Те выволокли к костру крепкого мужчину. Порванная и заляпанная кровью одежда показалась знакомой, а когда он поднял голову, я ахнула: Лукоша!
Но этого просто быть не может! Старейшина был с князем в хороших отношениях, помощи просил…
А просил ли?
Я прислушалась к тому, что рассказывали воины. Видела, как показывали стрелы
— и первую, и вторую. Одинаковые оперения и наконечники подсказывали, что сорвались они с одной тетивы. А доказательством послужил тул, полный точно таких же стрел. Его отняли у Лукоши, когда тот в кустах прятался.
— Антонина! — Я вздрогнула от прикосновения. Баба Яга взглядом указала на середину Капища. — Расскажи все, что знаешь, все, что видела. Не утаивай ничего.
Я и не думала. Но говорить, когда на тебя смотрят несколько десятков внимательных глаз не так-то легко. Это даже хуже, чем насмешки одноклассников, когда не учила, а отвечать приходится у доски.
Но куда тяжелее было вспоминать. Улыбку князя, то, как он поводил плечами, когда был недоволен, как наклонял голову, если что-то привлекало его внимание… Слова застревали в горле, больно его царапая.
— Не волнуйся, — послышалось спокойное, — Просто расскажи.
И я рассказала. Как Зареслав выкрал меня прямо из-под носа Бабы Яги, как прятал в тереме, как просил помощи. О его заботе и честном отношении. О трудностях похода и…
О битве рассказать не смогла. Горло перехватило железной удавкой, слезы болезненно покатились из глаз.
Но жрец был неумолим. Он заставил рассказать обо всем. И о стрелах, и о попытках удержать князя в этом мире, и о его смерти.
В этот момент стало ясно, что будь у меня хоть немного знаний, хоть толика умений… у Зареслава мог появиться шанс.
Но об этом сказать уже не дали, отправили на место. Когда проходила мимо Лукоши, тот вскинул голову и прошипел:
— У-у-у, злыдня! Из-за тебя все.
И плюнул.
От скорой расправы его спасло положение подсудимого и жрец, вставший на пути дружинников.
Дальше все было как в тумане. Воины выходили один за другим, что они говорили, проплывало мимо. Я не понимала, хотя и пыталась слушать.
А когда замолчали, вперед выступил жрец.
Стоя возле священного огня, он воздел руки к небу.
С дуба трижды прокричал ворон. Я охнула — никогда не видела таких больших птиц. А Баба Яга взглянула в небо и оттащила меня подальше от Лукоши:
— Не смотри!
Разумеется, я тут же задрала голову.
В вышине медленно проплыли два орла. Хищники купались в бездонной синеве, которая резко загустела и потемнела. Вскоре огромные птицы исчезли в грозовых тучах. Они клубились и закручивались спиралью, а внутри, как в клетках, бились молнии.
Сухая рука до боли сжала запястье. Баба Яга тоже не сводила глаз с облачной мистерии. И, чем ниже опускались тучи, тем тише становилось вокруг.
Замолкли птицы. Сбежал только что игравший травой и листьями ветер. Воздух стал густым и тяжелым, он застревал в легких и выдохнуть было очень трудно.
Когда тишина стала осязаемой, ее проколол тихий скулеж, перерастающий в вой. Лукоша кричал и бился в путах, а потом вскочил и кинулся прочь, петляя, как заяц.
Ему было тяжело бежать со связанными за спиной руками. Любой из мужчин мог догнать в два прыжка.
Но никто не двинулся с места.
Никто даже не пошевелился.
Какое-то время вокруг жили лишь убегающий Лукоша да танцующие в небе тучи.
А потом одна из молний вырвалась на свободу.
9.2
Вспышка. Свет плетью ударил по глазам, заставив закрыть их руками. Темнота сменилась разноцветными пятнами, а потом кругами, которые медленно плавали туда-сюда, мешая смотреть.
Там, где только что находился Лукоша, лежала горстка белесого пепла, напоминающая очертаниями человека. Ветерок ожил, словно только и ждал этого момента, и в мгновение ока развеял прах, а начавшийся ливень смыл малейшие следы погибшего.
Мужчины расходились. Капли стекали по волосам, впитывались в рубахи. Мокрая ткань липла к плечам и спинам, но на это неудобство никто не обращал внимания.
Мне же было тепло и сухо.
Я задрала голову, почти ожидая увидеть зонтик или низко нависшую ветку. Но оказалось, капли просто отклонялись, падая справа, слева, спереди и сзади, словно боясь прикоснуться ко мне или Бабе Яге.
— Ну, что стоишь? Поехали, дел невпроворот.
Ковер-самолет она тоже сумела защитить, а за пределами Капища было сухо. Я оглянулась: дождь падал на поляну гигантской серой колонной, а вокруг светило солнце.
— Держись крепче!
Я помнила, с какой скоростью может мчаться наше волшебное средство передвижения и уже привычно вцепилась в край ковра.
Пейзаж вокруг быстро сменялся, но было не до него. Слишком много вопросов.
— Почему его убило молнией?
— Так Божий суд. Боги признали его виновным… и наказали…
— Казнили? Неужели нельзя было как-то по-другому?
— Как? — голос Бабы Яги стал жестким. — Режь, грабь, обманывай, насилуй… И за это лишь пальчиком грозить? Нет, законы Прави суровы, но справедливы. Лукоша еще легко отделался, моя бы воля…
— И все-таки, — я не понимала. Можно же было не убивать! Посадить в тюрьму, еще что-то придумать, но сжечь заживо… Просто мурашки по коже!
