Девушка выходит на «Домодедовской». Мы – на «Красногвардейской», конечной.
От метро идем пешком, нам недалеко. «Голова болит, – жалуется жена. – Ну а со спиной у тебя как?» – «Нормально», – отвечаю я и рассказываю, что на самом деле подняло меня в поезде.
Жена слушает, я чувствую, с некоторым недоумением.
– Господи, ты-то куда лезешь? Может, девушке как раз хотелось внимания… И вообще, – спрашивает она, – тебе не причудилось все это? Я ничего такого не заметила. Не смотрела, может быть. Но если что-то было, то, наверно, почувствовала бы.
Может. Может и померещилось. Беда в том, что это (померещилось – не померещилось) уже не имеет значения. Это, как стало модно говорить в наше время, только твои проблемы.
Про соседа Витю
1. Витина перестройка
Витя, как ия, – из старожилов нашего дома. Вселялись одновременно, я – на пятый этаж, он – на третий. Познакомились во дворе, когда выкорчевывали из земли вокруг дома железную арматуру и втыкали сиротские хлыстики саженцев. Сегодня, чтобы увидеть их кроны со своего пятого этажа, я поднимаю голову.
Витя был импозантен – высокий, спортивный; усы, светлые глаза, выпуклый лоб (очень походил на актера Филатова, тогдашний секс-символ уездной России); а также – белый пиджак, красавица жена, автомобиль «москвич». Работал Витя в архитектурной мастерской.
«Да, старичок, – говорил он мне, – влипли мы с тобой. В доме одни люмпены и деревенские, из белых людей – только мы». Витя не был снобом, он был коренной москвич, выросший в старорежимном московском дворе на Страстном бульваре, и асфальтированную площадку перед нашими подъездами по инерции считал двором, а ежевечернее общение соседей – нормой. И не он один. Дом на треть заселили такие же реликтовые москвичи из центра, а на треть – деревенские из снесенной у Борисовских прудов деревни, и деревенским даже знакомиться не надо было – по выходным их совместные застолья выкатывались во двор с баяном, матерными частушками и женским визгом.
Для Вити я был одним из соседей. Но – с особым статусом: социально близкого. Со мной можно было разговаривать про Леха Валенсу, Солженицына, отбывающих за кордон друзей, ну и, разумеется, про идиотизм правящей геронтократии:
– Нам эти железные зубы не разжать, – говорил он. – У старперов хватка мертвая.
Говорилось искренне, почти выстраданно, но не выходило за рамки некоего общеинтеллигентского ритуала семидесятых. Слишком видно было, как ценил Витя свое положение – престижная работа, банкеты в Доме архитекторов, отпуск в Ялте или Юрмале, ну и так далее. Ко мне, ведущему полунищую жизнь вольного литератора, Витя относился с уважением и при этом с некоторой бессознательной снисходительностью. «Жаль, не тот диплом у тебя, – говорил он. – А то взял бы в нашу мастерскую – реальным делом бы занялся, с ребятами познакомился. Да и деньги, старик, в нашей жизни – не последнее… И вообще…» «И вообще…» в данном случае означало: человеком бы стал.
Но мне нравились наши случайные разговоры во дворе или у него на кухне, отделанной темно-коричневыми деревянными панелями, которые Витя снял, выезжая, со стен своей старой квартиры на Страстном. Нравилось листать архитектурные журналы, которые присылали ему друзья-эмигранты, нравилось слушать рассказы про симпозиумы в Дагомысе и про тамошних девок. Да и попытки Вити соответствовать тогдашним настроениям тоже нравились.
– Это унизительно, – говорил он, – когда главной нравственной проблемой остается: как жить, чтобы жить нормально и при этом не стыдиться себя?
– Да ладно тебе, – успокаивал я. – Закон жизни любого сообщества. Почитай про старую Россию, хотя бы «Тысячу душ». Или Сенеку.
Про Сенеку, про нравственный стоицизм его философии и про его двусмысленную, извилистую жизнь при дворах нескольких императоров Витя слушал внимательно и как бы даже с благодарностью.
…Да нет, была, была и осталась в наших отношениях доверительность.
1988-й или 1989-й – не помню, который из этих годов, – был по восточному календарю годом Дракона. Вот с них, с дракончиков, Витя и начинал.
