– Придется подождать.
– Сейчас везде приходится ждать. Во времена моей молодости старики жаловались, что жизнь течет слишком быстро, они, мол, не успевают. Теперь нам с вами так не кажется. Та жизнь осталась позади – мы успели, а вот она…
– Сколько вам лет?
– Пятьдесят один.
– Не сказать, что много. Я почти на двадцать лет старше. – Неша смотрит оценивающе, и я догадываюсь, о чем она думает. Вне сомнений, я выгляжу старше. Космос сделал свое дело, больница тоже. Порой я смотрю в зеркало и вздрагиваю, видя чужое лицо. – Во время полета с вами случилось что-то ужасное, – заключает Неша.
– Со всеми нами.
Неша наливает чай.
– Думаете, я вам завидую? – спрашивает она, когда я делаю глоток.
– С чего вам завидовать мне?
– Вы были там, вы видели ее вблизи, вы проникали внутрь. Космонавты считают, что все астрономы одинаковые. Вы летите в космос, если повезет, смотрите на Вселенную сквозь армированное стекло, которое запотело от дыхания и искажает картинку. Это как навестить друга в тюрьме: только смотришь, а прикоснуться нельзя. Вы считаете, что мы этому завидуем.
– Ну, лучше полететь и подобраться вплотную, чем не летать вообще.
– Я оставалась на Земле. Я прикасалась к Вселенной мысленно, через математику. Запотевшее стекло нас не разделяло, только море цифр. – Неша окидывает меня строгим взглядом. – В числах – самая истинная истина, самая близкая близость.
– По крайней мере, мы оба тянулись к истине, да? – Я заговорщицки улыбаюсь: не для того я пришел, чтобы спорить о лучшем способе познания природы. – Сейчас этим почти не занимаются. На науку денег нет, на космические полеты и подавно. Но мы сделали великое дело. Нас могут вычеркнуть из истории, только ценности наших деяний это не умаляет.
– А моих?
– Вы – часть наших деяний. Все ваши статьи я прочел задолго до того, как был отобран для полета на «Терешковой». Поэтому много лет назад я пришел на встречу с вами. Но задолго до того… я уже понял, чему хочу посвятить жизнь. Когда появилась Матрешка, я был молод, но не настолько, чтобы не мечтать и не строить планы.
– Небось сейчас вы об этом жалеете?
– Бывает, но не всегда. Не чаще, чем вы жалеете о содеянном.
– Во времена между двумя Союзами было иначе. О своих убеждениях говорили открыто.
– Так вы не жалеете о своих высказываниях?
– Мне было проще, чем ему.
Пауза. Я рассматриваю фотографию на кофейном столике: молодые мужчина и женщина держатся за руки перед незнакомым мне старым собором или церковью в европейском городе, которого я никогда не видел. На них яркая одежда с надписями, солнечные очки и лыжные шапочки. Оба улыбаются. Небо пронзительно синее, словно нарисованное типографской краской.
– Это он? – говорю я.
– Геннадий был хорошим человеком. А вот язык за зубами держать не умел. За это и поплатился. Новые лидеры хотели вернуть нас к старым порядкам. И многие считали, что это правильно. Многие, но не все. Я родилась в тысяча девятьсот семьдесят пятом. Я такая старая, что помню, как жилось до Горбачева. На рай не похоже, уверяю вас.
– Расскажите про Геннадия. Чем он занимался?
– Во-первых, Геннадий был астрономом, как и я. Работал в том же институте. Так мы и познакомились. Только душа у него лежала к другому. С каждым днем он все глубже уходил в политику.
– Так он был политиком?
– Активистом. Журналистом и блогером. Дмитрий, вы помните Интернет?
– Плохо. Он остался в воспоминаниях о детстве, вместе с иностранными туристами и инверсионным следом в небе.
– Власти не могли его контролировать, и это их нервировало. Цензурировать и приструнить Интернет они не могли – тогда не могли. Зато могли приструнить таких, как Геннадий. Этим они и занимались.
– Мне очень жаль.
– Это дело прошлое. Нам было хорошо вместе, а остальное не важно. Если бы я не подняла столько шума своими находками и не разозлила тех, кого не следовало… – Неша осекается, и я вдруг чувствую себя беспардонным наглецом. По какому праву я заявился к этой старухе и заставляю ее вспоминать прошлое? Но уйти не могу: слишком дорого я заплатил за эту встречу. – Не представляю, зачем я до сих пор храню вещи Геннадия, – рассеянно говорит Неша. – Можете их надеть.
Я ставлю чашку с чаем на стол.
– Вы уверены?
– Этого хотел бы Геннадий. Он был сама практичность. За спиной у вас комната, слева от входа в ней – шкаф. Возьмите все, что может пригодиться.
– Спасибо!
Я понемногу согреваюсь, но все равно это здорово – надеть чистые вещи вместо грязных и мокрых.
Геннадий явно был ниже меня – брюки не доходят мне до щиколоток, но жаловаться я не расположен. Я нахожу майку, рубашку и старый серый джемпер, латаный-перелатаный. Еще нахожу ботинки, которые смогу носить с двумя парами носков. В комнате есть раковина – я споласкиваю лицо и руки, убираю назад волосы, а вот бороду опрятной не сделаешь. Я собирался максимально изменить внешность, но сейчас вдруг понимаю, что это бесполезно. Меня найдут – разве что чуть позже. Чтобы понять, кто я такой, достаточно заглянуть мне в глаза.
– Одежда вам впору? – спрашивает Неша, когда я возвращаюсь в гостиную.
– В самый раз. Вы очень добры. Мне в жизни вас не отблагодарить.
– Для начала расскажите, зачем пришли. А потом… Нет, ваше общество мне не в тягость, но потом вам лучше уйти, пока у нас обоих не возникли проблемы.
Я сажусь в то же кресло. На улице снова повалил снег. Вдали, меж двух безликих зданий, видны темные нити железнодорожных путей. Я вспоминаю, что сказал водитель снегоуборки. В такую погоду об автобусах можно не мечтать. Звездный городок закрыт для въезда и выезда, если нет разрешения партии и свободного ЗИЛа.
– Я пришел сказать, что вы были правы, – говорю я. – Столько лет спустя…
– Насчет Матрешки?
– Да.
– Я поняла это почти тридцать лет назад. Ваш приход и ваши слова ничего не меняют.
– Разве не становится легче оттого, что кто-то вам верит?
– Правда – это правда, вне зависимости от того, кто в нее верит.
– Вы сформулировали гипотезу в соответствии с фактами, – напоминаю я. – Она получилась проверяемой, то есть потенциально состоятельной, но не более. Проверить ее вам не довелось.
Она посылает мне суровый, пронзительный взгляд: из-под старушечьей маски проступает былая Неша Петрова.
– Я проверила. При втором появлении.
– Когда официально заявили, что вы не правы?
– Да, официально заявили так.
– Не правы были они. Я это знаю. Вас растоптали, осмеяли, унизили. Но мы-то были внутри. Мы проникли в Слой-три. После этого изменилось все.
– Сейчас это важно?
– Думаю, да.
Вот он, ключевой момент. Цель моего побега – вручить Неше Петровой предмет, который был у меня в кармане пижамы, а теперь лежит в кармане брюк. Я достаю трофей, завернутый в белый носовой платок, и через журнальный столик протягиваю Неше:
– Это вам.
Неша берет сверток с опаской, разворачивает платок и щурится на металлическую коробочку. Затем аккуратно подносит ее к глазам и зажимает пальцами маленькую ручку, торчащую сбоку.
– Поверните ее.
– Что?
– Поверните ручку.
Неша поворачивает ручку осторожно и неуверенно, словно боясь отломить. Шкатулка дребезжит. Неша поворачивает ручку так медленно, что мелодию не разберешь.
– Не понимаю. Вы прошли весь этот путь, чтобы отдать мне шкатулку?
– Да.
– Значит, это не пустые сплетни, – заключает Неша. – Вы действительно повредились рассудком.
Углубляясь в Матрешку, «Прогресс» снова попал в рой летающих объектов. Компоненты Слоя-2, как и Слоя-1, едва просматривались невооруженным глазом – темные, словно сам космос, на долю градуса Кельвина теплее микроволнового фона. Трехмерные изображения на экране потеряли резкость, будто компьютер с трудом расшифровывал радиоэхо. Размером и формой эти объекты отличались от составляющих внешнего слоя – округлые, как галька или всеохватывающие черепашьи панцири, и огромные, как города. Покрыты они были не то чешуйками, не то пластинками, которые шевелились причудливым образом и напоминали сталкивающиеся континенты на планете с активной плитотектоникой. Как и в Слое-1, объекты связывали опаснейшие силовые линии, но для этого слоя прогнозная модель вызывала куда меньше доверия.
Потерявшие управление китайские зонды со Слоем-2 не сталкивались, поэтому мы не представляли, насколько хрупки его объекты. При втором появлении Матрешки Европейское космическое агентство пыталось сбить один из объектов Слоя-2 и взять материал для анализа, но безуспешно. Галину это не обескуражило – она тоже решила попытаться.
Галина выбрала цель, обогнула силовые линии и приблизилась настолько, чтобы метнуть прилипающий якорь в шевелящуюся пластинку. «Прогресс» подтянется на электролебедках, потом выдвинет рычаги с инструментами и манипуляторы.
– Чертова камера снова заедает. И я то и дело теряю стопор антенны.
– За это тебе и платят, – напомнил я.
– Дмитрий, ты хочешь помочь?
– Стараюсь.
Галинины пальцы снова заплясали по кнопкам управления манипуляторами, глаза заметались от экрана к экрану. Я управлению «Прогрессом» не обучался и не понимал, что творится на экранах. Со стороны казалось, что Галина одновременно играет в шесть-семь компьютерных игр – перетасовывает символы согласно таинственным, постоянно меняющимся правилам. Я мог только надеяться, что она не проигрывает.
– Режущая головка соскальзывает. Те пластинки тверже алмаза. И зажимами не ухватишь. Попробую лазером.
Галина включила лазер, и я замер. Как Матрешка отреагирует на то, что в ней начнут прожигать дыру? С космическим безразличием, как повела себя, когда ее протаранил китайский робот и когда американский зонд пересек ее силовые линии? Опыта не имелось – мы могли только гадать. Вдруг до сих пор Матрешка нас терпела и воспримет лазерную атаку как первое по-настоящему враждебное действие? В таком случае потеря «Прогресса» станет меньшей из бед.