И как же ему теперь помешать Войси? Выборы начнутся со дня на день. Обри Серраколд выбит из колеи, а Чарльз Войси с каждым часом завоевывает новых сторонников. Томасу не удалось найти ни единой бреши в непробиваемой броне его успеха. Он следил за его манипуляциями практически как обычный зритель, перед которым Чарльз очевидно и громогласно разыгрывал мизансцены своего предвыборного спектакля, оставаясь совершенно недосягаемым.
Питт пока еще даже не узнал, кто из трех клиентов убил Мод Ламонт. Он чувствовал уверенность лишь в том, что мотивом убийства стал шантаж, основанный на их различных страхах: Рональд Кингсли боялся, что его сын умер трусом, а Роуз Серраколд страшило безумие ее покойного отца, а правда это или нет, так и оставалось неизвестным. А еще был третий клиент, обозначенный «Картушем», но Томас пока не имел ни малейшего понятия, кто он или в чем он уязвим. Ничто из сказанного о нем Кингсли или Роуз не проливало свет на его личность. Не было даже никаких версий. Духи мертвых теоретически могли знать все. В прошлом порой скрывались семейные тайны, предательство умершего друга, тайный ребенок, любовница, преступление или просто глупая выходка, способная вызвать смятение интимной фривольностью. Любой из этих причин хватило бы для шантажа, вынуждавшего клиента платить за их сокрытие.
Возможно, есть смысл подойти к вопросу шантажа с другой стороны? Какова была цена молчания? Если дело связано с Войси, то ценным вкладом могло стать масло, подливаемое в огонь его кампании за власть. Он получал всю необходимую помощь благодаря своим собственным речам, средствам и ловкой игре на чужих промахах. Газетные статьи могли помочь ему подкопаться под Серраколда, и эту помощь ему был вынужден оказать Кингсли. Его собственные сторонники уже выиграли, и победа ждет тех, кто будет настоящим либералом, удержав равновесие власти. Кто еще мог критиковать Серраколда с какой-то тайной целью… и кто мог добиться того, чего не ожидал?
Нехотя Томас опять взял газету и просмотрел политические комментарии, письма к издателю и заметки о выступлениях кандидатов. Среди изобилия восхвалений и порицаний кандидатов обеих партий не выделялось ничего конкретного: в основном поднимались лишь общие вопросы, касающиеся партий, а не их конкретных сторонников. Имелось несколько колких замечаний в адрес Кейра Гарди и его попыток собрать новых сторонников рабочего движения.
Ниже Питт все-таки обнаружил одно личное письмо, критикующее безнравственные и потенциально опасные взгляды либерального кандидата от Южного Ламбета и восхваляющее достоинства сэра Чарльза Войси, который, избегая социалистических крайностей, основывался на здравом смысле, важности развития экономики, ответственности, требовательности к себе и христианском сострадании, а не на безответственном сибаритстве и склонности к непроверенным социальным экспериментам, отвергавшим законные ценности традиционных идеалов. Под этим посланием стояла подпись епископа англиканской церкви Реджинальда Андерхилла.
Разумеется, Андерхилл имел полное право высказать свои политические взгляды, причем выразить их с желаемой жесткостью, как любой другой человек, вне зависимости от того, являлись ли они логичными или даже честными. Но выступил ли он по собственному побуждению или тоже был принужден к этому шантажом?
Непонятно только, какая причина могла побудить самого церковного епископа обратиться к медиуму? Несомненно, как и Фрэнсис Рэй, он питал отвращение к самой идее спиритизма.
Питт еще размышлял о разных версиях, когда пришла его помощница по хозяйству. Она поздоровалась с ним вполне вежливо, но продолжала стоять в явном смущении, переминаясь с ноги на ногу.
– В чем дело, миссис Броди? – спросил полицейский.
Сегодня он был совершенно не готов разбираться в домашних неприятностях.
Женщина выглядела несчастной.
– Извините, мистер Питт, но после того, что прописали нынче в утренней газете, я не смогу больше приходить к вам. Мой муж говорит, что это нехорошо. Говорит, кругом, мол, полно работы, и велит мне найти другое место. Передайте миссис Питт, что мне вроде как очень жаль, но, видно, придется мне послушаться его.
Питт не видел смысла спорить с помощницей. Ее лицо выглядело ужасно несчастным – ей приходилось уживаться с мужем независимо от того, что думала она сама, и теперь миссис Броди могла пострадать из-за Томаса.
– Тогда вам лучше уйти, – невозмутимо сказал он и, достав из кармана полкроны, положил перед ней на стол. – Это то, что я должен вам за эту неделю. Всего доброго.
Служанка не шелохнулась.
– Я не виновата, – обиженно заявила она.
– Вы сделали ваш выбор, миссис Броди. – Хозяин дома взглянул на нее с таким же раздражением, чувствуя, как в нем вскипает бесплодная обида. – Вы работали у нас больше двух лет и предпочли поверить тому, что написано в этой газете. Так что давайте покончим с этим неприятным делом. Я передам миссис Питт, что вы ушли без предупреждения. Она сама решит, давать вам рекомендацию или нет. Но, с другой стороны, вы, видимо, полагаете, что она поступила плохо, став моей женой, поэтому в любом случае вряд ли рекомендация такой особы будет иметь для вас большую ценность. Будьте добры, уходя, закройте входную дверь.