Однажды зимним вечером во дворе я увидел, как он вытаскивает из своего «москвича» этюдник. Витя, как всякий архитектор, рисовал, и неплохо, особенно хороши были акварели.
– Ты что, Витя, на масло перешел?
– Нет, не на масло. На малую пластику. Идем покажу.
В квартире у него стоял едкий запах каких-то химических разбавителей. Подоконники, холодильник, стол заставлены сувенирными дракончиками. Гляделись выразительно, даже стильно. Руки у него были талантливые. Но больше удивила меня – и устыдила даже – его внутренняя мобильность: оказывается, перед Новом годом Витя оформил патент на индивидуальную трудовую деятельность и начал – это при его-то гоноре! – торговать своими сувенирами на Арбате. Дракончики улетали со свистом.
Через полгода под прикрытием Витиного патента работала уже целая бригада – кто-то ездил в Прибалтику за специальной мастикой, кто-то (две бывшие однокурсницы) лепил, кто-то красил, остальные (все из нашего двора) – торговали. Уволившийся из архитектурной мастерской Витя разрабатывал новые образцы и занимался общим руководством.
Тогда же он развелся. Бывшая жена его тут же вышла замуж за американского фотожурналиста и отбыла с дочкой за океан. Тосковал Витя недолго. Уже через полгода, когда я заходил к нему, чай мне наливала какая-нибудь очередная сексапильная деваха в халатике на голое тело.
Как-то летом – это был то ли 90-й, то ли 91-й год – ближе к вечеру я шел через наш пустой, прокаленный солнцем двор, и из окна на третьем этаже меня окликнул Витя:
– Серега, посмотри налево.
Я посмотрел.
– Что видишь?
– Ничего не вижу.
– Как это ничего! Видишь желтую «семерочку»?
По мне, так хоть «пятерочка», хоть «шестерочка»… Ну да, стоит новенький «жигуленок».
– Моя. Позавчера оформил. А заходи, что еще покажу.
Я зашел. В кухне на высоченном – зимой его здесь еще
не было – холодильнике стоял телевизор «Грюндиг», а с телевизора зелеными цифирьками светило табло видеомагнитофона.
– Видак купил сегодня. Классный видак. Приходи вечером, «Челюсти» посмотрим. Или – порнуху. У меня вон десяток кассет. Сам еще не смотрел.
Витя раскручивался.
Параллельно с сувенирным своим бизнесом начал оформлять собственное архитектурное бюро. «Скоро, очень скоро появится много богатых людей, – говорил он мне. – Ты пойми, мечта любого архитектора – вилла на приморском склоне, а не Дворец культуры кожно-венерологического диспансера. Торговля меня уже достала».
Пересекались мы все реже. Жизнь моя тоже рванулась с места, но в другую сторону. Я уже работал в редакции, тусовался в новом литературном сообществе и в спальный свой район ездил исключительно спать. Витя иногда объявлялся: «Спустись ко мне, я фотоаппарат купил, “Никон”. Покажешь, что и как». Потом – опробовали его видеокамеру. Потом он катал меня на своей новенькой «Волге», но при расставании сказал: «Сбылась мечта идиота – на собственной “Волге” езжу. А машина-то, оказывается, говно – тяжелая, неудобная. “Тойоту” надо было брать». И через какое-то (очень короткое) время он подвозил меня к метро уже на «тойоте».
– Вспомни, Серега, – говорил он, – сколько мы с тобой ныли когда-то на кухне. И вот – судьба дала шанс. Нужно только перебить инерцию прежней жизни. А ты, как дятел, уперся в литературу. Пойми, это ведь долго не будет, лет через пять все устаканится, и уже не сунешься никуда. А сейчас еще можно. Идет смена элит. Забивай себе там место. Заводи свое издательство, или типографию, или что там у вас. Шевелись. Становись хозяином жизни. Иначе зачем это все? И вообще… перестраиваться надо изнутри.
Сам Витя перестроился как будто легко.
– Я у друзей поддал, пришлось оставить у них машину, и домой добирался на автобусе. И тут же два урода прицепились. Два бычка. Да нет, говорю, я не против, конечно, давайте выйдем, ребята, давайте поговорим. Выходим. Я делаю вид, что куртку хочу скинуть. Ну и, который напротив встал, тоже начинает снимать. И я в этот момент, пока у него руки в рукавах путаются, левым с боку укладываю его на асфальт. Ну а со вторым уже проблем не было. Вот видишь, ты морщишься. Да? Неинтеллигентно, да? Неблагородно. А ты бы чего хотел? Это в наши времена считалось, что лежачего не бьют. Сейчас наоборот – сначала валят на землю, а уж потом бить начинают. Ногами. Это им в кайф. От крови они звереют. До смерти могут забить… И вообще… Слышал, что вчера во дворе у нас делалось?
Да, слышал.
Сначала слышал под окном неясный мужской бубнеж, потом громче и громче. Голосов много, и не похоже, что пьяные. Ну а потом – выстрел. И еще один. И ни криков, ни беготни, только захлопали дверцы машин, зафырчали моторы, прошуршали шины и – тишина. Я подошел к окну. Сначала не увидел ничего – темно. Потом рассмотрел неподвижную фигуру стоящего мужчины, а перед ним сидящего на корточках еще одного. А уж потом – темным пятном лежащего на асфальте человека. Противоестественная неподвижность всех троих вызывала ощущение, что темное пятно на асфальте – не человек, а тело… И двор наш – как вымерший. Никого. Но ведь и я тоже – у окна стою («Ты хотя бы свет выключи, – сказала жена, – а то выставился, как на сцене», – и выключатель повернула); я-то ведь тоже со стороны наблюдаю – смотрю, как редеет под окном тьма в свете фар подъезжающей милицейской машины, отмечаю выразительность высвеченной фарами картинки: и стоящий, и на корточках сидящий, и лежащий остаются неподвижными. Финальная мизансцена античной трагедии… Оказывается, это для тебя уже почти быт, ты привык, как, скажем, привык к напряжению, повисающему на тускло освещенных платформах метро в полночь – группки, точнее стаи и стайки оглядывающих друга угрюмо-агрессивных парней, по большей части поддатых; прячущие глаза женщины, да и мужики среднего возраста в газетки утыкаются, как бы пытаясь уменьшить степень своего присутствия; и у всех на лицах одно: домой! домой! закрыть за собой двери, задернуть окна, воткнуться в какую-нибудь «Рабыню Изауру», и – гори оно все синим пламенем!
Кооператив Вити просуществовал года два. Потом случилось что-то. Вечером в начале лета – мои только-только в деревню уехали – ко мне без предварительного звонка поднялся Витя.
– Можно, я у тебя оставлю кое-что?
– Давай.
– Я попозже принесу. Когда соседи заснут.
Во втором часу ночи он перетащил ко мне свой видеомагнитофон, пару чемоданов и кейс.
– Как твой бизнес?
– А никак. Сворачиваюсь, – сказал он. – Улетаю в Турцию на лето. Отдохну по-человечески.
Витины вещи стояли у меня до конца осени. После Турции он жил у друзей в Питере, пока, как сказал он, «меня не достали. Пришлось возвращаться».
– Ну и что теперь?
– Теперь новая жизнь. Теперь у меня два магазина, – сказал он как-то без энтузиазма.
– А вещи забираешь?
– Да-да, конечно. Теперь уже все. Теперь – порядок.
Ну а где-нибудь через полгода мы столкнулись у ним
лифта:
– Посмотри рекламу на нашем кабельном. Может, и заинтересует что. Что-нибудь из греческой жизни, например.
Греческая жизнь в плывущей на экране рекламной строчке представлена была словом «Эллада»: массажный салон – «1. Массаж классический. 2. Массаж точечный. 3. Иглоукалывание…» И где-то на седьмой-восьмой позиции, так же бесстрастно – «Массаж эротический», а в конце списка: «Массажистки выезжают по вызову. Наши телефоны…»
Я не поленился, спустился к Вите
– Я правильно понял? Ты теперь публичный дом содержишь?
– Правильно. А что, ебля, в сущности, тот же массаж. Нормальный бизнес.
– С ума сойти! Давай, колись. Рассказывай, как это все устроено?
