Они добрались до ворот, и репортер, оглянувшись, поспешно выскользнул на улицу. Оказавшись на тротуаре за пределами собственности Кокса, он вновь осмелел:
— Что-нибудь еще в заключение, старший инспектор?
Кокс бросился вперед, но это была не столько попытка настигнуть своего мучителя, сколько театральный жест. У него началась одышка, а боль с ревнивой лаской лениво заструилась вверх к левому плечу и шее. Журналист отскочил и двинулся прочь.
— Я так понимаю, что это значит «нет», — кинул он через плечо, пытаясь нанести последний удар.
Однако Коксу было уже наплевать. У него перехватило дыхание, и его гнев начал испаряться, по мере того как сердце все сильнее колотилось о грудную клетку, а кожа становилась влажной и липкой.
Он развернулся и медленно двинулся к дому. Закрывая входную дверь, он увидел, как перед домом остановилась машина, из которой вышли мужчина и женщина. Женщина держала диктофон, а мужчина видеокамеру.
Льюи принял душ и предложил Айзенменгеру чашку чая. Они устроились в маленьком кабинетике на драных стульях из секонд-хенда и принялись болтать о всякой ерунде, поедая шоколадное печенье; они начали с самых общих тем — Льюи интересовало, где Айзенменгер работал раньше, — а затем разговор неизбежно перешел на его новых коллег.
— Ну и что вы о них думаете?
Айзенменгеру не раз приходилось встречаться с ассистентами при моргах, и он знал, что они собирают сплетни для того, чтобы в дальнейшем пользоваться ими как разменной монетой. Поскольку их обязанности неизбежно обрекали их на одиночество и способствовали отчуждению от остального больничного персонала, они пользовались этой разменной монетой, чтобы пробить себе дорогу в общество.
Однако Айзенменгера было не так-то просто купить.
— Забавная компания, — ответил он с понимающей улыбкой.
— Еще бы.
— Они вам сильно надоедают?
Льюи задумался.
— Только профессор. Постоянно критикует меня за отсутствие порядка и всякое такое, но я не обращаю на него внимания. — Льюи явно относился к числу людей, которых не могут встревожить какие-то профессорские замечания. — Хотя на самом деле он редко сюда спускается. Только в дни экзаменов.
Речь шла о практических экзаменах для кандидатов на поступление в Королевскую коллегию патологоанатомов.
— А кто является вашим непосредственным начальником?
— Доктор фон Герке.
Айзенменгер откусил кусочек печенья.
— Ну, наверное, с ней у вас нет проблем.
Льюи уловил заговорщический тон и кивнул:
— Нет. Она лапочка.
В этом разговоре было что-то убаюкивающее. Айзенменгер пил чай, а Льюи не сводил глаз с перевернутой крышки черепа, в которой держал свои заметки.
— Даже более того для некоторых, как я слышал, — помолчав, добавил он.
Айзенменгеру никогда не удалось бы намеренно разговорить Льюи, но он инстинктивно сумел подготовить для этого почву.
— Неужто? — осведомился он, пытаясь с помощью интонации скрыть похотливый интерес.
— Да. А вы что, не слышали? Об этом все знают.
Но Айзенменгер, судя по всему, был или слишком глуп, или слишком глух.
— У нее что-то было с доктором Людвигом, — пояснил Льюи.
Айзенменгер нахмурился и с невинным видом осведомился:
— Но он ведь женат, разве нет?
Льюи широко ухмыльнулся и прикрыл глаза.
— Ну да. На богатой. Его тесть, Джордж Крабб, занимается недвижимостью.
— Ну надо же, — восхищенно прошептал Айзенменгер.
Льюи вздохнул, и на его лице появилось рассеянное выражение.
— Поневоле задумаешься. Как можно с ней трахаться? Да она убить может своей грудью, если будет сверху. — Айзенменгер вынужден был признать, что картина оказалась достаточно захватывающей. — Трудно себе представить, что он видит в этом старом цеппелине, если не считать грудей размером с молочного поросенка, — продолжил Льюи. — Впрочем, он и сам не лучше. То есть я хочу сказать, что редко встретишь такого урода.
— «Цеппелине»?
Льюи окончательно расслабился.
— Это ее прозвище. Фон Цеппелин. — И он сделал руками жест, изображая огромную грудь.
— А-а, понятно. — Айзенменгер на мгновение задумался. — А как это стало известно? Их что, застукали?
— Да, пару раз видели, как они целовались. А однажды я застал их прямо здесь. В раздевалке. Они как раз выходили оттуда. Уховертка заявил, что там был паук, которого она просила поймать. Но, думаю, он там оказывал ей другие услуги.
Айзенменгер догадался, что Уховерткой Льюи называл Людвига.
— И их связь продолжается до сих пор?
Льюи пожал плечами:
— Насколько мне известно, да.
— И все об этом знают?
— Сотрудники отделения знают.
— А миссис Людвиг нет.
Льюи снова пожал плечами:
— Было бы неплохо, если бы она узнала. Он отвратительный тип. Двух слов со мной не скажет. Всегда брюзжит и наезжает на младший медицинский персонал. Так что я очень рад, что сегодня вы вместо него. Чем меньше его видишь, тем лучше.