– Это уже не мое дело! – визгливо заявила женщина. – Я ухожу не из дома бедного старика, замученного до смерти!
– Вы думаете, я подозревал его без оснований? – спросил Томас громче, чем ему хотелось бы.
– Ну, так в газете пропечатали! – сердито оглянулась на него миссис Броди.
– Тогда если вам достаточно сказанного в статье, то вы тоже предпочли осудить меня без оснований. А теперь уходите. Как я уже сказал, прошу вас убедиться, что входная дверь захлопнется за вами. Кто знает, кому еще на улице в такой злосчастный день вздумается вломиться в мой дом со злым умыслом? Прощайте.
Служанка громко фыркнула, забрала со стола деньги, развернулась на каблуках и решительно протопала по коридору к выходу. Судя по тому, как громко хлопнула входная дверь, Питт понял, что в ее уходе можно не сомневаться.
Через очередную мучительную четверть часа послышалась резкая трель дверного звонка. Томас старательно не заметил его. Трель повторилась. Пришедший явно не собирался легко сдаваться.
Когда звон раздался в третий раз, полицейский встал и потащился по коридору. Он приоткрыл дверь, готовый к обороне, но на крыльце стоял Корнуоллис. Помощник комиссара полиции выглядел печальным, но решительным и непреклонно взглянул на Питта.
– Доброе утро, – спокойно сказал он. – Можно войти?
– Зачем? – спросил Томас с меньшей любезностью, чем намеревался.
Если чье-то осуждение и могло ранить его больнее всего, то именно осуждение Джона Корнуоллиса. Он с удивлением и легким испугом почувствовал, каким вдруг стал уязвимым.
– Затем, что я не собираюсь уподобляться уличному торговцу, разговаривая с вами на крыльце, – иронично пояснил гость. – Я понятия не имею пока, что вам предложить, но предпочел бы обдумать ситуацию вместе с вами, сидя в доме. Прочтя сегодняшние газеты, я так разозлился, что забыл о завтраке.
Питт криво усмехнулся:
– У меня есть хлеб, мармелад и горячий чайник. Пожалуй, пора подкинуть топлива в печку. Миссис Броди не замедлила уведомить меня о своем уходе.
– Приходящая прислуга? – уточнил Джон, войдя в дом. Он закрыл за собой дверь и последовал за хозяином по коридору.
– Точно. Придется перейти на самообслуживание, – отозвался Томас.
На кухне он накрыл на стол, предложив гостю чаю с гренками, и Корнуоллис с благодарностью принял предложение, с умеренным удобством устроившись на жестком стуле.
Питт подбросил уголь в топку и помешал его кочергой, чтобы пламя быстрей охватило топливо, а потом, насадив кусок хлеба на длинную вилку, поджарил его над огнем до золотистого цвета. Чайник на конфорке начал тихо посвистывать.
Когда на столе появились гренки и заваривающийся чай, Джон решил, что пора начинать разговор.
– Имел ли этот мистер Рэй какое-то отношение к Мод Ламонт? – спросил он.
– Нет, насколько я знаю, – проворчал Томас. – Он ненавидел медиумов, особенно тех, кто соблазняет фальшивыми надеждами обездоленных, но не имел в виду конкретно Мод Ламонт, насколько мне известно.
– Почему?
Питт рассказал бывшему начальнику историю о молодой женщине из Теддингтона, о ее ребенке и об обращении к медиуму после его смерти, о неистовстве ее горя и о финальном самоубийстве.
– А не могла ли Мод Ламонт быть тем медиумом? – спросил Корнуоллис.
– Нет, – вполне уверенно произнес Томас. – Эта история произошла в те времена, когда нашей жертве еще не исполнилось и двенадцати лет. Никакой связи, за исключением той, что устроил Войси, намереваясь заманить меня в ловушку. И я сделал все, чтобы помочь ему.
– Так может показаться, – согласился помощник комиссара. – Но будь я проклят, если позволю ему выйти сухим из воды! Раз мы не в силах защититься, то надо приступать к атаке.
На этот раз Питт действительно улыбнулся. В нем поднялась внезапная волна благодарности к Корнуоллису, так безоговорочно, не задавая лишних вопросов, вставшему на его сторону.
– Хотел бы я знать, как к ней приступить, – уныло хмыкнув, ответил Томас. – Я как раз обдумывал возможность того, что неизвестным клиентом, означенным в картуше, мог быть епископ Андерхилл.
Он сам поразился тому, что осмелился высказать свои туманные мысли, не боясь, что собеседник сочтет их абсурдными. Единственным светлым моментом этого дня оказалось дружеское участие Корнуоллиса. В глубине души Питт понимал, что Веспасия отнеслась бы к нему так же, и надеялся, что она поможет и Шарлотте в ближайшие трудные времена. Поможет не только для нее лично – ведь, хотя Шарлотта будет в ярости от того, что сама она не в силах ничем помочь ему справиться с этой мучительной ситуацией, она также огорчится и за детей, которым придется выдержать враждебное отношение школьных приятелей, да и любых, едва знакомых людей на улице, готовых перенести ненависть к отцу на его отпрысков. С таким отношением Дэниелу и Джемайме еще не приходилось сталкиваться, и они могут не понять его. Но пока Томас решительно отбросил эти удручающие мысли. Ужасно было без нужды ожидать будущих терзаний, будучи не в состоянии ничего изменить.