— Грета!
Она не отвечает. Пытаюсь подползти ближе, но бедро стреляет такой болью, что я на мгновение теряю сознание.
— Не переживай, она спит.
Вард. Стоит у входа. Как всегда опрятен и невозмутим.
— Вовремя ты, — по привычке лапаю эфес слабеющими пальцами.
— Вообще-то да, — ловкач кивнул в сторону куратора, — он пытался сцепку открыть, позвать кое-кого. Я не дал.
— Премного благодарен… Грета сказала, что ты ее всегда чувствовал. Это правда?
— Да.
Прикидываю, смогу ли достать его саблей. Нет, без вариантов. Вместо этого срываюсь на крик:
— Так какого хрена мы только сегодня приехали?!
— Всему свое время. Мне нужны были все кураторы.
— Время? Посмотри, что они с ней сделали, гнида ты мречная! На мгновение его лицо дрогнуло, и он отвел взгляд от Греты.
— Это прискорбно, но другого выхода не было. И это тело ей больше не понадобится. Впрочем, как и мое — мне.
— Ты что несешь?
— Мы уходим, Берг. Во Мреть. Ты был прав — время тенебратов прошло. Но вы ведь не отпустите нас. И будете продолжать терзать Мреть, пока от нее будет хоть какая-то польза.
Все встало на свои места, как в хитрых механических замках. Достать кураторов в метрополии Вард не мог. И Грета стала приманкой.
— Пойми, это был единственный способ. Я даже инкогнито проспонсировал разработку кракатита. Не зря, получается. Весьма. эффектное средство, как оказалось.
Мой плевок позорно приземлился на полпути к его сапогам. Впрочем, я и дышал-то уже с трудом.
— Не пойму, отчего столько злобы? — Вард выглядел по-настоящему озадаченным. — Ты ведь победил! Грете будет лучше во Мрети, поверь.
— Она. Никогда тебя не простит.
— У нас на это будет целая вечность. Время там ничего не значит. И потом — она всегда будет вольна уйти, — речь его лилась легко и без запинок. То ли близость Мрети бодрила, то ли давно не курил своих трав.
— Ритуал.
— О, не беспокойся. Он, конечно, завершится. Только одного тенебрата недостаточно, чтоб уследить за всем. Так что я немного подправил вектор воздействия на негативное поле. Впрочем, тебе это не особо интересно. Лучше подумай о том, что твоя Империя сегодня тоже выиграет. Потеряет один город, зато получит вето на исследования Мрети.
Взгляд Варда стал отрешенным:
— Ты даже не представляешь, что таится в ее глубинах. Тенебраты научились всего лишь управлять мелкими паразитами и урывать крохи энергии, а уже возомнили себя властителям Мрети. Но они так упорны в своих изысканиях, что истинные хозяева уже начали обращать на них внимание. Поверь, Берг, даже мне становится страшно, когда я пытаюсь представить, что они могут сделать с вашим миром.
— А ты, значит, решил переметнуться к победителям? — Мне становится холодно. Дурной знак.
— Всего лишь ассимилироваться. Стать одним из паразитов, если тебе угодно. Ты ведь тоже не просто так в надзиратели пошел?
Тут он меня уел, конечно.
— Извини, Берг, но нам пора. Ритуал вот-вот начнется. За тем шкафом тайный ход за пределы города, как раз к караванной тропе. Шансы у тебя, прямо скажем, небольшие, но все-таки. Спасибо тебе за все и прощай. Ты был неплохим парнем. для надзирателя.
Из его тела начали стремительно разрастаться серые нити, похожие на молодые побеги, обвивая тело Греты — словно кокон. Я в последний раз взглянул на родное лицо. И собрав остатки сил, пополз к шкафу. Боль вернулась, но я был только рад.
Я лежал на земле среди груды камней, пялясь в хмурое небо.
Вот и все. Прощай, Грета.
Я еще успел увидеть, как с недосягаемой высоты на Выгреб рухнул черный столп, оставивший после себя дымящийся кратер. Ритуал удался, спору нет. До таких результатов нам, пожалуй, пока еще далеко.
Не знаю, смогу ли я добраться до ближайшего оазиса, пока не началась очередная буря. Может, повезет перехватить кого-то из караванщиков.
Что я вообще буду делать, если выживу?
Но это все потом. А пока я просто смотрел на тучи.
На лицо упала капля, еще одна. Отлично. О караванщиках теперь можно не беспокоиться, как и о похоронах.
И тут до меня дошло. На глазах, впервые с детства, навернулись слезы. Грета.
На меня обрушился целый ливень.
Но это был дождь. Просто дождь.
Егор ЕмельяновТРИНАДЦАТЬ ИЗ ХАРУДА
Все молодые люди представляют войну одинаково: лязг стали и свист сотен стрел над головой, приказы командиров, крики раненых, огонь, кровь, смерть. Все молодые люди глупы.
Саид сел на один из мешков с зерном и, скормив умирающему костру несколько веток, всмотрелся в тихую ночь перед ним. Густая тьма со всех сторон, и даже звезды попрятались за хмурыми тучами. Люди Саида непрестанно ходили вокруг костра, но не столько по надобности, сколько от невозможности оставаться в покое. Их серая, как и у всех праведных, кожа практически не отражала слабый свет костра. Казалось, что тьма поглотила их лица. Саид чувствовал на себе их взгляды, видел, как их руки практически случайно ложились на рукояти мечей.
«Почему ты всегда такой хмурый, Сайд?» Запах ее волос: корица и тмин. Легкий поцелуй на щеке. «Улыбнись. Ты совсем другой, когда улыбаешься».