– Нормально устроено. У меня – нормально. У девок очень даже приличный заработок. Полная безопасность – шофер, охранник. И никаких субботников. Ну, это день, когда они должны бесплатно обслуживать всех – от своих шоферов и охранников до братков и ментов.
– Да нет, Вить, я не про это спрашиваю. Кто у тебя работает? Где ты их берешь? Как ты вообще с ними находишь общий язык?
– Сам удивляюсь. Мы ведь с тобой, Серега, старые уже. Своих девок еще помним, а вот новые, которые за это время наросли, – хрен их знает, какие они. Оказалось, все очень просто. И все непросто. Ты представляешь – отбоя нет от претенденток. И от каких?! Приходит такая вот девочка-игрушечка – чистенькая, аккуратненькая, интеллигентненькая. Хочу, говорит, попробовать. Про деньги даже и не спрашивает. Или другая – медсестрой в больнице работала. Уволилась. Замужем, и муж до сих пор думает, что у нее ночные дежурства. Тут поневоле психологом станешь. Оказалось, чтобы заниматься этим ремеслом, нужно, чтобы самой девке это было в кайф. Нравственность тут ни при чем. Тут – природа. У меня девки постепенно – не все, конечно, – постоянными клиентами обзаводятся. И я вижу, каких они себе мужиков выбирают, и тащусь от этого. Нам кажется, что если, скажем, молодая, классная девка, то ей бы красавца молодого, остроумного. А она на каком-то борове подсела, – видел бы, какую истерику закатила, когда к нему не ее, а другую девку повезли. И у той, которая ездила, спрашиваем: ну а тебе как он? А та: нет, я теперь Юльку понимаю. Мы еще спрашиваем: что, подарки хорошие? А она на нас как на дурачков смотрит, – при чем тут подарки, говорит… У них, у девок, какой-то еще мозг есть, недоступный нам. Они своего мужика, или своих мужиков, чутьем каким-то определяют. Причем точно. Тут почти инстинкт, звериное что-то и вместе с тем – человеческое. Нет, тут не только блядство. Тут еще что-то. И перед этим чувствуешь себя пацаном зеленым. Вот, Серега, что жизнь настоящую обнажает – секс и деньги. Вот где момент истины. Понимаешь?
– Не очень.
– Да и я, честно говоря, понимаю только наполовину. Но вот что я теперь точно знаю – не ту жизнь мы с тобой жили. Неправильную. Сами себя морочили.
Вот это – не только салон, но и все, что происходило с Витей в те годы, – и было, как сам он называл, «моментом истины». Дальнейшее уже было скучным – салон закрыли во время первой кампании властей по борьбе с легальной проституцией, магазины Витины вообще исчезли как морок. Словно и не было их. Витины кураторы, братва наша ореховская, за два года чуть ли не в полном составе перебралась на центральные аллеи московских кладбищ. Но это уже была середина девяностых, а Витя рассчитал все точно, как раз в это время он реанимировал свое архитектурное бюро, и сейчас он процветающий архитектор, работающий по индивидуальным заказам. Строит виллы. Ездит на дорогой «шкоде», живет в той же квартире. Но во дворе появляется редко, теперь он – житель спального района.
2. Витина стрелка (1994 год)
Витя угощал меня на своей кухне чешским баночным пивом. Хорошее пиво. Потом он выложил на стол плоский деревянный ящик:
– Хочешь глянуть? – и двинул ящичек ко мне через стол. – Открой.
Я открыл – в деревянной коробке, тускло отсвечивая синеватым металлом, лежал пистолет. Я взял пистолет в руки.
Тяжесть этой железяки вполне соответствовала угрюмой ее элегантности. Сбоку надпись: «магнум».
– Газовый?
– Если хочешь, думай, что газовый, – усмехнулся Витя. – Сейчас в Москве можно купить все… Все – это буквально. Вряд ли ты даже представляешь себе, что это значит. Слушай, а может, прокатимся сейчас за окружную дорогу? Опробуем его в лесу, а? Я же вижу, тебе хочется?
Хотелось, я видел, Вите. Мне – нет.
– Ну да, эффектная игрушка. Но не для нашей с тобой жизни.
– Почему это?
– Ты хочешь сказать, что намерен воспользоваться им?