Айзенменгер тоже не испытывал особой любви к Людвигу, но и соглашаться с Льюи считал не слишком правильным, поэтому просто сменил тему:
— А что насчет других? Что вы знаете о докторе Шахине? Вы с ним ладите?
Льюи допил чай, но не спешил возвращаться к работе. Айзенменгер понимал, что и он мог бы заняться более продуктивной деятельностью, но любопытство было одним из его пороков.
— Когда он только пришел, он был страшно высокомерным типом, — чистосердечно признался Льюи. — Но стоит сойтись с ним поближе, и он становится дружелюбным. — Льюи помолчал и добавил: — Для араба он вполне нормальный.
Айзенменгер пропустил мимо ушей эту расистскую выходку, хотя либеральная и свободолюбивая часть его души бунтовала.
— Мне это только кажется или у него действительно напряженные отношения с доктором Людвигом?
— Он чертов расист, — без тени иронии ответил Льюи. — Он считает, что Шахин годится лишь для того, чтобы работать погонщиком верблюдов.
Проигнорировав вспышку лицемерия, которой сопровождалось последнее высказывание, Айзенменгер попытался спокойно переварить эти сведения. Они полностью соответствовали тому, что он и сам уже успел заметить. Льюи, однако, не унимался.
— Я сам слышал, как он говорил здесь ординаторам самые мерзкие вещи о Шахе. — У Льюи, судя по всему, были прозвища для всех, и это заставило Айзенменгера задуматься, какую же кличку санитар даст ему. — Что он ни к черту не годится, что получил эту должность только благодаря своему положению и всякое такое.
— А какое у него положение?
На лице Льюи снова отразилось удовольствие от того, что он знает вещи, неведомые Айзенменгеру, и он склонился ближе.
— Это зависит от того, что вам больше нравится. — После чего он, как был вынужден признать Айзенменгер, выдержал мастерскую паузу. — Во-первых, я слышал, как Уховертка рассказывал Цеппелину, что его отец — судовладелец-миллионер. И судов у него больше, чем у всего Королевского флота. Как бы там ни было, папочка заплатил Пиринджеру за его исследовательскую работу, которая как-то связана с его заболеванием. Поэтому когда папенькин сынок явился и попросил Пиринджера об устройстве на работу, тот сказал: «Конечно. Никаких проблем». Хотите что-нибудь еще?
— А что, вы знаете и другие версии?
Льюи расширил глаза и выдохнул сквозь сжатые губы.
— Пожалуй. — Он понизил голос, чтобы его не могли уловить многочисленные прослушивающие устройства. — Милрой довольно недвусмысленно намекал на то, что у Шаха роман с профессором.
Айзенменгер не сразу понял, о чем идет речь.
— Они гомосексуалисты?
Льюи, подтверждая это, расплылся в широкой улыбке.
— И вам это рассказал Милрой?
— Со всеми подробностями. Он та еще язва. Терпеть их не может.
Айзенменгер встал и подошел к раковине, чтобы вымыть свою чашку.
— Ну, похоже, Уилсон ни к кому не испытывает симпатии, — заметил он.
Льюи протянул руку за очередным печеньем.
— Он считает всех своих коллег сборищем идиотов. Постоянно вспоминает прошлое и утверждает, что нынешнее поколение ни на что не годится.
— А как насчет Виктории Бенс-Джонс? — неожиданно спросил Айзенменгер. Он специально сформулировал его таким образом, чтобы Льюи, отвечая, имел свободу выбора.
Тот нахмурился.
— А вот с ней все было странно. Когда она только появилась, он не мог сказать о ней ничего дурного. А потом вдруг все изменилось. Он как-то зашел сюда, когда она подписывала документы о кремации, и, стоило ей его увидеть, она начала вести себя очень странно. Лицо у нее вытянулось, и на нем появилась какая-то усмешка. Однако она не сразу ушла.
— Почему?
— Не знаю.
— А что доктор Милрой? Как он отреагировал?
— Просто рассмеялся. А когда она ушла, сказал, что у нее критические дни.
— И как давно это было?
Льюи задумался.
— Наверное, пару месяцев назад.
Айзенменгер промолчал и вскоре отправился прочь, зажав под мышкой истории болезней и свои диктофонные записи. Поднимаясь по лестнице, он задумался о том, почему его так взволновал последний рассказ Льюи. Возможно, все дело было во времени. Виктория Бенс-Джонс заболела всего через три недели после этого инцидента с Милроем.
Конечно, ничего существенного, и все же что-то его тревожило, когда он сел за стол в своем кабинете и уставился на паутину в углу потолка.
Пиринджер возвращался с собрания Королевской коллегии патологоанатомов, когда в коридоре его остановил Уилсон Милрой. Поскольку на верхнем этаже отделения располагались лишь фотолаборатория, кабинет секретаря и роскошные покои Пиринджера, профессор был несколько удивлен, встретив там Милроя.
— Уилсон! Чем я могу вам помочь? — Пиринджер всегда пользовался задушевным тоном, обращаясь к Милрою.
— Не могли бы мы побеседовать?
И вместо того чтобы пройти мимо секретаря, они вошли в кабинет Пиринджера прямо из коридора.
Профессор сел за стол, Милрой устроился в маленьком кресле напротив, и Пиринджер повторил: