ных предлогов, но если будет что-то другое, то трудно будет догадаться, появится ли у Корнуоллиса заинтересованность – это выяснится, только если он придет. Вот такую нескромность как раз и осуждал викарий. Но что она теряла? Что она имела, кроме этих пустопорожних дней, бессвязных речей и уединения без интимности, без страсти, без веселья и чуткости?
Решение принято. Внезапно Айседора почувствовала, что проголодалась, но от пары ложек крем-карамели[16], поставленной перед ней, аппетит ее только разыгрался. Не следовало отказываться от предыдущих блюд, но теперь уже поздновато было сожалеть о них.
Оказалось, что в Национальной галерее проходит выставка живописных портретов Хогарта[17], а не его излюбленных сатирических картин с комментариями. На его веку – а жил он больше ста лет тому назад – критики ругали его, называя жалким колористом, но сейчас его репутация значительно возросла. Айседора легко могла предположить, что работы Хогарта стоит посмотреть, чтобы составить свое собственное мнение и либо согласиться с критиками, либо опровергнуть их.
Она быстро настрочила послание, не дав себе время смутиться и потерять смелость.
Дорогой капитан Корнуоллис!
Сегодня утром я узнала, что в Национальной галерее открылась выставка портретов кисти Хогарта, которые нещадно высмеивались в былые времена, но к которым сейчас относятся с гораздо более благосклонным вниманием. Поразительно, какие полярные мнения может порождать уникальный талант. И мне хотелось бы посмотреть его картины, чтобы составить собственное мнение.
Зная Ваше увлечение искусством и Ваши собственные творческие способности, я подумала, что, возможно, Вы также сочтете эти картины достойными осмысления.
Я понимаю, что у Вас мало времени на такие развлечения, но, надеясь, что служебные обязанности все-таки позволят Вам выкроить свободные полчаса, я решила сообщить Вам об этой выставке. Я и сама собираюсь провести там по меньшей мере столько же времени – возможно, ближе к вечеру, по окончании всех домашних дел. У меня разыгралось любопытство. То ли он так плох, как говорили в прошлом веке, то ли так хорош, как говорят нынче…
Надеюсь, Вы не сочтете, что я навязчиво посягаю на Ваше время.
С искренним уважением,
Как бы жена епископа ни пыталась улучшить стиль этого послания, оно все равно выходило более нескладным, чем ей хотелось. Надо было срочно, не перечитывая, отправить письмо, не позволив улетучиться остаткам храбрости.
Быстрая прогулка до почтового ящика на углу – и письмо безвозвратно кануло в его недрах.
В четыре часа миссис Андерхилл облачилась в выставляющий ее в лучшем свете летний костюм цвета увядшей розы с белыми кружевами, ниспадающими по коротким, доходящим до локтей рукавам, и, довершив наряд шляпкой, надетой под более щегольским углом, чем обычно, вышла из дома.
Только когда ее экипаж повернул на Трафальгарскую площадь, она вдруг осознала всю смехотворность своей затеи. Однако, уже подавшись вперед, чтобы сказать кучеру поворачивать обратно, женщина так и не произнесла ни слова. Если Корнуоллис придет и не обнаружит ее на выставке, то сочтет, что она намеренно пренебрегла общением с ним. Ей же вовсе не хотелось сделать бесповоротный шаг. Ведь тогда она уже не сможет ничего исправить. А он не тот человек, которому можно объяснить ее малодушие. Он просто не допустит больше такой обиды.
Откинувшись на спинку сиденья, Айседора овладела собой и спокойно ждала, когда экипаж остановится возле широких ступеней, поднимавшихся к входному портику галереи с величественной колоннадой. Она вышла из экипажа и расплатилась с извозчиком, а потом немного постояла на залитой солнцем площади, рассеянно глядя на голубей и туристов, юрких цветочниц и темнеющие чуть дальше впечатляющие изваяния каменных львов. Грохот уличного движения был почти не слышен из-за шума фонтанов.
Должно быть, вчера вечером от тоски и скуки у нее случилось помрачение рассудка! Отправив письмо Корнуоллису, она поставила себя в шаткое положение, и, чтобы вновь обрести уверенность в себе, ей придется либо отступить назад в ее тоскливый мир, либо шагнуть вперед в неведомую жизнь. Она не могла больше оставаться в таком подвешенном состоянии, страдая от одиночества и нерешительности, мечтая, но страшась собственных мечтаний.
Поднимаясь по лестнице к входу в галерею, миссис Андерхилл с удивлением осознала, как дрожат ее ноги.
– Добрый день, – сказала она стоявшему у дверей музейному работнику.
– Добрый день, мадам, – вежливо ответил тот, коснувшись своей форменной фуражки.
– Не подскажете, как пройти на выставку Хогарта? – спросила женщина.
– Налево, мадам, – сказал сотрудник галереи, кивнув в сторону гигантского рекламного объявления.
Айседора вспыхнула и от смущения едва смогла выдавить слова благодарности. Должно быть, он подумал, что она подслеповата! Зачем вообще ходить на выставку картин, если вы не способны разглядеть даже огромную афишу?
Решительно пройдя в фойе, миссис Андерхилл направилась с первый зал. Там уже прогуливались любители живописи, и, мельком взглянув на них, она сразу отметила пару знакомых лиц. Стоит ли сейчас привлекать к себе внимание разговором с ними? Но если она промолчит, не сочтут ли ее поведение пренебрежительным? Оно может стать причиной для обиженных замечаний и, безусловно, будет обсуждаться в гостиных их общих знакомых.
Жена епископа продолжала пребывать в сомнениях, но многолетние светские традиции сделали свое дело, и она невольно произнесла вежливое приветствие, мгновенно осознав, что, рассеянно пройдя мимо, могла бы погубить и свой шанс поговорить с Корнуоллисом. Едва ли она могла сказать или услышать что-то нужное в этом случайном общении.
Но раз уж они обменялись приветствиями, то вежливость требовала некоторого продолжения. Поинтересовавшись здоровьем знакомых и поговорив о погоде, миссис Андерхилл мысленно пожелала им отстать от нее, не имея ни малейшего желания обсуждать с ними картины. В итоге она пошла на хитрость и удалилась сама, сославшись на то, что заметила в соседнем зале одну знакомую пожилую даму, с которой ей просто необходимо срочно поговорить.
Там тоже бродила дюжина посетителей, но Корнуоллиса среди них не было, и у Айседоры сжалось сердце. Почему она размечталась, что он придет, словно капитан был всецело в ее распоряжении и, подчиняясь мимолетному порыву, мог сразу примчаться в художественную галерею? Она не сомневалась, что Корнуоллис увлечен ею, но увлечение не равносильно любви, тому глубокому чувству, что прочно поселилось в ее собственной душе!
Из первого зала начали выходить очередные знакомые дамы. Бежать было поздно, и миссис Андерхилл потратила еще полчаса на бессмысленные разговоры. Хотя не все ли теперь равно? Сама идея встретиться здесь с Корнуоллисом изначально была нелепа. Больше всего на свете ей теперь хотелось, чтобы она так и не осмелилась написать ему. Если б только на почте могли куда-нибудь засунуть ее письмо, потерять безвозвратно!
И вдруг Айседора увидела его. Он пришел! В любой толпе она узнала бы его с первого взгляда – уже по одной выправке, по развороту плеч… Через мгновение он может обернуться и увидеть ее, и тогда она должна быть во всеоружии. Но для этого необходимо совладать с бешено бьющимся сердцем и, всецело надеясь на то, что лицо не выдаст ее чувств, придумать какое-то уместное вступление, чтобы расположить его к общению, сохраняя при этом приличную сдержанность. Излишняя пылкость могла бы поставить ее в неловкое положение и вызвать его неодобрение.
Словно почувствовав ее пристальный взгляд, капитан медленно обернулся. Айседора заметила, как его лицо озарилось радостью, хотя он тут же постарался скрыть ее. К его облегчению, сама она, забыв обо всех своих тревогах, двинулась ему навстречу.
– Добрый день, капитан Корнуоллис. Я так рада, что вам удалось найти время для посещения этой замечательной выставки…
Изящным жестом дама показала на один из самых крупных групповых портретов – шесть запечатленных на полотне персонажей смотрели куда-то за левое плечо зрителя. Называлась картина «Слуги Хогарта».
– На мой взгляд, критики ошибались, – уверенно заявила Айседора. – Это гениальные портреты, они выглядят как живые, и у каждого какая-то своя особая индивидуальность. Взгляните, как встревожен этот бедняга в центре! Зато на лице женщины слева царит уверенное спокойствие…
– Да, а верхний слуга, видимо, почти ребенок, – согласился Джон, но через мгновение взгляд его с картины переместился на лицо собеседницы. – Я рад, что у нас появился шанс встретиться, – сказал он и, нерешительно помолчав, словно ему показалось, что его слова надуманно небрежны, добавил: – Мы… уже давно не виделись… в общем, так мне кажется. Как вы поживаете?
Миссис Андерхилл не могла себе позволить ответить правдиво, и все-таки ей очень хотелось признаться: «От ужасного одиночества меня спасают мечты. Я обнаружила, что муж досаждает мне не только своим поведением, а больше всего тем, что на самом деле я совершенно не люблю его». Вслух, однако, она сказала:
– Прекрасно, благодарю вас. А вы?
Отвернувшись от картины, Айседора мельком взглянула на Корнуоллиса, на чьих щеках проступил легкий румянец.
– О, прекрасно, – ответил он и тоже сразу отвел глаза.
Сделав пару шагов направо, Джон остановился перед следующей картиной. На этот раз художник написал портрет одного человека.
– Должно быть, во всем виновата мода, – задумчиво произнес Корнуоллис. – Похоже, критики просто поддерживали друг друга. Как мог беспристрастный человек счесть слабой такую великолепную живопись? Это лицо излучает жизнь. И как чудно проявлен характер персонажа… Чего еще можно желать от портрета?