ает все, подобно надвигающейся ночи, беспросветной ночи… и рассвет в той тьме немыслим…
Айседора не выдержала:
– Мистер Паттерсон, ваше чувство утраты, безусловно, ужасно! – пылко сказала она. – Когда любишь кого-то всей душой, смерть причиняет страшную боль, но особые мучения приносит безвременный уход молодых. – Женщина шагнула к страдальцу, не обращая внимания на потрясенный вид ее мужа. – Но, по Господнему замыслу, утраты составляют часть испытаний, ниспосланных человеку. И весь смысл их в том, что они расширяют границы посильных тягот, выпадающих на нашу долю. И все сводится к единственному вопросу – веруете ли вы в Бога? Если веруете, то сумеете выдерживать эту боль до тех пор, пока не переживете ее, обретя новую силу. Если же вера ослабла, то вам лучше серьезно подумать, во что именно вы веруете, попытаться постичь это всей душой. – Ее тихий голос звучал с необычайной добротой. – Мне кажется, вы станете сильнее, осознав свой жизненный опыт, и вновь обретете вашу веру… почувствуете, что она не покидала вас… что главная ее сила неизменно жила в глубине вашей души. И ее вам будет достаточно.
Паттерсон в изумлении взглянул на миссис Андерхилл. Размышляя над ее словами, он почувствовал, как боль начала уменьшаться.
Епископ повернулся к жене. Постепенно скептицизм в его взгляде становился все слабее, и в итоге на его лице осталось то самое выражение, что появлялось на нем во время сна – во время странной рассеянной пустоты, ожидающей заполнения мыслями.
– Поистине, Айседора… – начал он, но умолк.
Реджинальд пребывал в очевидной растерянности, не зная, как поступить с ней или с Паттерсоном, но, помимо этого, какое-то тайное душевное волнение постепенно подавило даже его гнев и смущение. Начисто исчезло обычное для него самодовольство, исчезла та привычная для его супруги непробиваемая уверенность, с которой он отвечал на любые вопросы, и новая брешь его душевного сомнения напоминала открытую рану.
Айседора взглянула на Паттерсона.
– Люди умирают вне зависимости от их праведности или греховности, – уверенно заявила она. – И определенно не для того, чтобы наказать кого-то. Такая мысль чудовищна и способна уничтожить подлинные сущности добра или зла. Причин, по которым люди уходят, множество, но многие из них объясняются, очевидно, несчастными случаями. И единственная несомненность, постоянно поддерживающая нас, заключается в том, что Господь управляет нашей судьбой на более возвышенном уровне, и нам не дано знать, какова она. Более того, даже если б нам открылась тайна судьбы, мы не смогли бы постигнуть ее. Нам нужно лишь веровать в Него.
Паттерсон растерянно моргнул:
– Миссис Андерхилл, в ваших устах все это звучит так просто…
– Возможно. – Женщина улыбнулась с неожиданным унынием, вспомнив, что никто не услышал ее собственные молитвы, а ее духовное одиночество временами становилось почти невыносимым. – Но простыми словами можно говорить и о весьма сложных проблемах. Проблемах, требующих непростого решения. Я не скажу, что мне самой удается быть непоколебимой в вере – не более чем вам или любому из людей.
– Вы очень мудры, миссис Андерхилл, – серьезно взглянул на нее священник, пытаясь прочесть по ее лицу, какие переживания научили ее такой мудрости.
Айседора быстро отвернулась. Нельзя было делиться столь уязвимыми чувствами, а если б он хоть что-то понял по выражению ее лица, это было бы уже полной изменой Реджинальду. Ни одна счастливая в браке женщина не испытывала такого безысходного одиночества.
– Выпейте лучше чай, пока он еще горячий, – посоветовала она. – Это не решит проблемы, но поможет нам обрести силы для новых попыток.
И, не дожидаясь никакого ответа, жена епископа удалилась из кабинета, тихо закрыв за собой дверь.
Остановившись посреди холла, она ошеломленно осознала, во что осмелилась вмешаться. Ни разу за всю семейную жизнь Айседора не захватывала так дерзко роль своего мужа. От нее ждали одобрения его действий, поддержки, преданности и благоразумной сдержанности. А она только что нарушила почти все эти правила. Она выставила его безнадежно беспомощным перед одним из младших священников.
Нет! Ничего подобного. Он сам выставил себя беспомощным. И в этом нет ее вины. Он сам пребывал в сомнениях, когда ему следовало быть убедительным и исполненным спокойной уверенности, быть своего рода якорем для попавшего в шторм Паттерсона, который, по крайней мере, временно потерял самообладание.
Почему? Что же произошло с Реджинальдом? Почему он не смог с полной уверенностью и воодушевлением заявить, что любовь Господа распространяется на каждого человека, будь то мужчина, женщина или ребенок, и если разум отказывается понимать это, то должно возобладать чувство веры? Ведь сущность веры именно в чувственном восприятии. Большинство людей укрепляются в вере или хотя бы делают вид, что веруют, если имеют все, что нужно. И невозможно оценить истинность веры, пока она не подверглась испытанию.
