Они бродили по берегу и разговаривали.
— Ты совсем не помнишь своих родителей? — спросил Кион.
Юнец помотал головой.
— Только голос отца помню. И то, что он наказывал.
— Что же?
— Чтобы я помогал людям. — Радим шмыгнул носом. — Я так и делаю. Собираю хворост, сею лен, мою бабу Вею…
Кион хохотнул. Стало неловко, будто он сотворил что-то для себя чуждое.
— Что с теми, другими, до меня? Знаешь? — отворачиваясь от вьюжного ветра, поинтересовался вольник.
Юнец сделался серьезным и произнес, глядя на сгорающий в воде снег:
— Они не там искали.
— Что искали?
— Не там искали себя.
Мужчина не стал уточнять, что тот имел в виду. Видимо, наслушался взрослых.
Радим слепил снежок и запустил в озеро. Он развеселился, как если бы попал в цель, и подул на пальцы.
— Метель начинается, пора назад.
— Давай.
Юнец побежал, размахивая «крыльями». «Там ли я ищу?» — спросил себя странник.
Дверь отворило. В караулку сыпанула белая крупа. Огонь в очаге стал плеваться искрами.
Кион подскочил, чтобы запереть дверь. И увидел на пороге их. Они пошатывались от ветра и горестно, словно извинялись за проигранные схватки, взирали на него.
У одного недоставало руки. Ламеллярный доспех был искорежен, в животе гнойно-бурым зияла дыра. От вывернутого носа, обнажая алый череп, по лбу тянулась трещина шириной с палец.
Второй опирался о палку. Казалось, туловище его держалось за счет одного позвоночного столба. Нить кишок подпирала выпяченная вперед тазовая кость. Содранная на шее кожа свисала багряным лоскутом.
Голова третьего была перекушена над ухом, и нижняя часть ее, как треснутое бревно, оттопыривалась в сторону. Правый глаз норовил вывалиться из глазницы. На боку углядывался след от укуса зверя, который, похоже, вырвал не одно ребро.
Они сообщили свои имена.
— Миан.
— Кентурион.
— Иулиан.
Язык присох к гортани. Разумом Кион, конечно, понимал: это лишь дьявольские проделки зверя. Что таким образом тот хотел запугать. Однако увечья выглядели настолько убедительно, что он не испытывал сомнения: зверь именно это и сотворил с ними.
Все трое в один момент развернулись и последовали в сторону озера. Влекомый шепотом, охотник пошел за ними. Он смекнул, куда его вели — к ловушке. Он укорил себя, что не захватил гарпун. Мертвые вольники понеслись вперед и растворились в снегопаде.
На берегу он увидел немыслимое. К столбу, что долгое время стоял без дела, был кто-то привязан. Маленького роста, нагой.
— Отец, мне холодно! — завидев его, проскулил мальчик.
— Павлос, сынок!
Кион сделал шаг, остановился.
— Ты меня не проведешь. — Он замотал головой. — Павлос умер! Это не мой сын!
Не доверяя глазам, мужчина растер лицо. Закричал. Видение не исчезало. Мальчик, с веревкой на шее, обнимал себя и плачущим голосом жаловался:
— Мне холодно… отец… согрей меня…
— Да, Павлос. Да, сынок, согрею, согрею.
Ноги потянули к сыну, который вдруг повернулся к воде и простонал:
— Отееец… он идет ко мне… я боюсь…
Вольник увидел его во второй раз. Снег облеплял чешуйчатый панцирь. Зверь проворно перебирал лапами и решительно стремился к столбу, к Павлосу.
— Отец, помоги! — пытаясь стянуть веревку, стонал мальчик.
Кион принялся молиться, попутно ища глазами, чем можно отпугнуть зверя. И плевать, настоящий тот или нет.
Зверь вдруг повернул к нему голову, и у самых ушей послышалось ядовитое шипение: «Ты не спас сына тогда, не спасешь сейчас!»
Зверь продолжал наступление. До Павлоса ему осталось лишь несколько шагов.
— Сынок, я иду! — кричал Кион, волоча ставшие вдруг ватными ноги.
Зверь оказался быстрее — и вот он раскрыл пасть и вгрызся мальчишке в ноги. Рванув на себя, он потащил бедолагу к озеру.
— Оте… — хрипнул Павлос, хватаясь за веревку, — …моги.
Веревка натянулась. Хрустнули позвонки, разорвались мышцы. Зверь волочил уже безголовое тело. Руки сына плетьми тянулись по снегу. Кион перевел взгляд на голову. Павлос смотрел на озеро, на себя.
— Я верну его… сынок… верну… верну… — в бреду повторял Кион, волочась к озеру.
— Верну.
Он забрался в ледяную воду и стал колотить по ней кулаками.
— Покажись! Покажись! Покажись!
Но зверь не показался.
Бил жар, горло резала боль. Под блинами шкур тело обливалось потом как в бане. У очага горбился староста. Он убрал с огня горшок и перелил в чашу. Подал вольнику:
— Выпей.
Кион послушно проглотил обжигающее, густое.
— Радим нашел тебя на берегу, — сообщил Таислав. — Закоченел совсем.
— Зачем. — слова давались с трудом, — помогаешь?
— Как не помогать? Люди же.
Кион не находил ответа, почему староста ослушался своего бога. Их бог желал ему смерти, заманил в стужу. Впрочем, какая могла быть воля у подводного гада? Видимо, на то замысел истинного — его — Бога, решил Кион.
— Отлежись, а после вернешься к охоте. Если пожелаешь, — сказал староста.
Отвары помогали. День за днем вольник шел на поправку. В караулку к нему захаживал Радим. Однажды юнец завел колючий разговор.
— Ты много убил богов? — спросил он, стругая лучину.
Кион покосился на него, обдумывая, стоит ли отвечать.
— Не считал.
— Больше, чем пальцев?
— Каких пальцев?
— На руках и ногах.
— Не знаю.
Воцарилось молчание.
— Больше, — не выдержал охотник.
— Они тоже жили в озере?
— Не все.
— А где?
Зрачки вольника заметались. Он разом вспомнил каждого обезглавленного зверя.
— Некоторые держат их в домах, — брезгливо выговорил мужчина. — Кормят, полагая, что эти змеиные отродья оберегают их. Невежество — причина того, что люди благоговеют перед склизкими Пенатами. Им и невдомек, что лишь по законам Божьим идет дождь или зреет урожай, а не потому, что накормлен отвратный аспид.
— Какие они, те боги? Такие?
Юнец развел руки на всю длину.
— И такие. И меньше попадались. Как собачонка.
— Зачем ты их тогда убиваешь, если не веришь, что они боги?
Кион отвел глаза. Должен ли он объяснять юнцу, что их бог, выбравшийся когда-то из моря, забрал у него все?
— Так решила Церковь, — только и нашелся он, что ответить. — Я слуга Божий и всего-навсего исполняю Ее веление. Лишь выкорчевав сорняки ереси, можно засеять семена праведности.
Радим хлопал глазами. «Как встреча со мной повлияет на его жизнь?» — подумалось вольнику.
Когда немощь отступила, он начал выбираться наружу. На озере встал лед. Тут и там тянулись вереницы купеческих саней. Оставалось дожидаться весны.
Однажды Кион подозвал старосту и протянул ему увесистый мешочек. Таислав достал одну из монет. На аверсе был образ Христа Пантократора с Евангелием в руках, на реверсе — помазанник Божий басилевс Никифор Второй Фока, которому Богоматерь передавала крест.
— Здесь много, — хмуря брови, проскрипел охотник. — Знаю, ты станешь отказываться. Но я настаиваю, чтобы ты принял. Будем считать это платой за…
Таислав покачивал головой. За что была эта плата? За спасение жизни поборника чужой веры? Или это откуп за предстоящее убийство их хранителя?
— Ты прав, — вымолвил староста. — Я бы не взял их. Но если настаиваешь, то я сохраню их на тяжелые времена.
— Хорошо.
Вольник ощутил успокоение.
Над озером взошло солнце. Люди этих земель полагали, что светило ежедневно рождалось из пасти подводного бога. Его же он проглатывал на закате.
Кион разминался — рассекал секирой морозный воздух. Вдруг опустил оружие.
Неподалеку грудились люди, донеслись их крики. Несколько человек совершали ритмичные взмахи. Охотник заметил еще кое-что, заставившее его поспешить на озеро.
— Не смейте, — стискивая зубы, рычал он на бегу. — Не смейте!
Люди дружно развернулись и глазели на мчащегося странника. Таислав выступил вперед.
— Ты, должно быть, не так понял! — закричал он.
— Отойди! Быстро отойдите от нее! — Вольник пригрозил секирой.
Он подбежал к лошади. Туловище животного было обвязано веревками.
— Вы что с ней собрались?.. Я же приказал… Да я вас… — бормотал он и разглядывал непривычно большую морду, измазанную медом. В гриву вплели цветные ленты.
— Это не твоя. Мы оберегаем твою лошадь, — поспешил унять его негодование староста.
Кион отпрянул. Лошадь действительно была не его. Он перевел безумные глаза на мужчин, стоящих вокруг выдолбленной проруби. В руках они держали деревянные пешни.
Он подступил к проруби и глянул на покрытую ледяной стружкой воду. Люди молчали и косились на секиру в его руке.
— Позволь нам закончить. Скот гибнет. Мы обязаны принести этот дар, — стал упрашивать староста.
Чужестранец обвел взглядом перепуганные лица.
— Пусть будет по-вашему. — Он взмахнул рукой, мол, совершайте свой дикий обряд. — А то, гляди, еще с голоду подохнет ваш бог. На кого мне тогда охотиться?
Он с осуждением посмотрел на старосту и убрался за спины, желая лично увидеть, что будет дальше.
— Берите! — скомандовал староста.
Четверо мужчин ухватились за концы веревки. Таислав подвел лошадь к проруби. Он заглянул ей в глаза, будто вкладывал в них послание, и зашептал. Похлопал лошадь по шее и велел помощникам приступать.
Мужчины разошлись. За ними встали другие, которые тоже вцепились в веревки. С противоположной стороны стали тянуть. Лошадь заржала и, упираясь копытами, заскользила по льду. Потянули сильней, и животное повалилось в прорубь, уйдя под воду.
— Крепче держите! — гаркнул староста.
Один сорвался в прорубь, ему подали пешню и вытянули.
Селяне что было сил натянули веревки, и лошадь показалась над поверхностью. Из открытой пасти вырывались клубы пара.
Староста возносил хвалы подводному богу. Люди собрались вокруг проруби и ликовали.