– Уже воспользовался. Нет, не стрелял, конечно, но свое дело пушка эта сделала. Я тебе не рассказывал?.. У меня тут месяц назад история была. Я на авторынок в Южном порту ездил. Припарковался на стоянке, мотор заглушил. И тут что-то сзади по багажнику бухнуло. Я выскакиваю – мужик какой-то стоит. Извини, говорит, командир, поскользнулся, за машину твою зацепился. Не волнуйся, говорит, никакого тебе урона. Я смотрю, действительно, ни царапин, ни вмятин. Только странно как-то, тротуар-то сухой, и мужик не пьяный, – с чего это он поскользнулся? Ну и ладно. Я поворачиваюсь к дверце, машину закрыть и борсетку взять с сиденья. Нет борсетки. Я на пол глянул, может, смахнул, когда вылезал? Нету. Только что была – и нету. И мужика этого тоже нет. Испарился. А у меня там все документы: паспорта, гражданский и заграничный, права, техталон, членский билет Союза, клубные карточки. И деньги. Двести баксов, ну и рублей долларов на пятьдесят.
Я – к ментам. Они так кисло глянули на меня, – да нет, говорят, вряд ли чем поможем. Тут у нас профессионалы работают: один отвлекает, другой выгребает. Документы, может, еще и подберем где, ну а про баксы свои забудь, мужик. Не трать себе нервы.
На следующее утро я позвонил кой-кому насчет возобновления паспортов. Нет проблем, говорят. Но ты подожди дня два-три. Не дергайся. В пятидесяти процентах возвращают через подставные лица.
И буквально через час звонок – мужской голос, Толиком представляется, говорит, что совершенно случайно нашел, с земли поднял чужую борсетку с документами, по справочной узнал номер и готов вручить найденное владельцу. Ну и, естественно, рассчитывает на вознаграждение.
– Нет базара, – говорю, – пятьдесят баксов устроит?
– Маловато, конечно, но ладно.
Договорились встретиться через два часа у метро «Проспект Мира».
Я Коляна с собой взял из первого подъезда. Приехали точно, не опоздали. Стоим, ждем. Никого. Десять минут проходит, двадцать. Нет борсеточника. И тут до меня доходит, в чем фишка. По документам и по деньгам в борсетке видно, что человек состоятельный, так? И, назначив время и место встречи, они теперь точно знают, что именно в это время меня дома не будет. Времени – три часа дня. Народ на работе. Двор пустой. Самое время.
Мы тут же зарулили в местное отделение милиции: помощь нужна, ребята. Они – без вопросов лишних – сразу же с нашими ореховскими ментами связались, патрульная машина пошла к нам во двор, а я позвонил Катьке с восьмого этажа, чтобы она с ключами вышла на улицу. Ну, Катьку ты знаешь, которая желтого колли выводит, у нас с ней, так сказать, добрососедский секс… Минут через двадцать ореховские менты связываются с этим отделением, звонят уже из моей квартиры: дверь цела, все вроде на месте. Нормально. Я тамошнюю ментуру, естественно, отблагодарил, Катьке по телефону говорю: сиди в квартире и никому, кроме меня, не открывай, еду.
Приезжаю домой, меня уже от злобы трясет. Телефон мой видишь, «Панасоник» – умная машинка. Вывожу на табло последние звонки. И там только один номер незнакомый, Бауманской АТС. Набираю. Баба отвечает. Я говорю:
– Толика давай.
– Какого такого Толика? Нет здесь таких, – и трубку бросает.
Я на всякий случай перепроверил набор, да нет, все правильно – телефон тот. Набираю снова:
– Значит, так, – говорю, – трубку ты уже не бросаешь, потому что телефон твой у меня есть, значит, и адрес будет. Трубку сейчас бросишь – будешь завтра разговаривать с солнцевскими. А я тебе этого не советую. Лучше слушай меня. Мне нужен Толик. Если его нет рядом, передай, чтоб позвонил Виктору насчет документов. Он знает. Буду ждать до вечера; если не будет звонка, я тебе не завидую. Все поняла?
Трубку она, естественно, не бросает:
– Вы сошли с ума! Какой Толик! Я действительно ничего не знаю.
