с прокусанной руки; алые капли падали на дырявую от времени скатерть.
— Сроду там не был. Я убил какого-то парнишку, что из Шеола в Чизмеград топал. Свезло мне: грамота полицейская у него за пазухой была. Меня и не Яков кличут-то.
— А как?
— Не важно. Тварь, что на улице прячется, всех нас в болото утащит. Эх, и почему мы деру не дали, как только я ее на площади увидел?
— Ее? Так это баба что ли?
— Сестрица моя. Младшенькая. Вот только ни тебе, ни мне, ее не одолеть. Она даже не в нашем мире теперь обитает.
Жена Балажа начала молиться, дочка непонимающе вертела головой по сторонам и без устали вытирала бегущие по щекам слезы. Балаж прикрикнул на них, на что Яков рассмеялся:
— Не трать силы, коротышка, наорешься еще. В чужой дом сестре все равно не войти. Не умеют колдуны этого, хоть отчего-то Небо людей сберегло. Хотя странно: собаками повелевать может, сквозь городские стены как-то шмыгнула.
— Зачем она вообще пришла?
— За живыми, что ее предали.
— Я не.
В дверь постучались. Тихо и робко, словно потерявшийся ребенок.
— Собаки — ее глаза — тебя нашли, — обреченно продолжил Яков. — Теперь сестрица не отстанет. Когда поймает, сделай как Любослав: ударь себя ножом в сердце. Поверь, коротышка, так всяко лучше будет.
— Причем здесь я?! В золоте дело что ли? И зачем ей Любослав был нужен?
Яков поправил волосы, спрятав жуткие шрамы на лбу. Несколько мгновений он собирался с ответом и, наконец, произнес:
— Отшельник, которого мы встретили — мой отец.
— Что?! Так это тебя он ждал?
— Дождался, получается, доброго сына. Ох и любил о нас с сестрицей-то, раз обменял на звонкую монету! Так что его деньги принадлежали мне по праву.
— Как можно изуверствовать над собственным отцом? Убей и все, к чему пальцы ломать, глазницы продавливать?