Эмили не представляла, что ее мысли настолько очевидны. Это было нехарактерно для нее. Обычно она показывала только то, что хотела, в отличие от Шарлотты, мысли которой мог прочитать практически любой. Однако иногда было очень утомительно держать все в себе.
– Да, верно, – признала женщина. – Мне казалось, что его положение более или менее надежно. Ведь это место давно отдается либералам. Почему сейчас что-то должно измениться?
– Эмили, не стоит придавать особого значения какой-то газетной статье. Если вы осмеливаетесь сказать что-то новое, то всегда найдутся те, кто не согласится с вами.
– Но ты не согласен с ним, – с полной серьезностью произнесла миссис Рэдли. – Джек, в любом случае не мог бы ты как-то защитить его? Он, конечно, ратует за реформы, но его пытаются представить сторонником гораздо более крайних мер. К тебе люди прислушаются. – Тут Эмили увидела, как тень сомнения омрачила его лицо. – В чем дело? – спросила она. – Ты перестал верить в него? Что же происходит? Неужели, чтобы угодить нашим политикам, надо быть бесцветной серой личностью?
Лицо Джека повеселело, но лишь на мгновение.
– Не серой, но лучше приглушенных тонов. Эмили, не принимай все как должное. Нельзя быть уверенным даже в том, что меня ждет победа на выборах. В нынешней игре слишком много спорных вопросов, которые могут изменить настроение избирателей. Гладстон, как обычно, больше печется о Гомруле, но я полагаю, что решающим будет вопрос сокращения рабочего дня.
– Однако консерваторы его не одобряют! – возразила миссис Рэдли. – Поэтому у них меньше преимуществ, чем у нас. Ты же можешь объяснить это людям!
– Я уже объяснил. Но консервативное неодобрение Гомруля звучит разумно, по крайней мере, для рабочих в Лондоне, где наши доки и склады обслуживают целый мир. – Политик напряженно взглянул на жену. – Я слышал разглагольствования Войси – люди слушали его разинув рты. Он становится весьма популярным. Сама королева возвела его в рыцари за храбрость и преданность Короне. Никто толком не знает, что он сделал, но, очевидно, Войси спас трон от крайне серьезной угрозы. Он завоевывает публику практически еще до того, как открывает рот.
– Мне казалось, что королева не пользовалась особой популярностью, – неуверенно произнесла Эмили, припомнив некоторые из скверных замечаний, которые она слышала как в светском обществе, так и среди самых простых людей.
Королева Виктория слишком давно отказалась от общественной жизни, продолжая пребывать в трауре по Альберту, хотя с его смерти миновало уже тридцать лет. Бо́льшую часть времени она проводила в ее любимом Осборне, на острове Уайт или в Балморале, своей резиденции в горной Шотландии. Народ почти никогда не видел ее. Давно не устраивалось никаких официальных церемоний, никаких роскошных волнующих и знаменосных празднеств, никакого ощущения единства, которое могла бы обеспечить только она.
– Мы по-прежнему не хотим, чтобы ее лишили трона, – заметил Джек. – Очевидно, наше упрямство сказывается как в общем, так и в личном плане. – Он сложил газету и, вставая, бросил ее на стол. – Но, разумеется, я поддержу Серраколда. – Наклонившись, Рэдли коснулся губами озабоченно нахмуренного лба жены. – Не знаю, когда вернусь. Вероятно, к ужину.
Проводив его взглядом до двери, Эмили налила себе очередную чашку чая и вновь развернула газету. И именно тогда увидела сообщение о смерти Мод Ламонт, наступившей, как утверждала полиция, в результате намеренного убийства. После упоминания участка на Боу-стрит сообщалось также, что, очевидно, расследование поручено инспектору Телману. Сам он не делал никаких заявлений, но предположений хватало с избытком. Богатое воображение журналистов заменяло неведение. Каких клиентов принимала убитая? Кто приходил к ней в тот вечер? Кого ей якобы удалось вызвать из прошлого и из-за каких открывшихся тайн ее убили? Чьи секреты настолько отвратительны, что ради их сокрытия можно было пойти на убийство? Намек на скандально жестокое насилие звучал весьма внушительно.
Сама не понимая зачем, миссис Рэдли перечитала сообщение второй раз, хотя каждое его слово уже отпечаталось в ее памяти, как и осознание всех ужасных последствий. А еще Эмили отчетливо помнила, как Роуз Серраколд говорила, что общалась с Мод Ламонт. Их обрывочный разговор о спиритизме быстро связался во вполне складную историю. Миссис Рэдли испытала тревогу за приятельницу, вспомнив исходящее от нее ощущение уязвимости и страха, которые угрожали усугубить опасность их с Обри положения, а возможно, даже и положения Джека. Эмили поняла, что пришла пора предпринять какие-то спасительные действия.
Она благоразумно поднялась наверх в детскую, чтобы провести утро со своей маленькой дочкой, Эвангелиной, где ее встретило множество самых разнообразных вопросов. Любимым словом малышки стало «почему».
– Где Эдвард? – Девочка сидела на полу, и ее личико забавно выражало огорчение. – Почему его нет дома?
– Он уехал на каникулы с Дэниелом и Джемаймой, – ответила Эмили, предлагая Эви ее любимую куклу.
– Почему?
– Потому что мы обещали ему.