– Я все сказал, – говорю и кладу трубку.
– Вить, а про солнцевских ты, чтобы пугануть?
Витя хмыкнул:
– Да ты просто не представляешь суммы, которые я им за четыре года переплатил. А уж сейчас-то. Тот же массажный салон…
Тут Витя споткнулся – лишнее выскочило.
– А что дальше было?
– Через полчаса звонит Толик: чего, говорит, пургу гонишь? Ну задержался, ну не смог приехать. Я бы тебе и сам позвонил. Давай завтра в то же время на том же месте.
А я ему:
– Ты что, мужик, еще не понял? Теперь все на моих условиях – в половине седьмого у метро «Красногвардейская». Иначе раком станешь под солнцевскими.
– Ладно, – говорит он, – не заходись. Привезу сегодня.
Договорились, короче. И я начал народ собирать. Тех,
кто дома оказался.
Набралось на три машины. Колян с первого подъезда, естественно. Братья Арсаковы с седьмого этажа. Мой приятель Вадик со своими. Потом Борьке рассказал, ему тоже интересно стало, он с соседом напросился, а сосед еще кого-то позвал.
В шесть подъезжаем к метро. Я вылезаю наружу, показываю, кому где стоять. А тут киоски вдоль тротуара. Народ на нас смотрит. Ежу понятно, стрелка будет. А тут еще братаны Арсаковы посреди тротуара на корточки сели, представь картинку, сигаретки закурили, бошки у обоих стриженные, сидят, щурятся, типа – только вчера с зоны. Тетки начинают цветы в ведрах уносить, а они ржут: «Куда цветы прячете? Цветы-то как раз скоро и понадобятся». Тут уже и ларечники начали сворачиваться. И их местная охрана за ларьки заходят, потому как серьезные люди приехали. Мало ли что.
В общем, шороху мы там навели.
Ну, сидим. Смеркается. Договаривались на 18.30, а уже без пятнадцати семь. Смотрю, вроде нарисовалась белая «четверочка». И точно – притормаживать начинает. Но – мимо. Метрах в пятидесяти сзади от нас встала. Я в зеркальце смотрю. Никто не выходит. Но ведь больше некому – она должна быть. Я говорю: «Вадик, сходи посмотри, кто в той машине. И пушку возьми. – “Магнум” этот ему отдаю. – Он не заряжен. Если что, просто покажешь».
И только Вадим отошел, с другой стороны к окну наклоняется человек.
– Алло, это ты, что ли, Витек?
Гляжу – курточка джинсовая, обтрепанная, морда курносенькая, припухлая, но, блин, – под крутого косит.
– Виктор Константинович, с вашего позволения, – говорю и дверцу справа открываю, – залезай.
Он обходит капот, в сторону Арсаковых-братанов косится. А те с корточек поднимаются, сигаретки тушат. Чувствую, заиграло у мужика очко. Но – сел.
– Давай, – говорю.
Он вынимает из сумки мою борсетку.
– Вот, – говорит, – как договаривались, в полной сохранности.
Я проверяю. И паспорта, и членские билеты, и права, и талон, и пропуск на корты – все на месте. Денег, естественно, нет. Ну, я уже посчитал, что паспорта и права влетели бы мне чуть ли не в штуку, так что хрен с ними, с двумя сотнями.
А Толику этому неуютно как-то – Колян сзади сидит. Этот хмырь спиной его чувствует. И тут как раз Вадим возвращается, сзади в машину влезает:
– Ну что, – говорит, – посмотрел. Никого. Только лох какой-то на заднем сиденье. Говорит, что ничего не знает. Так что не понадобилась твоя пушка, – и «Магнум» мне сзади передает.
Толик этот рядом, чувствую, уже не дышит.
– Ты что, – говорю Вадиму, – вот же он, рядом со мной сидит.
А Вадим, видимо, решил, что это кто-то из наших подсел ко мне на переднее сиденье.
– Кто, – переспрашивает, – вот этот? – и вроде как назад пистолет хочет взять. Это у него как-то непроизвольно получилось.
Толик аж голову пригнул, но гоношится еще:
– Давай, – говорит, – хозяин, рассчитываться.
– В смысле?
– Ну, пятьдесят баксов, как договаривались.
И тут Колян сзади:
– Фильтруй базар, пацан. Пятьдесят баксов мы на «Проспект Мира» привозили. Ты не захотел. А сейчас мы у себя, в Орехове. Какие еще баксы?!
Толик этот поворачивается к Коляну вроде как возразить, а Колян, – я в зеркальце смотрю, – моим кольтом за ухом чешет. Колян весь сентябрь по Крыму шастал – морда черная, кожа шелушится, зубы блестят, вид, вообще, звероватый.
– А где, – спрашиваю я, – двести баксов, что в борсетке были?
И вот тут Толик этот лажанулся – не переспросил даже. Видно, что ждал вопроса. В крик сразу:
– Не было! Не было никаких баксов. Может, ты сам куда их переложил. В борсетке только документы лежали.
Падло, думаю, ты-то откуда знаешь, что там было, а чего не было, если с земли подобрал. И еще думаю: ну все, сейчас он мне сиденье обоссыт.
– Вали отсюда, – говорю, – и бога моли, чтобы я никогда больше про тебя не вспомнил. Телефончик у меня твой есть. Если нужно, достанем.
Видел бы ты, как он на полусогнутых из машины моей ковылял к своей «четверке». И как потом рванул на своей машине – Шумахер отдыхает!
Ну а мы с ребятами в универсам заскочили, отоварились, девок вызвонили наших, ну и оттянулись, как могли. Ржачки было на полночи.
Я слушал, вертя в руках тяжелую железяку.
– Вить, а ты не боялся, что, увидев такую игрушку, он вообще на месте кончится?
– Впечатляет, да? Это тебе не «стечкин». Помнишь «стечкина», мой первый пистолет? – спросил Витя.
– Помню.
Года три назад где-то около десяти вечера вдруг позвонил Витя, ему срочно, к утру, нужна была фотография для загранпаспорта – устроили по знакомству за хорошие бабки.
– Двадцать баксов плачу. А? Соглашайся. Ну хоть попробуй! Ты ж фотограф. Если завтра паспорт к обеду не обменяю, ждать два месяца, и Италия моя медным тазом накрывается.
– Давай. Под пиджак что-нибудь темное надень.
Минут через пять Витя уже звонил в мою дверь. Пока я заряжал пленку, ставил свет, фон подбирал глухой, Витя развлекал наставническими разговорами моего сына, лежавшего на диване. Сын отложил в сторону номер «Невы» с недочитанным «Замком» Кафки и терпеливо слушал такой примерно текст:
– Мужчине, особенно сегодня, необходимо иметь пистолет. Необязательно из него стрелять. Нужно, чтобы он был. Чтобы ты подержал его в руках. Чтобы энергетику его в себе ощутил. Понял? Для мужчины это что-то вроде инициации.
– Где ж его взять-то, пистолет? – спросил сын.
– Да какие проблемы, – сказал Витя и достал из кармана пистолет.
Карман, правда, тесноватый был, и пока Витя вытаскивал его, весь карман вывернул наизнанку, мелочь просыпал на пол, собирал потом. Но мне уже не до того было. Я еще не видел в своей квартире пистолета. Кадр из заграничного боевика. Даже жена пришла с кухни посмотреть.
– Ни хрена себе! Откуда, Витя?
– Так… Приобрел по случаю, – сказал Витя и протянул пистолет сыну. – Хочешь выстрелить?
Сын послушно взял пистолет, выслушал краткий инструктаж, подошел к балконной двери, приоткрыл ее, высунул руку с пистолетом наружу – в лоджии уже намело снега – направил дуло в небо и нажал спусковой крючок. Грохнуло. Стоявшая в дверях комнаты жена вздрогнула. Соседи, чьи окна справа и слева от моего балкона, думаю, тоже. Сын закрыл дверь, протянул пистолет Вите и сказал:
– Спасибо, дядя Витя.
– Ну что, Вить, пошли сниматься?
– …помню я твоего «стечкина». Слушай, Вить, а сколько у тебя их вообще?
– Этот шестой.
– И куда тебе столько?
– Страсть коллекционера. А что? Могу себе позволить. Ну и… я когда-то братву попросил устроить, вот они и тащат мне разное… попробуй теперь откажись…