– Я сделаю все, что смогу. Дайте мне поговорить с инженерами, работающими над термоядом.
– Я внесла эту встречу в расписание. Они очень хотят поговорить с вами. Очень. – Минла помолчала. – Впрочем, вам нужно кое-что знать. Они видели, что вы допустили ошибку. Им по-прежнему интересны ваши рассказы, но не ждите, что они будут воспринимать каждое ваше слово со слепой верой. Теперь они знают, что вы – просто человек.
– Я никогда не утверждал обратного.
– Нет, не утверждали. Надо отдать вам должное. Но некоторые из нас ненадолго поверили, что вы – не просто человек.
Минла развернулась и пошла прочь. Наконец стук ее трости затих вдали.
Космические войны, когда они случались, были короткими и не слишком яростными – конечно, в сравнении с кое-какими страшными битвами, запечатленными на рисунках Когорты. Ветхие фрески на кораблях-поглотителях служили напоминанием о сражениях, где целые звездные системы умалялись до оперативно-тактических деталей, холмов или впадин внутри куда более масштабного стратегического ландшафта и где участники – как люди, так и хескеры – перемещались на скоростях, довольно близких к световой, и применяли релятивистское оружие, способное уничтожить целую планету. Одна-единственная схватка могла занять столетия планетарного времени, не одну человеческую жизнь, с точки зрения экипажа звездного корабля. Война как таковая была явлением, неотделимым от документированной истории, чудовищным, удушающим образованием с корнями, уходящими в глубь времен, конец которого лежал в невообразимо далеком будущем (во всяком случае, так предполагали все, кроме Мерлина).
Здесь же диаметр театра военных действий был заметно меньше половины световой секунды – лишь пространство, прилегавшее к Лекифу, с его вереницей полупостроенных Спален и Ковчегов Исхода. Сражение не продлилось и дюжины часов, от первого до последнего взрыва. Если не считать запоздалого вмешательства Мерлина, самым мощным оружием оказались водородные бомбы. Конечно, ужасно, но в них была некая благородная точность, в отличие от оружия, уничтожившего Изобилие.
Все началось с внезапного удара с поверхности планеты, волны захваченных атомных ракет. Похоже, регрессивы установили контроль над сборочным и пусковым комплексом. У ракет не было боеголовок, но не важно: кинетической энергии и взрывной силы атомных двигателей вполне хватило, чтобы разрушить цели. Оружие было нацелено с поразительной точностью. Первая волна уничтожила половину недостроенных Спален и причинила катастрофические повреждения значительной части уцелевших. К тому моменту, как стартовала вторая волна, оборонительные орбитальные комплексы заработали, но было поздно – они успели перехватить лишь малое количество ракет. Многими управляли экипажи самоубийц. Они провели ракеты через наспех возведенные заслоны Минлы. На третьем часу всепланетное правительство начало платить регрессивам их же монетой, пустив в ход истребители-перехватчики, способные действовать в атмосфере. Те разобрались с вражескими наземными укреплениями, но пробить антиракетный заслон вокруг самого стартового комплекса им не удалось. Мощные боеголовки срезали края летающих островов, посылая на поверхность обломки размером с гору. Во время неистового сражения и без того уязвимые прибрежные селения испытали к тому же гнев разбушевавшихся волн. Шли часы. Аналитики Минлы оценивали общее число потерь на земле и на орбите. На пятом и шестом часу нападению подверглись новые Спальни. Беспорядочный обстрел принес еще больше потерь. Временное прекращение огня на седьмом часу объяснялось лишь тем, что пусковой комплекс оказался под большим летающим островом. Как только небо очистилось, ракеты полетели все с той же яростью.
– Они подбили все Ковчеги Исхода, кроме одного, – сказала Минла на девятом часу сражения. – Его мы просто успели отвести за пределы досягаемости атомных ракет. Но если они найдут способ увеличить их радиус полета, уменьшив загрузку… – Она отвернулась от него. – Тогда все было напрасно, Мерлин. Они победят, и усилия последних шестидесяти лет пойдут прахом.
Мерлин понимал, к чему идет дело, но им владело сверхъестественное спокойствие.
– Чего ты хочешь от меня?
– Вмешательства, – сказала Минла. – Используй любую подобающую силу.
– Однажды я предлагал тебе это. Ты отказалась.
– Однажды ты передумал. Теперь передумала я.
Мерлин пошел к «Тирану» и приказал кораблю сбросить груз кварковых торпед на захваченный ракетный комплекс. На этот пятачок земли должно было обрушиться больше энергии, чем израсходовали за все годы атомных войн. Ему не требовалось сопровождать корабль. «Тиран» мог выполнять приказы без непосредственного присмотра хозяина, словно выдрессированный пес.
Они наблюдали за этим зрелищем с орбиты. Когда на горизонте Лекифа взметнулось раскаленное добела пламя, осветив весь край планетного диска, словно трепещущий холодный рассвет, Мерлин почувствовал, как рука Минлы сжала его руку. При всей хрупкости этой женщины, при всем том, что годы многое забрали у нее, хватка ее оставалась стальной.
– Спасибо, – сказала Минла. – Возможно, только что ты спас нас всех.