Они сидели молча, тринадцать человек из славного города Харуда, и смотрели, как мертвые ветки обращаются в дым. Никто не разговаривал, никто не пел песен, и лишь Кабир иногда кашлял кровью. Тринадцать человек ниоткуда. Запри людей без света и надежды — тогда они сами прижмутся друг к другу.
Саид повел их, дал им цель и возможность, обещал им многое и сдержал свое слово. Но сейчас он был тем, кто заставил их сидеть на мешках с зерном в ночной тишине, в ожидании, наедине с голосами тех, кого нет. Они ненавидели Саида за это.
Бесконечное ожидание в холодной и пустой темноте — это и есть война. И на войне не стоит бояться крови, огня или стали в чужих руках: они станут твоими друзьями, помогут забыть. На войне нужно бояться лишь тихих ночей, что обволакивают тебя шепотом воспоминаний.
«Папа, смотри». Горячий пепел забивает легкие, забирается под ногти, лезет в глаза.
«Ты не смотришь! Почему ты не смотришь?»
На мгновение Саид вновь ощутил жжение пепла на руках и невольно провел ногтями по застарелым ожогам. Рядом ворочался спящий Максур. Его длинное, покрытое рваными шрамами тело дергалось, словно он пытался бороться. Даже во сне глаза бешено вращались: солдаты Императора хотели, чтобы Максур не мог не смотреть, и в первую очередь забрали его веки. Потом забрали детей.
Накрапывал мелкий надоедливый дождик, обещая превратить в грязь поля и дороги, скормить еще больше земли затхлым болотам. Дождь на границе никогда по-настоящему не заканчивался, и порой казалось, что больше ничего нет в этом мире, кроме бесконечных хмурых туч и холодной грязи. Словно весь мир — грязь, и люди вокруг облеплены ею с ног до головы, пропитаны насквозь, дышат грязью и слова их — грязь.
«Саид?» Дым застилает небо, и текут черные слезы. «Где бродят твои мысли?»
Саид запрокинул голову, подставив лицо мелким неуверенным каплям. Раскрыв рот, он поймал несколько из них и поморщился: даже дождь на границе как будто поддался гниению. Обтерев лицо ладонью, Саид провел пальцами по жесткой щетине и грубым шрамам на подбородке, медленно выдохнул.
— Я вижу твое горло, айвар. — сказал Кабир, подкравшийся на удивление тихо для человека, умирающего от чахотки.
Саид взглянул на Кабира сквозь полуприкрытые веки и медленно опустил голову. Такой молодой, а с этим кашлем едва ли станет старше. Саид нашел его совсем мальчиком, всего в слезах, умирающего от голода возле дерева висельников. Несколько дней Кабир прятался и смотрел, как солдаты украшали широкие ветви телами всех, кого он когда-либо знал. Саид согрел и накормил его, взял с собой, научил убивать. И теперь Кабир направил лезвие своего скимитара на горло Саида.
— А теперь ты видишь мои глаза. — сказал Саид, и их взгляды встретились. — Говори, друг, твои слова будут услышаны.
— Как долго нам еще гнить в этих болотах, Саид? — Не выпуская оружия, Кабир сделал шаг вперед, и лезвие сабли замерло прямо возле глаз Саида.
— Как долго нам нужно терпеть эти. — голос Кабира упал почти до шепота, — эти голоса? Я слышу, как моя мать поет колыбельные из Пустоты. Она является мне во снах, в своем любимом платье, среди прочих висельников, и мертвые качаются на своих веревках в такт ее песням. Она поет, айвар, но губы ее сшиты, а горло сдавлено веревкой. Она поет, и я начинаю раскачиваться вместе с ними.
Саид поднялся и Кабир невольно дернулся, оставив порез на его щеке. Остальные не смотрели в их сторону, но видели все. Не обращая внимания на стекающую по шее кровь, Саид подошел к юноше и положил руки на его дрожащие плечи, некрепко сжал.
— Я слышал твои слова, Кабир, теперь услышь и ты мои. Я помогу тебе, я прогоню голоса и сны. Я сделаю это, как делал уже множество раз, но сейчас мы должны оставаться здесь.
— Почему? — Слезы бежали по лицу Кабира.
— Потому что таковы мои желания.
Каждый из двенадцати пошел за Саидом с разбитой душой и разумом, каждому он дал то, что помогло удержать острые осколки. Кабиру нужен был бог, который слышит молитвы, который заботится и никогда не уйдет. И Саид стал этим богом.
— Ступай по моим следам, Кабир, и я приведу тебя к миру. Так было и так будет. Убей меня, и останешься один.
«Ты выглядишь одиноко, Саид».
Лезвие бритвы царапает кожу, освобождает кровь.
«Совсем один».
Скимитар упал на землю.
— Прости меня, айвар. Прости меня.
— Все хорошо.
Саид положил руки на затылок Кабира, притянул его ближе и коснулся своим лбом его лба.
— Я усомнился. После всего, что ты сделал, я усомнился.
— Все хорошо, Кабир, я прощаю тебя.
Резким ударом головы Саид сломал Кабиру нос. Ударил ногой в пах, схватил юношу за волосы и, резко дернув, развернул полубоком. Три сильных удара под ребра заставили Кабира согнуться, а удар коленом в лицо — упасть на землю. Не давая скорчившемуся от боли Кабиру прийти в себя, Саид стал бить его ногами, стараясь попасть по почкам, печени или ребрам, не останавливаясь, даже когда юноша стал харкать кровью. Саид бил до тех пор, пока не услышал, как хрустнули кости, после чего склонился над дрожащим телом и прошептал: