Она снова посмотрела на Фиону Кершман, на лице которой был написан подлинный страх, и поняла, что ничем не сможет помочь ей. Она должна была задать необходимые вопросы, ощущая себя при этом законченной стервой, и получить как можно больше сведений, выполнив тем самым долг офицера полиции; только после этого она могла сказать Фионе Кершман, что человек, который, судя по всему, был ей небезразличен, мертв.
Они молча ехали в полицейском «лендровере», который, скользя и подпрыгивая, спускался с холма. Кроме Елены и Айзенменгера в машине находились шофер и Сорвин, Беверли же отправилась взглянуть на дом Альберта Блума. В машине стояла звенящая тишина, и когда они въехали на гравиевый двор замка, казалось, что эмоциональное напряжение вот-вот вырвется наружу. Поэтому, когда Сорвин вышел из машины и направился к центральному входу, Елена обрушила на Айзенменгера всю свою ярость.
– Что происходит, Джон? – осведомилась она с таким видом, словно он стоял во главе какого-то чудовищного заговора и планировал подвергнуть ее целому ряду испытаний. – Что она здесь делает?
Естественно, Айзенменгер не мог ответить на этот вопрос. Он пожал плечами, вновь ощутив свою полную беспомощность перед лицом ее гнева.
– Это же полная ерунда, что она ездит по провинции и набирается опыта. Она что-то замышляет. – Елена произнесла это с такой неколебимой уверенностью, словно диктовала вселенский закон, в соответствии с которым все будет подчиняться ее воле.
– Несомненно, – согласился Айзенменгер, но не потому, что разделял эту уверенность, а потому, что это выглядело вполне разумной рабочей гипотезой. – Только, к сожалению, это нам мало что дает.
Однако его реплика не остановила Елену.
– Может быть. Но я это выясню.
Айзенменгер улыбнулся.
– Ну, в этом я не сомневаюсь. – Он глубоко вдохнул холодный воздух. – И все же ситуация какая-то странная. Две смерти в поместье менее чем за неделю.
– При этом одна из них – явно убийство, а вторая…
Айзенменгер снова улыбнулся. Иногда Елене казалось, что его когда-нибудь убьют за эту улыбку; она и сама при виде ее порой испытывала желание его прикончить.
– Что – вторая?
– Я просто размышляю над тем, насколько ты права.
Он умолк, но при этом упорно продолжал улыбаться. Обхватив Елену за плечи, Айзенменгер повлек ее к замку.
– Вы шутите?! Еще одна смерть?
Тереза говорила таким тоном, словно уже устала от назойливости низших полицейских чинов и раньше, в эдвардианские времена,[31] ничего подобного не происходило.
– На пустоши, известной под названием Стариковская Печаль, – кивнул Сорвин.
– Это на самой окраине поместья, – тут же подсказал Тристан.
Однако это замечание не произвело на Сорвина особого впечатления.
– Первая смерть тоже произошла на границе поместья.
– Вы знаете, кто это?
– Личность официально еще не установлена, но у меня есть основания полагать, что этого человека звали Альберт Блум. Вы его знали?
Сорвин, подняв брови, посмотрел на Тристана и Терезу и увидел, как они переглянулись; однако их взгляды выдавали скорее удивление, нежели какую-либо причастность к случившемуся.
– Он жил в деревне, – ответил Тристан. – Прожил там всю свою жизнь.
– А можно узнать, как… как он умер?
Айзенменгер различил нотку беспокойства в этом вопросе.
– Он подвергся нападению, – поколебавшись, тихо ответил Сорвин. – Не уверен, что вы захотите знать подробности. – Он взглянул на Айзенменгера, словно предупреждая, чтобы тот не вдавался в судебно-медицинские подробности.
– О господи! – Тристан схватился за голову. – Что здесь творится? Неужто у нас появился серийный убийца?
Сорвин покачал головой.
– У нас нет доказательств того, что мистер Мойниган был убит, хотя мы и не исключаем такую возможность.
Но, судя по всему, это мало чем утешило Тристана и Терезу.
– Однако я уверен, вы понимаете, как необходимо нам выяснить, где вы находились в последние двадцать четыре часа, – продолжил Сорвин. – Мне необходимо поговорить с каждым человеком в этом доме.
Тереза собралась было возразить, но Тристан не дал ей высказаться:
– Конечно, инспектор. Мы окажем вам полное содействие.
Сорвин сурово поблагодарил хозяев, не видя необходимости сообщать всему свету, что у него уже есть своя версия относительно того, кто мог убить старика.
Это был тот редкий случай, когда количество крови после вскрытия оказалось почти таким же, как и в его начале. Беверли, не проявляя ни интереса, ни отвращения просидела в секционной на протяжении всей процедуры со скучающим видом, прислонясь к стене и глядя то на спину доктора Аддисон, то на разъятый труп, то на потолок, где между флюоресцентными лампами пролегали какие-то непонятные серые трубы. Кроме нее в секционной находились Холт, представитель коронерской службы и фотограф, но они вели себя куда более активно – перешептывались и переходили с места на место. Беверли, будучи высшим существом, не обращала на них никакого внимания и лишь уныло взирала на этот скучный спектакль, в который раз разыгрывавшийся в театре человеческих страстей.
Наконец доктор Аддисон закончила, выпрямилась, глубоко вздохнула и отошла от стола. Подойдя к раковине, она стянула с себя первую пару перчаток, потом сняла пластикатовый передник, вторую пару перчаток и, наконец, халат. Опустив все это в грязный желтый медицинский мешок, она вымыла руки и повернулась к Беверли, которая едва удостоила ее взглядом.
– Боюсь, мало что интересного. Как я уже сказала на месте происшествия, убит около двенадцати часов тому назад, плюс-минус два часа. Я насчитала семьдесят три проникающих ранения плюс следы от трех ударов молотком по голове. Удары были настолько сильными, что рассекли кожу до кости и вызвали поверхностное повреждение теменных костей…
Следы полностью совпадают с формой молотка, найденного на месте преступления, а порезы и колотые раны могли быть нанесены ножом…
– Порезы?
Судя по всему, доктор Аддисон не любила, когда ее перебивали, о чем свидетельствовали морщины, появившиеся на ее гладком юном лбу, и внезапная холодность тона.
– Да. Порезы.
– А в чем разница между порезами и колотыми ранами?
– Колотая рана наносится с одного удара, – ухмыльнулась Аддисон, – а порез предполагает боковое движение в сочетании с нажимом. – Казалось, Беверли нажала на кнопку автоответчика, потому что доктор Аддисон продолжила: – Колотая рана может быть нанесена заостренным концом, а для пореза требуется длинное лезвие…
– Благодарю. – Беверли с сарказмом прервала этот поток дидактики, и доктор Аддисон заметно покраснела. – А сочетание порезов и колотых ран – обычное дело в таких случаях?
– Да, если происходит столь яростное нападение, – уверенно ответила доктор Аддисон, однако Беверли это не убедило.
– Сколько вы насчитали порезов?
– Восемь, – ответила Аддисон, заглянув в свои записи. – А что? – осведомилась она, вскинув взгляд.
– И как расположены раны и порезы?
Доктор Аддисон начала терять свою уверенность, и голос ее слегка изменился.
– Большая часть колотых ран расположена в области груди и живота, шесть в верхней части спины, семь на передней стороне правого бедра и шесть на левом бедре. Десять колотых ран обнаружены на шее и четыре на левом предплечье. Два глубоких пореза расположены поперек живота, причем один из них затрагивает брюшную полость. Еще четыре пореза имеются на шее и два – на левом запястье.
Закончив читать этот перечень, она подняла голову и взглянула на Беверли. С мгновение в секционной царила полная тишина, а затем Уортон спросила:
– Так отчего же он умер?
– Ни одна из ран не является смертельной. Это означает, что он умер от потери крови. Естественно, ситуацию усугубило переохлаждение.
Страшная, одинокая и холодная смерть. Даже после всех этих жестоких лет Беверли не могла не испытать сочувствия к несчастному Альберту Блуму. Она поднялась с табурета и направилась к двери, однако по дороге остановилась, чтобы задать еще один, последний вопрос:
– Какие-нибудь следы борьбы? Ссадины или что-нибудь вроде этого?
– На правом плече несколько кровоподтеков, соответствующих расположению пальцев на руке. Небольшой кровоподтек на голени и крупный синяк на левой ягодице. Это все.
Беверли вышла, забыв поблагодарить доктора Аддисон.
Во второй половине дня пошел дождь, который смыл воспоминания о происшедших смертях, напомнив всем, что на дворе зима, а весна еще нескоро. Все были молчаливы, за исключением Элеоноры, которая без умолку болтала об Альберте Блуме и о том, как долго они были знакомы, рассказывала связанные с ним анекдоты, повторяя их снова и снова, так что присутствующие в гостиной Тереза, Елена и Айзенменгер в конце концов почувствовали, что их терпение иссякает. Айзенменгер пытался читать, Елена – дремать, а Тереза составляла список необходимых продуктов к встрече Нового года. Хьюго повез Тома в кино, Нелл отдыхала у себя, а Тристан работал в своем кабинете.
Элеонора, как любой человек, страдающий забывчивостью, время от времени погружалась в воспоминания, потом возвращалась к тому же сюжету, который излагала несколько минут назад, и принималась снова утомительно его пересказывать, перемежая восклицаниями и комментариями.
– Я просто не могу поверить! Бедный Альберт…
Этому прерывистому словоизвержению аккомпанировали завывания ветра, придавая бессмысленности произносимых звуков какую-то музыкальную стройность.
– Помню, когда он был молодым… девушки на него заглядывались… конечно, мама запрещала мне иметь с ним дело, но как-то после уборки урожая мы устроили общий ужин, играл оркестр, и мы поцеловались…
Это повторялось снова и снова – она говорила с теми же интонациями, используя одни и те же слова, воспроизводя знаки препинания и ударения на определенных слогах.
– …а потом произошла эта ужасная история с его дочерью… Действительно ужасная. Ты помнишь, Тереза?