Прошло десять лет.
Лекиф и его солнце остались во многих световых неделях за кормой. Уцелевший Ковчег Исхода развил скорость в пять процентов световой. Через шестьдесят лет – и еще быстрее, если получится усовершенствовать двигатель, – он должен был войти в другую звездную систему, где им, возможно, удастся высадиться. Ковчег летел вдоль линии Паутины, прячась за ней от хескеровских сенсоров дальнего действия. Он нес всего двенадцать сотен изгнанников, и мало кому из них предстояло увидеть новую планету.
Госпиталь располагался неподалеку от сердцевины корабля, на безопасном расстоянии от космической радиации и малоизвестных излучений Паутины. Многие его пациенты были ветеранами Войны с регрессивами, жертвами серьезных травм, причиненных сочетанием вакуума и жара, радиации и кинетической энергии. Большинству предстояло умереть к тому моменту, как термоядерный двигатель будет переведен в режим крейсерского полета. А сейчас они получали подобающий для героев войны уход – даже те, кто исходил криками и сыпал проклятиями, умоляя о безболезненной эвтаназии.
В звукопроницаемом крыле госпиталя, под опекой машин, лежала Минла. На этот раз убийцы подобрались к ней как никогда близко и почти добились своего. Но все же она выжила, и вероятность полного выздоровления, как сказали Мерлину, составляла семьдесят пять процентов. Куда больше, чем для помощников Минлы, пострадавших во время самого нападения. Но, по крайней мере, они получили наилучший возможный уход в анабиозных капсулах «Тирана». Мерлин знал: задача сводилась примерно к тому, чтобы сшить из кровавых ошметков мяса и обломков костей человекоподобные изваяния и надеяться, что эти изваяния сохранят хотя бы некое подобие рассудка. С Минлой не было бы проблем, но глава всепланетного правительства отказалась от предложения лечь в анабиоз и уступила свое место одному из подчиненных. Зная это, Мерлин позволил себе короткую вспышку сочувствия.
Он вошел в палату и кашлянул, давая знать о себе.
– Здравствуйте, Минла.
Та лежала на спине, примостив голову на подушку, хоть и не спала. Когда Мерлин приблизился, она медленно повернулась к нему. Минла выглядела очень старой и очень усталой, но все же нашла в себе силы улыбнуться:
– Как хорошо, что вы пришли. Я надеялась, но не смела просить. Я знаю, как вы заняты с этим усовершенствованием двигателя.
– Я не мог не навестить вас. Хотя мне было чертовски трудно убедить ваших сотрудников пропустить меня сюда.
– Они чересчур опекают меня. Я знаю, сколько во мне сил, Мерлин. Я выкарабкаюсь.
– Не сомневаюсь.
Взгляд Минлы остановился на его руке.
– Это мне?
Мерлин держал букет чужеземных цветов. Очень темных – в приглушенном золотистом свете такие казались бы черными, но эти были, совершенно очевидно, пурпурными от внутреннего свечения. Словно раскрашенная вручную деталь на черно-белой фотографии, выглядящая так, будто она парит над всем прочим.
– Конечно, – сказал Мерлин. – Я всегда приношу цветы, разве не так?
– Приносили. А потом перестали.
– Возможно, пора начать снова.
Он поставил цветы на тумбочку у кровати, в уже приготовленную вазу с водой. Это были не единственные цветы в комнате, но их пурпур словно вытянул краски из остальных.
– Они прекрасны, – сказала Минла. – Я никогда прежде не видела подобного оттенка. Такое ощущение, словно какая-то цепочка у меня в мозгу замкнулась лишь сейчас.
– Я выбрал их специально. Они славятся своей красотой.
Минла оторвала голову от подушки. В ее глазах вспыхнуло любопытство.
– Скажите, откуда они.
– Это долгая история.
– Прежде это вас не останавливало.
– С планеты Лакертина. Она находится в десяти тысячах световых годах отсюда. Во многих днях корабельного времени, даже если идти по Паутине. Я даже не знаю, существует ли она еще.
– Расскажите мне о Лакертине, – попросила Минла, выговорив название планеты со своей обычной четкостью.
– Очень красивая планета, вращающаяся вокруг горячей голубой звезды. Говорят, что ее, должно быть, переместили на нынешнюю орбиту Пролагающие Путь, перенесли из другой звездной системы. Моря и небеса мерцают синевой, а леса ошеломляют переливами пурпурного, фиолетового и розового. Такие цвета можно увидеть лишь на внутренней стороне век, когда смотришь на солнце. На лесных опушках высятся белые цитадели, башни, соединенные кружевом мостов.
– А на Лакертине живут люди?
Мерлин подумал о ее жителях и кивнул:
– Адаптированные – конечно же. Все, растущее на Лакертине, преобразовывалось с помощью биоинженерии, чтобы выжить под палящим солнцем. Говорят, то, что вырастает там, может расти почти где угодно.
– Вы бывали там?
Мерлин с сожалением покачал головой:
– Никогда не подходил ближе чем на тысячу световых лет.
– Я никогда ее не увижу. Как и все те места, о которых вы мне рассказывали.