Сделка
Потемневшая от сырости дверь со скрипом открылась. На пороге стояла закутанная в тряпки женщина со свертком на руках. Женщина прошла внутрь жилища и стала снимать с себя тряпье; она явно хотела попасть сюда инкогнито. Каштановые волосы бесстыдно рассыпались по плечам, обрамляя длинную бледную шею, обернутую жемчужными бусами, будто нарочно выставленными напоказ. Изящное кольцо, золотая шпилька для волос и бархатная салопа кричали о богатстве незваной гостьи, а взгляд холодных голубых глаз и тонкие, немного искривленные губы — о жажде власти и высокомерии.
— Ты Черный?
— Возможно.
Старик, одетый в темные одежды до пола, напоминал медведя. Он неторопливо раскладывал на столе мелкие косточки.
— Говорят, ты можешь помочь, — она без приглашения села на ветхий стул и поморщилась от витавшей вокруг пыли, — за деньгами дело не станет.
— Если тебе известно кто я, — медленно проговорил Черный, — то понимаешь, что деньги меня не интересуют. Чего ты хочешь?
Женщина положила на стол сверток и развернула. В грязный потолок уставился мертвый ребенок. Черный равнодушно скользнул по нему взглядом.
— Верни его!
— Зачем? Роди еще одного, — он подбросил косточки, — ах, да. ты не можешь.
Женщина неуютно повела плечами и сказала:
— Мой супруг — довольно известный граф, ему принадлежит имение в нескольких верстах отсюда и.
Черный поднял руку, прерывая гостью, и подбросил косточки.
— Ты боишься, что после потери ребенка из-за кормилицы навлечешь на себя беду, — он издал глухой смешок.
— Люди говорили о тебе правду… да, мой муж страшный человек.
— Ходили слухи, что он утопил двух своих жен, когда они не смогли родить мальчика.
Женщина вздрогнула и зябко обняла себя за плечи.
— Я дала ему то, о чем он мечтает, и получила деньги, а теперь.
Черный фыркнул.
— Справляйся сама.
— Что? Да как ты…
Гостья повысила голос, но вовремя прикусила язык. Черный пропустил ее слова мимо ушей и снова подбросил косточки.
— Найди еще одну дуреху-девку. Пусть она выносит и родит, — он помедлил немного и ядовито добавил, — а потом отплати… достойно. Первую-то, небось, так и не сыскали в лесу?
— Какая разница! — разозлилась гостья. — Мне нужен был чертов ребенок, и я его получила! Я всегда получаю то, что хочу! А сейчас он сдох! И мне нужно его вернуть до того, как супруг вернется домой. Осталась всего неделя!
Она подхватила тряпье и закуталась в него, нервно комкая ткань побелевшими пальцами. Черный пару раз подбросил кости.
— Твое будущее слишком туманно и расплывается. совсем как озеро, взбудораженное илом. Советую отпустить кормилицу и дать ей денег, а то, неровен час, сбежит. А баба она трепливая, языком мелет, что помелом.
Он поднялся и повернулся спиной.
— Стой! — в отчаянии выкрикнула женщина и вытащила цепочку с темной монетой, выдрала цепочку, а монету швырнула на стол.
Черный поднес монету к глазам.
— Сотню.
— Совсем ополоумел? Где я тебе столько найду?
— Где хочешь, — пожал плечами старик.
— А если я… дам тебе кое-что взамен?
— Женщины меня давно не интересуют, — усмехнулся Черный.
— А книги? — гостья достала маленький потрепанный томик, украшенный витиеватыми символами.
Черный взял книжку и пролистнул ее. В глазах мелькнул интерес.
— Больше у меня ничего нет.
Черный вернулся за стол и задумался, то глядя на мертвого ребенка, то на книжку, то на монету.
— Нужно еще кое-что, — сказал он, — кровь за кровь, душа за душу. Чтобы что-то вернуть, надо что-то отдать.
Гостья кивнула и крикнула:
— Ксиня!
Дверь приоткрылась, и в жилище протиснулась худенькая девочка лет десяти, одетая в грязное поношенное платье.
Ксиня стояла на цыпочках, едва касаясь кончиком носа холодных ставней. На улице накрапывал мелкий дождь. Эта часть леса казалась гораздо темнее, чем та, которую они проезжали с мачехой. Тут не было ни свежести, ни зелени; только растущие повсюду поганки, сырость, лягушки да нахохлившиеся вороны.
В доме у старика пахло затхлостью, тленом и разложением. Ксиня подумала, что этот запах мог идти от ее мертвого младшего братика на столе.
Ксиня осторожно села на стул, стараясь, чтобы он не заскрипел. В углу на паутине копошился паук. Огромный! Интересно, сколько он ест? Если дать ему братика, он его сожрет? Если да, то надолго ли его хватит? Тут, наверное, не так много мух, чтобы бедный паук ел досыта.
Ксиня заметила лягушонка. Он сидел на пороге, видимо решая: упрыгать назад или задержаться. Ксиня решила за него. Она схватила лягушонка, треснула об пол, а затем подкинула к потолку. Первые два раза лягушонок с гулким шлепком падал вниз. Третья попытка увенчалась успехом — лапка зацепилась за паутину и паук, не веря своему счастью, бросился на жертву.
Послышался шум. Из задней комнаты вышел старик. Ксиня потупила взгляд, отошла к окну. Черный глянул на паука, хмыкнул и подхватил младенца.
— Сядь, — приказал старик.
Черный унес младенца, вернулся и расположился за столом.
— Знаешь, зачем ты здесь?
Ксиня подумала немного и медленно покачала головой.
— А как думаешь?
— Чтобы меня трогать? — равнодушно ответила девочка. Она вопросительно посмотрела на старика, мол, угадала или нет?
— Нет, — поморщился Черный.
Последнее слово было настолько же чуждым, насколько обыденно Ксиня его произнесла. Словно грязь на белоснежной карете.
— Тебя часто… трогали?
— Часто, — пожала плечами Ксинья, — в первый раз было больно, во второй неприятно, а следующие. были следующими. Елена Ивановна часто проигрывала меня в карты, а потом тайком отвозила друзьям на ночь. Елена Ивановна — моя мачеха.
— Да мне плевать, — грубо ответил старик.
Ксиня умолкла, водя пальцами по столу.
— Ты тут для того, чтобы умереть, — сказал Черный. Он ждал, что Ксиня заплачет, но она. просто кивнула.
— Ясно.
— Ты что, не расслышала? Ты скоро умрешь.
— Я поняла, — она посмотрела на Черного и с вызовом ответила, — я хорошо слышу! Будете бить?
— Зачем? — удивился Черный.
— Чтобы получить удовольствие, — Ксиня вздохнула, — люди часто получают удовольствие, когда мучают других. Я знаю.
Она задрала рукав грязного платья и показала несколько свежих шрамов.
— У мачехи очень жестокие и злые друзья. И они хорошо играют в карты, — зачем-то пояснила Ксинья. — Уже не болит, но неудобно, когда отвожу руку в сторону. Извините, вам, наверное, плевать.
Она вновь умолкла. Черный был немного сбит с толку, поэтому решил перевести разговор.
— Ты накормила Шестиглазого? — он указал наверх, где паук закутывал в кокон то, что осталось от лягушонка. — Зачем?
— Мне показалось, что он голоден, — тихо ответила Ксиня.
— А лягушонка тебе не жалко?
— Жалко. Но он сам виноват.
— А ты?
— Я? — она задумалась. — Я тоже виновата. Но паук был голоден. Он один, а лягушек на улице еще много.
— Почему же ты решила, что он один?
— Не знаю, просто решила. Я таких пауков, как он, никогда не видела, вот и решила.
Было в словах девочки что-то любопытное. Никогда еще Черный не слышал ничего подобного. Обычно, стоило кому-то сказать, что он умрет, как начинались сопли и слезы.
— Спать будешь на полу! — Черный поднялся. — Бежать не советую — хуже будет.
— Мне некуда бежать, — прошептала Ксиня.
Он омывал младенца, натирал волшебной глиной и травами, шептал древние слова, чтобы предотвратить разложение. Девочка не выходила у Черного из головы. Почему снова и снова перед глазами всплывали уродливые шрамы? Ксиня — цена, которую платят за возвращение. Кровь за кровь, душа за душу. Подношение Повелителю. За сотню лет таких было много.
Черный погрузил тело младенца в корыто с жижей, резко отдающей болотной гнилью. Надо бы приготовить ужин и добыть мертвечины — оставалось три дня до полнолуния. Через три дня младенец вернется. Нужно начинать обряд.
Он готовил отвар. Зачем? Девчонка скоро умрет, так какая разница? Ты понимаешь это?
Черный стиснул зубы, но не смог заставить себя прекратить. Почему она тебя так волнует? Потому что она первая, кто не стал плакать? Потому что она единственная, кто мечтает о смерти? Какая разница — как ей умирать? Остановись!
Ксиня сидела в углу, подтянув ноги к груди. Она смотрела куда-то вдаль, напоминая неживую вещь старого дома: стулья, столы, образы нечестивых в углу, полки с глиняными горшочками, книги в шкафу…
— Эй, — окрикнул старик и с шумом поставил на стол деревянную миску с булькающим отваром, — на вот. помажь свои шрамы.
Не дожидаясь ответа, он заковылял в дальнюю комнату. Девочка поднялась и подошла к миске. Отвар отдавал тухлыми яйцами и болотной тиной, а еще немного сыростью и грибами. Ксиня опустила указательный палец — вязкая субстанция едва стекала — поднесла к носу, понюхала, затем осторожно лизнула. По языку растекся непривычный вкус — кислый и тошнотворно-противный. Ксиня сбросила платье. Вязкий отвар покрыл выпуклые шрамы, словно вторая кожа.
Черный притаился за дверью и наблюдал за Ксиней. Когда девочка полностью обнажилась, глаза старика на секунду блеснули желтым светом. То была не ненавистная ему похоть, а первые признаки гнева. Спина, живот, грудь и бедра девочки покрывали жуткие шрамы. Некоторые были старыми, другие совсем свежие. Особенно пострадали ягодицы и колени. Словно кто-то направил всю свою волю на то, чтобы причинить максимум боли.
Ксиня зажмурилась и вылила остатки отвара на голову. Затем кое-как влезла в платье и снова села в углу. Да уж, похоже, что смертью ее и правда не напугать. Возможно, при других обстоятельствах… опомнись старик! Она умрет через три дня!
Черный вернулся в комнату и вытащил из погреба мертвого зайца. Освежевал его и вывалил внутренности в миску. Жертва должна быть наполнена мертвечиной.