Айседора вернулась в кухню, намереваясь обсудить с кухаркой завтрашний ужин. Этим вечером они с епископом уезжали на очередной политический прием, один из непрерывной череды приемов последних дней. Хотя учитывая, что до выборов оставались считанные дни, скоро все могло измениться.
Что же сулит ей будущее? Новые вариации на старые темы, растянутого до бесконечности одиночества.
Уже сидя в гостиной, женщина услышала, как ушел Паттерсон, и поняла, что через несколько минут муж явится разбираться с ней за ее вмешательство. Она стала ждать его, размышляя, что скажет в свое оправдание. Не проще ли всего без долгих разговоров просто извиниться? Ее поступку не может быть оправданий. Она подрывала его авторитет, предложив утешение, которое надлежало принести ему самому.
Андерхилл появился в гостиной лишь через четверть часа. Судя по бледности мужа, Айседора ожидала, что он вот-вот выплеснет на нее свое возмущение. Но разумное извинение словно застряло у нее в горле.
– Ты выглядишь измученным, – заметила она с меньшим сочувствием, чем ей следовало бы испытывать, и искренне устыдилась собственной черствости.
Ей следовало встревожиться. Более того, епископ с таким трудом опустился в кресло, словно действительно серьезно заболел.
– Где ты повредил плечо? – Женщина попыталась компенсировать свое равнодушие, заметив, как супруг поморщился и, устроившись поудобнее, начал растирать руку.
– Очередной приступ ревматизма, – проворчал он. – Хотя и весьма острый. – Реджинальд улыбнулся, но эта вынужденная улыбка почти мгновенно сменилась гримасой боли. – Ты должна поговорить с кухаркой. Последнее время она стала готовить из рук вон плохо. Никогда в жизни у меня еще не бывало столь болезненного несварения.
– Может, принести тебе молока с марантовым крахмалом? – предложила миссис Андерхилл.
– Не могу же я до конца жизни жить на одном молоке с марантовым крахмалом! – огрызнулся ее муж. – Мне необходимо, чтобы в доме поддерживался порядок, а на кухне готовили съедобные блюда! Если б ты уделяла больше внимания своим обязанностям, вместо того чтобы вмешиваться в мои дела, у нас не осталось бы никаких проблем. Ты отвечаешь за мое здоровье – вот и озаботься им, не пытаясь утешить страдальцев вроде Паттерсона, не способных стойко встретить превратности судьбы.
– Смерти, – уточнила Айседора.
– Что? – Ее муж вскинул руку и сердито глянул на нее.
Он действительно сильно побледнел, и над его верхней губой поблескивала испарина.
– Он не может смириться со смертью, – добавила женщина. – Со смертью своей дочери.
Должно быть, это ужасно – потерять ребенка, хотя одному Богу известно, какое множество людей пережило такое горе.
В тайниках души миссис Андерхилл пряталась опустошающая боль, порожденная отсутствием у них с мужем детей. Ей давно удалось почти смириться со своей бездетной долей, и лишь иногда боль вдруг возвращалась, приводя ее в сильное замешательство.
– Она уже не ребенок, – буркнул епископ. – Ей было двадцать три года.
– Ради Бога, Реджинальд, при чем тут ее возраст?! – Айседоре становилось все труднее сдерживать раздражение. – В любом случае не имеет никакого значения, что именно вызвало его страдания. Наша задача – постараться утешить его или, по меньшей мере, заверить в нашей поддержке и напомнить, что со временем вера облегчит его горе. – Она тяжело вздохнула: – Даже если ему не хватит жизни дождаться облегчения. Разве это не главное предназначение Церкви – укреплять силы обездоленных и скорбящих, не способных найти облегчения в мирской жизни?
Внезапно Андерхилл поднялся с кресла, закашлялся и прижал руку к груди.
– Задача Церкви, Айседора, – указывать нравственные пути, дабы истинные верующие могли достичь… – Он запнулся и умолк.
– Реджинальд, ты болен? – спросила женщина, уже готовая поверить, что у ее мужа действительно все очень плохо со здоровьем.
– Нет, разумеется, я здоров! – сердито воскликнул он. – Просто устал, заработал из-за тебя несварение желудка… и приступ ревматизма. Мне хотелось бы, кроме того, чтобы ты держала окна либо открытыми, либо закрытыми, а не оставляла вечные щелочки, из-за которых в доме полно сквозняков!
В его пронзительном голосе Айседора вдруг с изумлением различила явный оттенок страха. Был ли этот страх связан с тем, что ему так поразительно не удалось помочь Паттерсону? Боялся ли он какой-то собственной слабости, предвидя будущее падение авторитета?
Миссис Андерхилл попыталась вспомнить другие случаи, когда слышала, как ее муж утешает страдальцев или смертельно больных. Конечно, епископ всегда уверенно успокаивал их: он с легкостью находил нужные слова, цитировал Священное Писание, свои старые проповеди или высказывания великих отцов Церкви… Природа одарила его красивым бархатистым тембром голоса, и лишь эта физическая характеристика никогда не переставала радовать Айседору, даже сейчас.
– Ты уверен, что… – начала она и умолкла, неуверенная в том, что, собственно, хочет уточнить.