Айзенменгер промолчал, и Беверли в тишине доварила кофе. Она устроилась напротив него, выставив напоказ идеально очерченные ноги. На ее прекрасном лице лежала печать грусти.
— Я доказала свою правоту, и теперь мне не грозит отстранение от работы.
Он не понял подтекста — слова были ясны, но смысл ускользал.
— Это ведь хорошо?
Казалось, она с трудом подбирает слова. Она сидела, хмуро уставившись на чашки с кофе, словно пытаясь сдвинуть их с места взглядом.
— Мартин Пендред похитил Елену. Он привязал ее к секционному столу и собирался вскрыть и изъять внутренние органы.
Он начал догадываться, к чему она клонит.
— У него начался психоз. Вследствие стресса, пережитого во время ареста, и последующей охоты на него…
— Так же как у Мелькиора? — На ее лице появилась нервная вопросительная улыбка, а во взгляде испуганная покорность.
Айзенменгер вздохнул.
— Думаю, да, — осторожно ответил он.
Она задумчиво кивнула, а затем подняла голову и посмотрела прямо ему в глаза.
— Кто совершил первые пять убийств, Джон?
Не вынеся ее взгляда, он отвел глаза в сторону.
— Понятно, — пробормотала она.
Он откинулся на спинку кресла. Теперь он понимал, почему все происшедшее не вызывало у нее радости.
— У нас нет доказательств, Беверли, — промолвил он.
— Ха!
— Но с другой стороны, нет и…
— Нет, Джон. Мы не можем доказать ни то ни другое. Не исключено, что этих доказательств никогда и не существовало. Дженни заявила, что Мартин Пендред не мог совершить последнее убийство, и мы получили желаемое. Мелькиора арестовали и осудили.
Только Дженни могла солгать, и, возможно, Мартин не находился с ней в это время. Она была проституткой, и Мартин пользовался ее услугами. Возможно, он заставил ее предоставить ему алиби.
— Возможно.
— А если это так, значит, Мелькиор был невиновен. И убийцей является Мартин.
— Тогда почему он перестал убивать? — поднял руку Айзенменгер.
Она нетерпеливо передернула плечами, явно не испытывая интереса к подобным вопросам.
— Не знаю, я же не психиатр. Он прошел экспертизу и находился под присмотром врачей. Возможно, они давали ему какие-то лекарства. — Она помолчала. — Может, ему просто хватило ума на то, чтобы понять, что ему выгодно. — Она продолжила, уже не глядя на Айзенменгера: — То, что он сделал с Еленой… Это не вполне соответствует предыдущему образу действий, но очень похоже. Это свидетельствует о том, что он способен на подобные вещи.
Айзенменгер видел, насколько она встревожена. И ей было не важно, что она одержала победу над Гомером, что больше никто не считает ее некомпетентной, — главное, что у нее самой зародились подозрения в собственной правоте. Айзенменгер встал и подсел поближе к Беверли.
— Все мы способны на страшные вещи, Беверли. У Мартина начался психоз, и вполне возможно, что отчасти он был вызван воспоминаниями о преступлениях, совершенных братом. — Он положил ладонь на ее руку. — Я понимаю, что никаких доказательств у нас нет, но первоначальная версия не хуже любой другой, — заверил он ее.
— Ты так думаешь? — Она подняла на него глаза.
— Конечно. — Он, улыбнувшись, кивнул и чуть сжал ее руку.
Она нагнулась и поцеловала его в губы. Это был долгий и страстный поцелуй, а ее духи действовали на него одурманивающе. Когда он наконец отстранился, то увидел ее смеющиеся глаза.
— Наверно, мне пора, — пробормотал он, и она рассмеялась.
Сидя в машине, он думал о Мартине и Мелькиоре Пендредах. Как это часто бывало, у него не было веских доводов ни «за», ни «против», и все сводилось к вопросу соотношения вероятностей. Кто с большей вероятностью мог быть убийцей — Мартин или Мелькиор?
Никто не мог этого сказать с полной уверенностью, и в конечном итоге это было не важно.
И конечно же, он не собирался разрушать карьеру Беверли на основании бездоказательной теории. Он решил ни с кем не делиться тем, что ему рассказал Джо Брокка.
Тем, что у Мартина всегда были сложности с завязыванием узлов и что Брокка вынужден был буквально вбивать в него навык завязывать шов двойным узлом. А Мелькиор всегда пользовался обычным узловым швом.
А все швы у первых пяти жертв были завязаны-таки двойным узлом.
Кит МаккартиМир, полный слез
Часть 1
Умирать вообще несладко, но, наверное, нет ничего ужаснее, чем быть сожженным заживо.
Джон Айзенменгер уже дважды за свою жизнь видел подобное. Ему довелось держать в руках шестилетнего ребенка и вместе с ним ощущать нестерпимую боль, страдание такой силы, которое, он знал, ему не удастся избыть до самой смерти. Он присутствовал при самоубийстве своей бывшей подруги Мари, которая облила себя бензином и подожгла, стремясь что-то доказать ему; и бессмысленность этого поступка ошеломила его еще больше, чем мысль о той боли, которую она должна была испытывать.
