В иных случаях люди, наоборот, настаивали: безумие охватило несчастного внезапно, за считаные мгновения до того, как он совершил злодеяние. До этого никто бы и не подумал, что этот человек чем-то отличается от окружающих. Причины и последствия у таких эпизодов могли быть самыми разными. В 1364 году один пекарь узнал, сколько налогов ему предстоит заплатить, и так расстроился, что «обезумел от тоски» и богохульствовал на глазах у первых лиц города[296]. В 1489 году столь же внезапно произошел другой случай, с нашей точки зрения, куда более страшный. Мишель Галанд вскоре после родов «на мгновение лишилась рассудка и понимания» и заживо закопала младенца в канаве, опасаясь позора, – ребенок был незаконнорожденным[297]. В обоих случаях неожиданный эпизод безумия не требовал никаких объяснений.
Сцены из романа «Ивэйн, или Рыцарь со львом». Справа вверху – обезумевший от горя Ивэйн срывает с себя одежду и уходит в лес (Paris, BnF, MS Fr. 1433 folio 85, около 1325 года)
На проблемы могло указывать и странное поведение. Например, многие «безумцы» раздевались и бегали по улицам обнаженными или в одной нижней рубашке. Историки предполагают, что этот образ мог зародиться благодаря сюжетам рыцарских романов, известных многим в оригинале или пересказе. Герои романов, пережив страшное событие или сильную вспышку эмоций, порой теряли «цивилизованный» облик, принятый при дворе. Одежда была важнейшей частью образа: по ней окружающие догадывались, кто перед ними, если не знали человека в лицо. Впадая в безумие, рыцари первым делом избавлялись от одежды. Вот как это произошло в романе Кретьена де Труа «Ивэйн, или Рыцарь со львом» (ок. 1180). Герой нарушил обещание, данное жене, и та заявила, что не желает его видеть. Ивэйн удаляется в лес, не в силах справиться с переживаниями:
Мессир Ивэйн рванулся прочь.
Не в силах горя превозмочь,
Бежал наш рыцарь без оглядки.
Остались позади палатки.
В нем вихрь жестокий бушевал.
Одежду рыцарь в клочья рвал.
Ткань дорогую раздирает,
Рассудок на бегу теряет.
Бежит в безумии бегом[298].
Мужчина поселился в лесу, питался пойманной дичью и, конечно, не носил одежды. Впрочем, ушел он недалеко: однажды его встречает одна из придворных дам. Вот что она видит:
Безумец нагишом лежит,
От холода во сне дрожит.
Пропали разом все приметы,
Поскольку человек раздетый.
Нет, но в убожестве таком
Девице рыцарь был знаком.
Роскошно рыцарь одевался,
Когда Ивэйном прозывался.
Теперь он голый… Стыд и срам![299]
Историзованный инициал, открывающий 52-й псалом. Лист из рукописи, изготовленной в 1300–1320 годах в Северной Франции (Сент-Омер либо Теруан). The Jeanne Miles Blackburn Collection 2011.55
Вряд ли можно сказать однозначно, что лежит в основе этих образов: литературная выдумка или широко распространенное представление. Тем не менее средневековый «безумец» нередко выдавал себя именно бегом в обнаженном виде.
Это представление влияло и на средневековое изобразительное искусство. Оно хорошо заметно в западно- и центральноевропейской книжной миниатюре. Небольшие изображения размещали на полях рукописей и внутри инициалов – больших заглавных букв, с которых начинался очередной раздел книги. Инициалы, содержащие рисунок, исследователи называют историзованными. Персонаж или сцена в них обычно связаны с текстом. Время от времени в них изображали и «безумцев». Например, они часто появлялись в инициалах, открывающих псалом 52. Он начинается со слов «Сказал безумец в сердце своем: “нет Бога”. Развратились они и совершили гнусные преступления; нет делающего добро» (Пс. 52:2). Этого «безумца» и запечатлели художники. Многие рисуют его частично обнаженным: с голыми ногами либо плечами. Он лысый или начисто выбрит. Его рот часто открыт, лицо искажено – порой сложно понять, смехом или страданием. Иногда «безумец» высовывает язык или оскаливает зубы. Возможно, здесь средневековые художники сближали «безумца» (лат. insipiens) и «глупца» (лат. stultus), о котором идет речь во многих библейских текстах. Рассказывая о «глупце», Священное Писание часто делает акцент на его речи и, собственно, устах и языке. Книга Притчей Соломоновых говорит: «В устах глупого – бич гордости; уста же мудрых охраняют их» (Притч. 14:3), «Мудрые сберегают знание, но уста глупого – близкая погибель» (Притч. 10:14), «Язык глупого – гибель для него, и уста его – сеть для души его» (Притч. 18:7).
Вряд ли многие из составителей lettres de rémission могли самостоятельно читать рыцарские романы или разглядывать миниатюры в дорогих рукописных книгах. Но характерный образ безумца, видимо, был настолько распространен в средневековой Европе, что его знали и королевские придворные, и простые горожане. Не будем забывать и о том, что lettres de rémission составляли служащие королевской канцелярии, люди довольно образованные.
Еще одним предвестником расстройства были эпизоды лунатизма. В отличие от ученых и врачей, составители писем не рассуждали о причинах снохождения. Они лишь отмечали факты. Тем не менее их, как и врачей, больше всего волновали и пугали причины агрессии во сне. Архивы сохранили немало страшных примеров. Скажем, в 1392 году преступление совершил некто Пьер ле Баньодель, который и ранее бывал «свирепым, лунатиком и оказывался без памяти»[300]. Вечером он мирно лег в постель со своей супругой и уснул. Ближе к утру мужчина встал, впав в состояние безумия, и насмерть забил жену мотыгой. Затем он, не приходя в себя, вновь улегся в постель рядом с мертвым телом, все еще держа в руках орудие убийства.
Опасным лунатиком могла стать и женщина. Например, Жанетту Тропп несколько недель мучили видения о том, что ее муж покидает супружескую постель по ночам[301]. И вот однажды Жанетта в темноте подобрала с пола камень и нанесла мужу несколько ударов по голове. Тот ненадолго потерял сознание. Женщину не остановило даже то, что рядом с ней спал ее одиннадцатилетний брат. Когда супруг Жанетты пришел в себя, он разбудил жену и велел ей зажечь свечу, чтобы посмотреть, что произошло. Женщина пришла в ужас: по ее словам, она не помнила никаких событий этой ночи. Жанетта бережно обработала раны мужа, но несчастный все равно умер спустя неделю.
В «письмах о помиловании» встречаются и уникальные признаки, показывающие, что герой или героиня потеряли рассудок. Все та же Жанетта Тропп, убившая своего мужа, незадолго до преступления впала в ярость. Она рвала одежду, била посуду и усыпала весь пол мукой. Согласно письму, друзья семьи призывали ее мужа обезопасить себя, например – заковать жену в цепи. Но тот надеялся, что к женщине вскоре вернется «здравый рассудок». Увы, этого не произошло: печальная развязка наступила очень быстро. А вот некий Жан Мутье в 1380-х годах, напротив, прошел долгий путь, ведущий к безумию[302]. Он несколько раз уходил из дома «в леса и поля, насвистывая птицам и бегая. Он оставался там два или три дня, так что мог погибнуть от голода, и добрые люди, что нашли его, привели его назад». После нескольких подобных эпизодов родные отвели Жана в церковь. Там его приковали к стене и «оставили ждать милости Божьей». Несколько раз мужчине удавалось сбежать, но его возвращали и обездвиживали вновь. Возможно, именно это и ожесточило Жана: с тех пор он вел себя вовсе не так безобидно. Вернувшись домой, весной он убил корову. Это было не просто жестоко по отношению к животному. Жан совершил преступление в дни Великого поста, а значит, мясо убитой коровы пропало бы, а семья осталась бы без важнейшего источника пропитания. И, наконец, осенью Жан Мутье лишил жизни собственного отца. Все описанные действия составители письма называют «преступлениями»: отце-убийство стало вершиной серии странных и страшных поступков безумца.
Итак, составляя «письма о помиловании», люди изо всех сил пытались отыскать тот момент, когда человек терял рассудок. Те, у кого не было образования, гораздо реже рассуждали о возможных причинах расстройства. Они писали об этом, только если видели прямую связь между каким-либо событием и «безумием». К примеру, причиной могли назвать сильную травму головы.
Не меньшее внимание уделяли последствиям, с которыми сталкивались сами «безумцы» и их близкие. Считалось, что психическое расстройство вредит и самому человеку, и его родным, и всему сообществу. Потеря разума была непредсказуема, и никто не знал, чего ожидать в такой ситуации. Часто люди, обезумев, шли против основополагающих норм общества, которые считались священными. Так смотрели на тех, кто, не помня себя от ярости, убивал своих домашних, чаще всего супругов или детей. Такие преступления часто случались ночью, когда жертвы мирно спали. Но Александра Пфау отмечает, что отношение к «безумцам» было двойственным. С одной стороны, их опасались. Как мы видели на примерах, человек действительно мог впасть в ярость и сорваться на близких. Иногда его действия угрожали всем вокруг: например в случае поджога. Но, с другой стороны, в Средневековье часто говорили о том, что психически нестабильные люди нуждаются в присмотре и защите. «Письма о помиловании» показывают, что «безумцы» и «простецы» нередко становились жертвами преступлений.
Жизнь с ментальным расстройством
Средневековый человек, которому не повезло столкнуться с расстройством психики, обычно до последнего старался сохранить привычные условия жизни. Он или она оставались частью сообщества: семьи, большого родственного «клана», селения или города. Возможностей содержать такого человека где-то вне родного дома было не так уж много. Во многом это напоминало ситуации с хронической болезнью тела, о которых мы говорили в одной из предыдущих глав.