— Разгружать? — спросил Ратибор.
Кион оторвал взгляд от дурманящей воды.
— Да. Только осторожно, — скомандовал он.
Мужчины спустили с крепления за сиденьем что-то тяжелое, обернутое в холщовую ткань, и аккуратно уложили это под навес. Один из помощников потянулся к сундуку.
— Я сам, — отогнал его непрошенный гость. Пригрозил: — За лошадь головой отвечаете. Пусть каждое утро ко мне приходят за поручениями. Поутру понадобится вода. А сейчас — езжайте.
Ратибор поправил упряжь, и проводники двинулись назад.
Радим не хотел уходить. Он еще долго стоял, пока его не позвали. Улыбался и смотрел на шепчущего над обрывом охотника за богом.
Наступила осень, а на удачу ни намека. Порой охотнику хватало месяца, а то и недели, чтобы выманить зверя на сушу или заарканить того в воде. Еще не случалось выжидать так долго. Разумеется, уповать на скорую поимку в таком большом озере не приходилось. Отсутствие зверя настораживало. Ни следов на берегу, ни всплеска на воде, ни единого пропавшего. Только волны тоски, накатывающие от воды, и холод опустошения. Скорее всего, чудище присматривается к нему. Или же давно сдохло.
Кион спросил как-то у Радима, что повадился приходить с посыльными:
— Знаешь, что я тут делаю?
Юнец, наблюдавший, как тот цеплял на сеть громадные крючки, ответил:
— Ты хочешь поймать бога.
— Бога? — фыркнул мужчина. — Почему вы называете эту мерзость богом?
— Бог не такой. — Юнец погрустнел. — Коркодил — не мерзость.
— Кто?
Охотник поднял на юнца глаза, спрятав в них усмешку.
— Коркодил. Так называл его один из тех, кто были до тебя. Я запомнил.
— Ты, видно, хотел сказать «крокодил», — поправил его мужчина. Должно быть, тот вольник так в шутку окрестил зверя, сравнивая его с рептилией с юга, а мальчишка переиначил по-своему. — И с чего вы так почитаете… этого коркодила?
— Он нам помогает, — убирая с глаз раскиданные ветром волосы, вдохновенно произнес паренек.
— Помогает. — буркнул Кион. — Ваш бог — исчадье ада. Дьявольский гад, не имеющий ничего общего с истинным Богом, создавшим человека по своему подобию. Пятьсот солидов — вот цена вашему богу.
Вольник пробормотал что-то на своем языке и перекрестился. Также делали те, другие. Которых бог покарал.
Они сидели на берегу, обласканные осенним закатом. Охотник готовил очередную снасть, а юнец выводил на песке замысловатые узоры.
— Что говорят в селище? Не подох еще ваш бог? — нарушил молчание вольник.
Юнец пожал плечами.
— Хворь идет, — произнес он. — Купец один поведал. Староста говорит, богу нужно угодить, чтобы хворь обошла нас.
— Угодить, значит, — пробурчал мужчина. Как они намеревались угождать гаду, думать не хотелось. Всякое приходилось видеть. — Ступай.
Радим поднялся и пошагал.
— Не убивай бога, — пропищал он, обернувшись.
Вольник глянул на юнца. Сердце расколола тоска. Он опять вспомнил тех, кого забрал их бог.
— Иди, — тихо сказал он и поник головой.
По берестяной крыше барабанил дождь, но шум его заглушал поросячий визг. Угли в очаге остыли, но в груди жарко полыхнула надежда. Неужели зверь клюнул?
Охотник схватил увесистый гарпун с хвостом веревки на конце и, разогнав черное варево плавающего под сводом дыма, выбежал наружу. Ночь только отступала. Четыре-пять шагов перед собой — все, что удавалось видеть. Ноги увязали в грязевой каше. Кион спешил вдоль пологого обрыва. Внизу открывался вход в воду. Там он и установил ловушку.
Поросенок был привязан ко вкопанному столбу. Животное металось и, напуганное до своей свинячьей смерти, громко визжало. Чувствовало хищнический голод зверя.
Вольники, что охотились в паре, использовали двух поросят. Одного они обвязывали веревкой и продевали ему через спину каменный крюк. Затем, точно малька при ловле рыбы, бросали поросенка в воду. Пока один вольник держал веревку, второй дубасил на берегу палкой другое животное. Визг завлекал зверя. Тот хватал приманку и прокалывал себе пасть. Его вытягивали на берег, где кололи копьями и рубили топорами. Бывало, правда, зверь валил охотников с ног и кромсал их самих.
Основа ловушки Киона — капкан из железа, полученного в сыродутном горне. С острейшими, размером в половину руки, зубьями. Его-то он и возил за сиденьем двуколки. Купленный у торговца с раскосыми глазами, капкан многократно окупил свою цену, сдавив своими челюстями дюжины зверей.
Это непременно произойдет и теперь. От воды к поросенку сужающимся коридором вел высокий забор, к внутренним бокам которого крепились куски мяса. В конце коридора перед приманкой и был замаскирован капкан.
Вольник черпал пригоршнями грязь и обмазывался ею, приглушая запах. С гарпуном наготове он стал красться. Сердце бешено колотилось, над головой громыхнуло. Охотник взобрался на лестницу, приставленную к забору. Поросенок визжал и носился вокруг столба.
Зверь скрывался за плащаницей дождя. Он был на берегу. Неведомым образом ощущалось его присутствие — первобытная связь жертвы и охотника. Кион занес руку для броска и, раздувая горячим дыханием щеки, выжидал. «Явись!» — требовал он…
…и тот показался.
Темная клякса обрела очертания. Зверь двигался вяло, но, между тем, устрашающе. Словно обнюхивал свое логово: не пробрался ли кто в него? Кион вперился в зверя, глаза заливали капли дождя. В голове звенела единственная мысль — чтобы зверь шел дальше, шаг за шагом, своими жирными ногами шел прямо в капкан.
И он шел.
Чудовище волочило длинную тушу, играя здоровенным хвостом. Странник готов был дать руку на отсечение, что такой массивный зверь ему не встречался.
Чем ближе подступал враг, тем слабее визжал поросенок. Будто проникающий на расстоянии яд парализовал жертву. Порция бесовской отравы досталась и Киону. Дождь замедлился. Казалось, можно следить за падением каждой его капли. Звуки стали глухими, словно раздавались из потустороннего мира. Силы высасывал хтонический вихрь. Вольник едва удерживал гарпун.
Еще немного — и зверь ступит в капкан. Иди же!
«Не убивай бога», — отвлек чей-то голос.
Кион рывком обернулся и, не удержавшись на лестнице, полетел вниз. Он больно шмякнулся оземь, дыхание сперло. Мужчина потер грудь и повернулся на спину, жадно хватая ртом воздух. Взор ухватил мальчишку в обгорелой одежде.
Радим?
Кион сощурил глаза. Нет, это был не он. А Павлос, сын Киона. Его многие годы как мертвый сын. Волосы на опаленной голове торчали кустистыми пучками. Лицо и руки мальчика покрывали алые рубцы, какие оставляет после себя огонь. Охотник протянул к сыну руку. Из темноты вышла женщина — с водянистыми пузырями на коже. Она положила руки сыну на плечи. Вольник, конечно, узнал ее. Он проговорил дрожащими губами имя женщины — Атемия — и вскочил.
Но любимые люди как в воду канули.
Кион закрутил головой, вглядываясь в предрассветный мрак.
Молния осветила рассеянное лицо, с которого стекал кровавый дождь. Звериный крик вернул к зловещей реальности. Вольник поднял гарпун и взмыл по лестнице. Приплюснутый хвост скользнул в ночь; послышался всплеск воды. Поросенок вжался в грязь и похрюкивал.
Безутешный отец завопил.
Зима наступала на пятки. Новый хозяин караулки законопатил ее изнутри шкурами, затребовал у старосты теплую одежду. Если не удастся поймать зверя до того, как на озере встанет лед, размышлял он, придется ждать весны.
Утро начиналось с обращения к Богу. Кион бережно брал из сундука писанный на кипарисе образ и молил Его о благодетельстве, просил свести их со зверем снова. Он неустанно благодарил братьев-монахов, не оставивших его, утерявшего всякую цель, умирать в той пещере. Он вспоминал каждого, кто помог ему обрести Бога. Кто познакомил со Священным Писанием, которое, куда бы он ни направлялся, всегда было с ним. Молитвой и заканчивался день. С воскурением фимиама, когда на душе становилось особенно черно.
В сундуке хранились и другие ценности. Дары, оставленные ему на жертвеннике судьбы. Обломки прежней жизни, ставшие путеводной звездой. Память о тех, ради кого он не имел право отступить.
Кион доставал золотой гиматион той, кого не уберег, и прятал в него лицо. Вдыхал ее запах, ее голос, ее любовь.
«Прости меня, Атемия», — горько повторял он каждое утро, веруя в ее блаженную жизнь на том свете. О райском счастье Павлоса думал он и когда поглаживал льняной хитон сына.
После утренней молитвы вольник садился в однодеревку и, взлохмачивая белесый туман над водой, проверял сети. Он освобождал крупную рыбу и чаял, что завтра в них попадется зверь. Ночью он зажигал факел и бороздил с ним озеро, вожделея увидеть над поверхностью искры в смоляных глазах, чтобы запустить меж них гарпун.
Капкан охотник установил в другом месте. Но ловушка приманивала только лис да воронов. Должно быть, зверь больше не позарится на подрезанного поросенка. И Кион догадывался, чего тот жаждал.
Отчаяние, как и холод, день ото дня крепло. С первым снегом укоренилось осознание, что ближайшее будущее ничего не сулит.
— Где приманка? — спросил он как-то у посыльных.
Телега прибыла без клетки, с одними дровами. Селяне рассеянно переглянулись.
— Забыли, о чем я просил? — подскочил к ним вольник. — Прошлый поросенок умер, мне нужен другой. Где он?
— Пойми, — взял слово Ратибор, — скот гибнет от мора. Свиней почти не осталось.
Охотник обвел увядшие лица сверлящим взором. Загорелось желание продеть крючки через щеки посыльных и зашвырнуть каждого из них в озеро. Не поимки зверя ради, а чтобы унять раздражение этими глупцами.
Кион занес руку. Чтобы сдавить Ратибору шею, затребовать привезти всех живых особей. Но тут он увидел Радима. На юнце был овчинный тулуп не по росту. Рукава его свисали крыльями какой-то чудаковатой птицы. Охотник подобрел глазами и убрал руку.
— Доставьте мне завтра солонину на месяц. А ты — сюда! — махнул он Радиму.