Итак, и «безумцы», и уж тем более неагрессивные «дураки» обычно жили дома. Их старались не оставлять без присмотра. В семьях побогаче это поручали слугам, а в тех, что попроще, родственники справлялись сами, но могли попросить о помощи соседей. Чаще всего эту задачу выполняли женщины. Видимо, присмотр за душевно нестабильным человеком относили к той же области, что и заботу о детях и беспомощных стариках. Увы, иногда такие случаи заканчивались печально. Здесь мы снова обратимся к собранию писем о помиловании, которые изучила Александра Пфау. В 1394 году некий Жан Массетире впал в безумие и попытался утопиться в реке[303]. Прохожие спасли его и вернули домой. Его супруге, видимо, нужно было срочно отлучиться по делам, и она попросила соседку Симонетту присмотреть за несчастным. Как только они остались на-едине, Жан сорвал с себя одежду (верный признак безумия!), ударил Симонетту по голове так, что женщина упала, и в итоге все равно бросился в колодец и утонул.
В коллекции Александры Пфау есть несколько подобных историй, но все-таки они были исключением. Обычно ментальное расстройство позволяло жить вполне мирно. Иногда на время приступов человека старались обездвижить: связать, заковать в цепи или где-то запереть. Но случай Жана Массетире показывает, что так поступали далеко не всегда. Порой близкие до последнего отказывались предпринимать хоть что-то. Так вел себя и супруг Жанетты Тропп. Пока жена в ярости рвала одежду и рассыпала муку по всему дому, муж уверял знакомых, что никакие цепи ей не нужны и скоро к Жанетте вернется здравый рассудок. Возможно, он до последнего не хотел причинять супруге неудобства. Но есть и другая причина: в некоторых регионах закон требовал получать специальные разрешения на то, чтобы запереть или заковать родственника. Такое разрешение запросил в 1411 году некто Жиль Крёч из городка Уль неподалеку от Амьена[304]. Его жена «впала в безумие», и он опасался, что женщина навредит себе. Получив документ, Жиль держал супругу взаперти полтора месяца, и она как будто вернулась в норму: «иногда ходила в церковь и занималась своими делами, как и другие женщины». К сожалению, и эта история закончилась преступлением. Муж окончательно убедился в том, что к его жене вернулся рассудок, и однажды вечером оставил ее без присмотра. Это спровоцировало приступ агрессии, и женщина убила одного из своих детей топором. Она преследовала и других детей, но им удалось спастись у соседей. Виноватым объявили мужа: он знал, что супруга неадекватна, но все равно оставил ее в одиночестве с беззащитными детьми.
Письма о помиловании могут создать ощущение, что все средневековые «безумцы» были исключительно агрессивны и опасны для окружающих. Здесь самое время вспомнить о том, что такова специфика этих источников. Их героями становились лишь те, кто совершил преступление или стал жертвой. Обратим внимание на то, что сам факт проживания «безумца» дома не вызывал у составителей писем никакого удивления или возмущения. Это была распространенная практика. Гораздо чаще люди спорили о том, с кем будет жить заболевший: например, может ли муж отправить «обезумевшую» жену жить к ее родителям или братьям.
Способы ограничить подвижность психически нездорового человека обычно не воспринимали как жестокость по отношению к нему лично. Скорее, к ним относились как к мерам, не позволяющим человеку навредить себе и окружающим. Если люди и считали, что проявляют жестокость, ее целью был не сам пострадавший, а его недуг. Например, в случае одержимости обычно указывали, что все меры насилия были направлены на беса, завладевшего телом.
В семье обычно оставались жить и люди с нарушениями интеллектуальных способностей. В отличие от «безумцев» они не проявляли агрессии, поэтому на них смотрели благосклонно. Порой они выполняли несложную работу по дому, находясь под присмотром кого-то из родных. Впрочем, все зависело от состояния человека. Вот что о подобном случае рассказывает скандинавская «Сага о Гисли»: «Сына Ингьяльда звали Хельги. Он был слабоумный, самый что ни на есть придурок. С ним вот как поступали: привязывали на шею просверленный камень и пускали щипать у дома траву, все равно как скотину. Его называли Ингьяльдов дурень»[305] (перевод О. А. Смирницкой). Судя по другим эпизодам саги, родные предоставляли Хельги определенную свободу. Он мог отойти довольно далеко от дома. Например, однажды его заметили в лощине. Впрочем, и там он щипал траву, лежа на земле. Как он возвращался домой, сага не уточняет. Возможно, ему помогали соседи. Некоторые сюжетные повороты саги показывают: все жившие поблизости хорошо знали, что сын Ингьяльда не в своем уме и нуждается в помощи.
Жить с ментальным расстройством без помощи родных и соседей было крайне сложно. В такой ситуации оказался в 1459 году некто Гуэн Клюша[306]. В его родном селении случилась вспышка чумы, и Гуэн решил бежать вместе с семьей. Они ушли недалеко, в соседний городок. Болезнь все не утихала, и постепенно накопления у семьи кончились. Вероятно, Гуэн не смог найти работу, поскольку ему пришлось выйти на улицы и попрошайничать. Но, несмотря на все его усилия, никто не подавал незнакомцу. Горожане помогли ему лишь один раз – в тот момент, когда над семьей уже нависла угроза голода. Долгие попытки заработать измучили Гуэна настолько, что он попытался покончить с собой, бросившись в колодец. Попытка не удалась, и мужчина, вернувшись домой, убил жену топором. Новые соседи не отреагировали и на это, хотя Гуэн умолял арестовать его и казнить. Мужчина оказался в тюрьме, лишь обратившись к властям ближайшего города покрупнее. Тогда его дальние родственники и написали письмо о помиловании, боясь, что дети Гуэна без отца станут попрошайками. Почему родные не помогли семье Клюша раньше, так и останется загадкой: может быть, они и сами пострадали от чумы.
Обычно люди с сильно выраженными расстройствами психики обладали минимумом прав. Это положение не зависело от региона или вероисповедания: например, оно сохранялось и в христианских, и в мусульманских средневековых сообществах. «Безумцев», к которым так и не вернулся рассудок, часто приравнивали в правах к детям. Многие правовые сферы были для них закрыты. Скажем, далеко не все они могли вступать в наследство. Зато для людей с выраженным расстройством смягчали наказания за ряд преступлений. За тяжелые преступления, такие как убийство, они чаще всего получали ту же кару, что и все остальные. А вот воровство, особенно если украдено было не так много, могли и простить.
Многие люди старались излечить своих близких, страдающих душевной болезнью. Как и в случае соматических недугов, прием образованного врача могли позволить себе не многие. Поэтому большинство людей выбирали религиозные методы исцеления. Обычно «безумцев» и одержимых приводили в церковь. Считалось, что само присутствие в священном месте может унять душевные страдания. Сколько именно должна была длиться такая процедура, зависело от конкретного случая. Вспомним историю Жана Мутье, которого родные оставили в церкви в цепях «ждать милости Божьей». Полезны были и молитвы, и реликвии: захоронения и мощи святых, связанные с ними предметы, иконы. Средневековые христиане ассоциировали некоторых святых с определенными заболеваниями. Полагали, что их помощь особенно эффективна. Тем не менее в паломничество к местам, связанным с этими святыми, отправлялись далеко не сразу. Такое путешествие стоило денег, к тому же кто-то должен был сопровождать заболевшего, теряя время и заработок. В дороге подстерегали опасности: даже если на путников не напали разбойники, пациенту могло стать хуже вдали от дома и привычных условий. Так что обычно попытки исцелиться начинали с ближайшей церкви, кому бы она ни была посвящена. Чаще всего после попытки религиозного исцеления человек возвращался домой – навсегда или до следующего припадка «безумия».
Круг близких, которые стремились вылечить несчастного, мог быть довольно широким. Одно из древнерусских житий рассказывает о тверском боярине Борисе Захарьине[307]. Однажды его слуга Федор потерял рассудок: не понимал, куда идет и что говорит. Житие сообщает, что Федор то и дело «нелепая глаголаша», то есть попросту говорил ерунду. Боярин не только не прогнал слугу прочь, но и пригласил к нему нескольких врачей. Поскольку эту историю рассказывает житие, не удивительно, что лекари не смогли помочь пациенту. Тогда Борис отправил Федора в Спасо-Преображенский монастырь, где были захоронены несколько святых чудотворцев. Мужчину сопровождали несколько слуг, и поначалу ему предоставили полную свободу. Лишь когда Федор начал кричать, ругаться и грызть собственную плоть, его «заковали в железо», чтобы он себе не навредил.
Итак, большинству людей Средневековья были доступны только религиозные способы справиться с ментальными расстройствами. К этим способам примыкают и «народные» средства – например заговоры против определенных проявлений. Но были и те, кто мог позволить себе помочь высокообразованных врачей. Как правило, это были представители элиты. Лекари оставили подробные описания терапии. С ее общими правилами мы уже встречались в главе о мерах профилактики. Врачи старались выровнять баланс гуморов, учитывая шесть «неврожденных обстоятельств». Но хороший доктор не ограничивался базовыми советами. Он выстраивал на их основе индивидуальную «диету», включавшую рацион и распорядок дня.
Посмотрим на рекомендации, которые итальянский врач Таддео Альдеротти (1215/1223 – 1295/1303) составил для маркиза Феррары Обиццо II д’Эсте (1247–1293)[308]. Жизнь Обиццо трудно назвать легкой. Он родился вне брака, вырос в изгнании и получил титул маркиза лишь потому, что его отец не оставил других наследников. Об