Он уже дважды видел это и не хотел сталкиваться с подобным еще раз.
Часть 2
– Мы заблудились. – Несмотря на усталость, голос Елены звучал весело. – Надо было слушаться меня.
Айзенменгер не ответил.
– Я же говорила тебе, что надо свернуть налево.
Айзенменгер держался дороги, которая вела к величественному зданию, едва видневшемуся из-за голых остовов берез и дубов, что тянулись слева. Насколько он помнил карту, впереди шла еще одна дорога, которая должна была привести их к месту назначения. Следующие несколько километров они проехали в относительно благодушном молчании.
– Типично мужское упрямство.
Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения Айзенменгера.
– Насколько я помню, ты попросила меня свернуть уже после того, как мы проехали поворот, – сухо промолвил он.
– Но ведь ты мог развернуться.
– Ты же не была уверена в своей правоте.
Елена снова умолкла. И он, бросив на нее взгляд, увидел откинутую на подголовник голову и как всегда устало закрытые глаза. Ее исхудалый, изможденный вид продолжал вызывать у него изумление, хотя прошло уже семь месяцев с того момента, как ей поставили диагноз «рак груди». Изумление и чувство вины.
Ты стала еще прекраснее.
Эта мысль, от которой он не мог избавиться и которая то и дело подстегивала приятные гормональные реакции, неизбежно вызывала у него чувство вины. Каким образом такое чудовищное и разрушительное явление, как раковая опухоль, могло порождать красоту? Оно не имело права быть созидателем и скульптором. И тем не менее, при всей своей уродливости, раковая опухоль сделала из Елены хрупкую красавицу.
– Я не была здесь восемь лет, – заметила она.
И в этот момент он заметил впереди поворот.
– Ну вот, мы здесь.
Он очнулся от запаха дыма и закашлялся, однако полностью проснуться ему так и не удалось, и он решил, что все это ему только снится.
И даже когда огонь разгорелся вовсю, а дым стал густым и черным, когда жар усилился, а яркие языки пламени достигли потолка, – даже тогда он приходил в себя очень медленно.
А потом, когда огонь задышал и затрещал, шумно и глубоко вдыхая, как кровожадное божество, явившееся за своей жертвой, он мгновенно ощутил невыносимый жар и ужас.
Всепоглощающий ужас.
– Кто-то развел костер, – указал Айзенменгер направо, когда Елена открыла глаза.
Столб густого дыма поднимался на западе, меняя цвет вечернего неба. Он вздымался на высоту в полкилометра, где его рассеивал неощутимый у земли ветер, и становился все более заметным, поскольку машина взбиралась на холм, с которого открывался вид на густой лес и маленькое озеро, лежавшее к северу.
– Да, – с безразличным видом откликнулась Елена.
Жар и дым в мгновение ока заполнили салон машины. Его руки были примотаны к рулю узкой лентой белого скотча; таким же скотчем, стягивавшим кожу на щеках, был залеплен его рот. Края скотча были острыми и уже успели натереть ему запястья. Свободными оставались лишь ноги, и он мог брыкаться ими и колотить в дверцу до полного изнеможения, однако все это было бесполезно – ручка отсутствовала, а сама дверца была заперта.
Его мучил нестерпимый кашель, звучавший как икота из-за того, что его рот был залеплен пластырем, а потом он почувствовал, что его вот-вот вырвет, и он задохнется, но сдержаться он уже не мог.
– Ну где же, черт возьми, этот замок? – спросил Айзенменгер, но Елена снова погрузилась в сон, что теперь происходило с ней регулярно.
Он закричал лишь тогда, когда первый язык пламени лизнул и обжег его кожу. Он чуть не потерял голову от охватившего его ужаса. То, что последовало за этим, и вовсе превратило его в безумно корчащееся существо.
А потом машина взорвалась.
– Черт побери, – выругался Айзенменгер, когда взрыв глухо прогремел в зимнем сумеречном лесу. Он инстинктивно бросил взгляд на столб дыма, но вспышки пламени ему так и не удалось разглядеть.
Елена не просыпалась.
– Елена! Как хорошо, что ты приехала!
Тереза Хикман была искренне рада своей гостье, и Айзенмегер заметил, что Елена обнимает хозяйку с не меньшей радостью. Он подумал, что они поступили правильно, приехав в замок Вестерхэм отмечать Новый год.
– Я так рада снова оказаться здесь, Тереза, – промолвила Елена. – А это Джон, – поворачиваясь к Айзенменгеру, добавила она.
Айзенменгер улыбнулся и протянул руку.
– Здравствуйте, миссис Хикман. Мы очень благодарны вам за приглашение.
– Можете звать меня Терезой.
Айзенменгер кивнул и улыбнулся еще шире. Она любезна по необходимости, подумал он, и ему захотелось понять, что же ее гнетет.
– Это великолепно. Наверное, здорово жить в таком потрясающем месте. – И он указал на трехэтажный замок с округлыми башенками, снабженными амбразурами, возле которого они стояли.
Она улыбнулась и с довольно искренним видом передернула плечами.
– Это чудовищный китч восемнадцатого века, не более того. И его невероятно трудно содержать в чистоте.