Долго мечтать не дали — уже через два дня кавалькада покинула столицу Тулимского княжества.
Возок оказался кожаным коробом, поставленным на телегу. Внутри лежали набитые одуряюще ароматным сеном мешки, покрытые мягкими звериными шкурами. Сидеть на этом было невозможно, а вот лежать вполне удобно. Правда, трясло неимоверно, вскоре я с завистью поглядывала на рысящих в строю верховых — им морская болезнь не грозила.
К ней добавилась скука: девушка, которую князь ко мне приставил, упала в ноги, размазывая по лицу слезы: ехать на войну с Лихом никому не хотелось.
Мне стало жалко бедолагу и я уверила Зареслава, что справлюсь сама.
Останавливались в обед, давая возможность отдохнуть лошадям, и поздно вечером, на ночевку. Мужчины, даже князь, устраивались на ночевку прямо на земле, разложив волчьи или медвежьи шкуры и сунув под голову седла. Мне всегда было интересно, как это выглядит со стороны, ведь седла, которые я видела, были громоздкими.
Оказалось, с них просто снимают подушку, которая крепилась к остову ремнями.
Я ночевала ввозке, там же и ела — для этого приходилось снимать покров.
К нему я привыкла быстро: платок давал возможность гулять практически везде и даже ездить верхом — князь взял меня пару раз в седло, когда я очередной раз закричала от отчаяния, так закружилась голова.
Трясло не меньше, но здесь был свежий воздух и хоть какие-то упражнения. Я с удивлением поняла, что верховая езда требует немалых мышечных усилий и совсем не похожа на сидение на мотоцикле.
Рысь я так и не полюбила, а вот шаговые прогулки, когда лошадям давали возможность отдохнуть, пришлись по душе. Можно было расслабиться и глазеть по сторонам.
А посмотреть было на что!
Осень, пусть и мягкая, превратила лес в свою палитру. Темнели сжатые нивы, в лугах дозорными замерли высокие стога. Аккуратные, словно причесанные, а в крутые бока упирались крепкие палки — стожары.
Оказалось, их на самом деле причесывают! Намечут хорошо просушенное сено, а потом проходят по кругу деревянными граблями, укладывая травинки одна к другой.
— Так дождь мочит только верхний слой. Внутри все остается сухим и не гниет, — пояснил князь.
Он хорошо знал свои земли и рассказывал о них с такой любовью! Так, я узнала, что из липы вырезают лучшие ложки, звонкие, как дробь дятла, а проезжая через зеленеющие поля услышала, что озимые взошли хорошо, и если зима будет снежная, без хлеба княжество не останется.
В лесу Зареслав указывал на незаметные мне дупла, говорил, что там живут дикие медоносные пчелы и радовался, что их больше, чем в прошлом году. Обращал мое внимание на следы, а однажды громким свистом вспугнул косулю. Та вскинула голову и умчалась прочь резвыми прыжками.
Но чем ближе отряд приближался к логову Лиха, тем мрачнее становилось вокруг. Пахло сыростью, все чаще сквозь лесную подстилку пробивались метелки хвоща, а звериных следов становилось меньше.
В воздухе повисло ожидание чего-то нехорошего. И в один из дней, когда люди и животные предвкушали вечерний отдых, едущий чуть впереди дозорный вскинул руку — поперек звериной тропы лежало тело.
7.1
Кавалькада остановилась. Нашедший тело ратник соскочил с коня и перевернул мертвеца, после чего отскочил, как ужаленный. Я вытянула шею и зажала рот ладонью, борясь с тошнотой: губы покойника покрывала засохшая кровяная корка.
— Это Осока, — один из ратников выехал вперед, — у него тут хутор недалеко. Сам, да трое сыновей, да снохи… Одна была на сносях.
— Едем на хутор, — после недолгого раздумья велел князь. — Антонина, ты остаешься, мало ли.
— Княже, тебе бы тоже поберечься, вдруг зараза какая, — попросил дозорный и предложил: — Дозволь я съезжу, коли что прицепилось, так уж одному мне…
Брови Зареслава сошлись на переносице:
— Хорош я князь буду, коли стану от заразы бегать. Пятеро остаются возле возка. Остальные — на хутор!
Перекинув Осоку через спину заводного коня, князь и трое воинов скрылись за деревьями.
Мои спутники спешились и пустили лошадей пастись, а сами расположись вокруг возка. Разговоры не клеились — все ожидали возвращения князя.
Это давалось нелегко — в воздухе висело напряжение, люди раздражались по малейшему поводу, готовые кидаться друг на друга. Сдерживала их железная дисциплина, а меня — страх оказаться крайней.
Поэтому, когда послышались удары копыт по мягкой земле, встрепенулись все.
Ратники окружили возок, готовые защищать меня любой ценой. Испытанное в этот момент чувство оказалось незнакомым и странным — ради меня никогда не рисковали жизнью. Не уверена, что мне понравилось, но чувство облегчения испытала: я не одна!
Князь мчался, припав к гриве своего пегого коня. Подлетев, натянул повод:
— Разя, мухой в ближайшее село! Пусть весточку Яге шлют, чтобы иномирных врачей звала — на хуторе мор. Взрослых мы похоронили, младенец жив. С ним Куделя остался.
А чем он ребенка кормить будет? — вырвалось у меня.
— Корова в сарае, овцы. Мука есть. Главное, чтобы не заразились. Но и уходить им с хутора нельзя, чтобы заразу не занести. Ну, ты еще здесь? — развернулся князь к ратнику.
Тот споро затянул подпруги и рванул обратно, к ближайшему селению, которое мы до этого старательно объехали стороной.
Князь гнал остатки отряда, торопясь как можно дальше уйти от хутора до наступления темноты. Привал объявил только, когда из-за облаков выглянула, щерясь на землю, бледная луна и сам заступил первую стражу.
Мне не спалось. Укутавшись в платок, я уселась рядом с ним на поваленное дерево.
— Что-то чувствуешь? — шепотом спросил Зареслав.
— Нет. Просто ерунда всякая в голову лезет… Долго нам еще ехать?
— Уже нет, — вздохнул князь. — Завтра будем в Гнилушках, а там посмотрим.
Голос был нерадостный, как будто князь беспокоился о завтрашнем утре.
Огонь перебирал угли, выкидывая неугодные за пределы костра. Они вспыхивали алым, чтобы тут же почернеть, слившись с ночью. Князь прутиком закидывал их обратно или от скуки разбивал на крошечные кусочки.
Из-за деревьев прилетал сырой ветер, забирался под плащ, холодил спину, но уходить в возок не хотелось. Я так и заснула там, возле князя, привалившись к его плечу.
A проснулась на своем месте.
В котле кипело варево, мужчины оживленно переговаривались, ожидая завтрака. Отдохнувшие за ночь кони фыркали, лениво жуя травинки. Зареслав, отбросив мрачные мысли, шутил с ратниками, утихомиривая их тревоги. С каждым днем я все лучше понимала, почему люди так любят своего князя. Все, от чернавок до воинов. Да что там, я сама перестала злиться, переживая беды княжества, как личные. И поход этот стал делом чести. Не ради освобождения, но ради победы.
И, сидя в возке и глядя на проплывающие пейзажи сквозь тонкую вуаль защитного покрова, снова ощущала себя как в книге. В этот раз — приключенческой. Что-то из Майн Рида. И, при виде дымов, вырывающихся из печных труб, сердце заколотилось пегось сильнее.
— Гнилушки, — указал князь.
Село удивительно оправдывало неприглядное название.
Темные дома, пусть и крепкие, казались вросшими в землю по обеим сторонам разбитых улиц. Дети играли в зарослях пыльного бурьяна, на мой взгляд, слишком тихо, и даже приезд князя не вызвал обычного ажиотажа: нам только проводили тусклыми взглядами и продолжили ленивую возню.
Князь направил пегого к большому дому в центре деревни. Отряд втянулся в покосившиеся ворота. Судя по лицу Зареслава, что-то его сильно беспокоило.
На крыльцо вышел, почесывая пузо, дюжий мужик. Заляпанная рубаха на правом плече разошлась по шву, вышивка обтрепалась и наружу торчали засаленные от времени и грязи нитки.
Увидев гостей, хозяин сделал попытку расчесать всклокоченную бороду пятерней, потом махнул рукой и поклонился:
— Здрав буде, князь. Прости, не ждали. Потчевать нечем, да и неурожай.
— А у вас он никогда не прекращается, — князь спрыгнул на землю. Синие сафьяновые сапоги тут же покрылись толстым слоем пыли. — В Гнилушках не севом, не пахотой живут.
— Да зверя тоже не особо. Ушел он, опустел лес.
Князь оглянулся на своих людей:
— Надеюсь, не объедим, — и, поднявшись по скрипучим ступенькам, протянул руку: — Здрав будь, Лукоша.
Мужик спокойно вытер ладонь о рубаху и ответил на приветствие, и только после этого посторонился.
В избе пахло сыростью и гнилью. Зареслав огляделся:
— Дружину мою размести в амбаре, чтобы все вместе. Антонина, — посмотрел на меня, — в возке поживет, не хочу никого стеснять.
В кои-то веки я согласилась без разговоров: хоть и соскучилась по нормальному жилью, но ночевать в неуюте не хотелось.
— Куплю я у тебя несколько баранов? — спросил князь, — сейчас пирком, да поговорим ладком…
— Поговорить то оно, конечно неплохо, — протянул Лукоша, — да баранов нету. Овец тоже. Лес всех взял, одна корова на всю деревню осталась, да и та яловая.
— И как ты лесу кормилиц-то отдал?
— А он спрашивает? — вспыхнул старейшина, — скотину забрал, до людей добрался. 3 три месяца пятого дитя забирает. Старики уже хотят жертву большую делать, самому на поклон идти…
— Пусть погодят, с поклонами, — процедил князь, глядя, как безмолвной тенью мечется по избе, собирая на стол, хозяйка. — Сперва я сам с лесом поговорю.
7.2
Я сидела на лавке под окошком, затянутым чем-то полупрозрачным — тусклый свет проходит, а рассмотреть, что снаружи, не получится.
Из-за сумрака обстановка казалась убогой: длинный стол без скатерти, на скамейках ни полавночника, ни подушечки, зато на полатях — груда тряпья. Пол утопал в темноте, а под ногами катались то ли крошки, то ли крупный песок.
С огромной печки на гостей сверкали три пары любопытных глаз — дети прятались за занавеской, не смея спуститься.
— Антонина, — позвал князь, — не побрезгуй!
Хозяин дома удивленно на меня покосился, но ничего не сказал. Я тихонько пересела за стол. Ложки и миски казались чистым, но все равно хотелось протереть их платком.