— Уже забыла, как умер князь? И остальные. Тебе напомнить, что натворил этот изверг? Лихо призвал, в собственный дом привел! Ох, жадность людская…
— Разве он привел? Может, Это Лихо лотом его подчинило!
Баба Яга покачала головой:
— Лихо само не заводиться. Его приманить надо, мыслями черными, думами недобрыми, отчаянием и готовностью на подлость.
— Мы не знаем, что толкнуло его на этот шаг…
— Мы — нет, а Боги ведают. Они умеют читать в сердце. Поверь, твори это Лукоша не по своей воле, исход суда был бы иным. Да, несладким, да, грозным… но милостивым.
— А у него… есть двойник в моем мире?
В ответ молчаливый кивок.
— И он умер вместе с Лукошей?
Баба Яга не ответила, а меня проняло:
— Получается, ваши хваленые боги приговорили к смерти двоих! Преступника и невиновного! Значит…
— Второй тоже заслуживал наказания! Пойми, не все так просто! Двойники похожи не только внешне. Они связаны внутренне. Не бывает так, чтобы один ангел, а другой — исчадье ада. Боги это тоже знают, и судят двоих. Просто здесь наказание последовало раньше. А в вашем… в вашем такое называют «карма догнала». Слышала, как люди друг друга кармическим бумерангом пугают? Вот, это оно и есть. Кстати, у князя ведь тоже двойник имелся. И уж он точно ни в чем не провинился.
Нет, я никогда не пойму этот мир с его странными понятиями о чести, отношением к жизни и обычаями. Забыть! Забыт обо всем!
Желание поскорее вернуться домой, пусть даже и в общежитие, но в такую привычную и понятную реальность стала нестерпимой. Мне уже казалось, что ковер летит слишком медленно, что кто-то не хочет, чтобы я уезжала. Это казалось реальным, но вид спокойно сидящей Баба Яги развеивал морок.
Наконец, впереди появилась избушка. Двери гостеприимно распахивались навстречу, а хозяйка вела меня из одной в другую, пока мы не очутились в знакомом подвале.
— Ступай к себе. Отвар Забвения я принесу тебе в комнату. Прокуда!
Черный комочек запрыгал вокруг, норовя заглянуть в глаза. Не обращая на него внимания, я взбежала по лестнице и ворвалась в свою комнату.
На полу, на столе, на полках, даже на чемодане, стоящем у окна, лежал слой пыли. Ох, сколько же меня не было? Что говорить маме? Она, наверное, с ума сошла!
Скорее воткнуть телефон на зарядку и набрать заветный номер.
— Мам, привет. Ты…
— Уже вернулась? — голос был спокойный, только немного обрадованный. Так она встречала меня из летнего лагеря или из туристической поездки с классом. — Тоня, очень прошу, предупреждай меня заранее о своей практике. А то позвонил твой куратор, сообщил, что у тебя времени нет родную мать набрать.
— Прости, — а что еще можно было ответить? — Я только что вернулась, даже не присела. Сейчас умоюсь, поем — и спать.
Маме оказалось этого достаточно. Я же, отложив телефон, уставилась на Прокуду:
— Значит, подстраховались?
Впрочем, так даже лучше. Только разборок с родителями не хватало.
Оставалось ждать заведующую со снадобьем. Поскорее бы!
Я свернулась калачиком на кровати. Забыть. Забыть обо всем как можно быстрее. Ничего не помнить и не узнавать о Кромке, о спецкурсе, а в идеале — и об Академии.
Но перед глазами стояло лицо князя. Сильный, отчаянный, он так любил жизнь! А умер из-за меня! Ну зачем полез под ту стрелу?
На глаза навернулись слезы. Даже неугомонный Прокуда притих: уселся на столе и только вздыхал едва слышно. Видеть его было нестерпимо, как и все, относящееся к Кромке:
— Сгинь, нечисть!
Невероятно, но он… послушался!
А я даже не удивилась.
9.3
Вернее, мне было наплевать на его чувства. Кромешники влезли в мою жизнь грязными лапами, подставили под удар, показали смерть — страшную, внезапную. Одну героическую, а вот вторую… Каково это — быть судьей? Определять, кому жить, а кому умереть? Что ни говори, а казнь — это тоже убийство.
Четыре человека погибло. Зареслав, Лукоша, двойники… Последние-то в чем виноваты?
В дверь постучали.
Я приподнялась на локте в надежде, что принесли зелье. Но руки Павла Семеновича были пусты.
— Как ты?
— Отвар? — спросила о том, что интересовало меня больше всего.
— Готовится, — куратор придвинул к кровати стул, — понимаю, тебе тяжело, но…
— Кто дал вам право лезть в мою жизнь?
Павел Семенович промолчал. А меня понесло:
— И не только в мою! Какого чувствовать себя всесильным? Тем, кто может распоряжаться чужой судьбой, решать, кого казнить, а кого помиловать? Это вас ваши боги научили ни с кем не считаться? Те, что приговаривают к смерти двоих за грехи одного?
Что я творю? Ору в голос и не могу остановиться. Рада бы, да слова льются нескончаемым потоком, претензии следуют одна за другой. Да, справедливые, но… не в таком же тоне!