– Почему? – В округлившихся глазках ребенка не отразилось никакого сомнения.
– Они с Дэниелом стали большими друзьями.
Вспомнив об этом теперь, миссис Рэдли с тревогой спросила себя, что могло помешать Томасу отправиться отдыхать с женой и детьми, а вслед за этим почти сразу подумала о том, почему его восстановление в должности на Боу-стрит так необъяснимо отменили. И Шарлотта почему-то вдруг с непонятной неохотой приехала за Эдвардом, хотя раньше с удовольствием планировала совместный отдых мальчиков. Она лишь вяло заметила, что Томаса с ними не будет, и намекнула на возможные неприятности, но не стала ничего уточнять.
– И мы большие друзья, – заявила Эви, по-своему понимая ответ матери.
– Конечно, прелесть моя. И мы с тобой большие друзья, – заверила ее Эмили. – Хочешь, мы порисуем? Я нарисую что-нибудь на этой половинке листа, а ты можешь рядом нарисовать домик.
Она переживала за Шарлотту. Ей будет трудно свыкнуться с мыслью о том, что Питт лишился высокой должности в полиции. Это, конечно, не значило, что такой должностью можно было гордиться, но все же она заслуживала некоторого уважения. А теперь Томас занимался расследованием, о котором его жена едва посмела упомянуть, и его новые дела вообще не следовало обсуждать. Разумеется, вставала еще и денежная проблема, решение которой пока терялось в тумане неопределенности.
Больше всего миссис Рэдли сейчас огорчало сознание того, что ей не с кем поделиться своими тревожными мыслями. В прошлом она помогала сестре, если та привлекала ее к расследованиям Питта, наиболее интересным и драматическим, связанным с людьми из высшего светского общества. Они с Шарлоттой имели доступ в великосветские гостиные и салоны, которого никогда не имел Томас. Сестры практически сами разобрались в нескольких особенно странных и ужасных убийствах. Последнее время это случалось все реже, и Эмили начала осознавать, что ей не хватает не только общения с Шарлоттой, насыщенного сложными и волнующими последствиями, но и приобщения к увлекательной детективной жизни, полной победами и отчаянием, опасностями, судебными процессами, вопросами вины и невиновности. Все это побуждало ее к более глубоким размышлениям, в отличие от преимущественно мирных политических проблем, обычно затрагивавших общие дела, принципы и законы, а не личные жизни мужчин и женщин с их плотскими интересами и мечтами, с их реальными радостями и горестями.
Если б она опять сумела как-то помочь Шарлотте и Томасу, то окунулась бы в насущные и неотложные проблемы настоящей жизни. Они побудили бы ее подвергнуть собственные убеждения серьезному испытанию, недостижимому при обычных досужих размышлениях. Такая жизнь вызывала чувство опасности, что как раз и привлекало Эмили. Ее сестра отдыхала где-то в Дартмуре, и миссис Рэдли даже не знала точного адреса, а Томас, как обычно, был скрытен и почти неуловим. Однако она могла сама пойти и повидать Роуз Серраколд и выяснить как можно больше о ее общении с медиумами и, возможно, о ее причастности к смерти Мод Ламонт.
Готовясь к выезду, Эмили выбрала платье, сшитое по последней парижской моде. Бледно-розовый наряд с широкими диагональными лавандовыми полосами на юбке украшала белая гофрированная вставка на лифе, доходящая до узкой горловины. Миссис Рэдли еще не привыкла к новым для нее приглушенным мягким оттенкам, но они выгодно подчеркивали ее достоинства.
Она нанесла все обязательные визиты женам важных персон, с которыми следовало поддерживать постоянные, тесные связи. Середину дня Эмили провела в их гостиных за разговорами о погоде и банальных новостях, обмениваясь комплиментами и ведя легкомысленную пустую болтовню, утешаясь тем, что в данном случае важны не слова, а общее впечатление ее присутствия.
Покончив с деловыми визитами, она позволила себе вернуться к вопросам, которые подсознательно беспокоили ее с самого утра, и наконец велела кучеру ехать к дому Серраколда. Открывший двери лакей проводил ее в залитую солнечным светом оранжерею, насыщенную влажными испарениями, поднимавшимися от мокрых растений, от земли и от журчащей воды. Роуз сидела в одиночестве, созерцая лилии, расцветившие гладь пруда. Она тоже принарядилась в платье для визитов эффектного оливково-зеленого цвета с белыми кружевами и благодаря своей исключительной стройности и светлым волосам сама напоминала в нем экзотический водный цветок.
Но при ближайшем рассмотрении, увидев встревоженный взгляд подруги, Эмили заметила ее странное напряжение, из-за которого она так растянула шелковую ткань платья, что оно лишилось привычного для нее вида экстравагантной элегантности.
– Эмили, как я рада вас видеть! – воскликнула миссис Серраколд с облегчением, озарившим ее лицо. – Клянусь, я не велела принимать никого, кроме вас! – Она явно вдруг пришла в крайнее замешательство. – Кошмар какой-то, убили Мод Ламонт! Полагаю, вы уже знаете об этом из газет. И это случилось два дня назад… в тот вечер, когда я была там! То есть я приходила к ней на сеанс тем вечером… Эмили, сегодня днем ко мне приходили полицейские. Не представляю, что мне сказать Обри. Что я могу сказать?