Эксперты, планировавшие наш полет, предусмотрели для «Прогресса» каждый вариант, каждый мыслимый сценарий. При этом эксперты ожидали, что Матрешкины секреты недоступны их воображению. Иначе их ждало бы горькое разочарование.
Камера заднего вида показала, как закрывается пропустившее Матрешку окно. Внутренняя поверхность Слоя-3 оказалась такой же безбожно темной, как наружная, зато все остальное сияло. Я затрепетал, чуть ли не в религиозном экстазе. Еще немного – и Матрешкины секреты станут достоянием всего человечества, но пока, на один драгоценный, великолепный миг, такой привилегией обладаем лишь мы с Галиной. Ни одно разумное существо в эти глубины не заглядывало.
За Слоем-3 лежало очередное пустое пространство – Брешь-3, за ней – очередная сфера. Мы разглядывали центральные шестьдесят километров Матрешки, в трех четвертях пути к тому, что скрывало ее сердце. Слой-4 совершенно не напоминал темные устройства, до сих пор попадавшиеся нам, – скорее колючий плод, бактерию-мутанта, фантастический коралл. Поверхность сферы едва просматривалась, затянутая шипами, колючками, жесткими побегами, витыми рогами единорогов среди километров пустоты. От шипа к шипу вилась кружевная паутина из неизвестной материи. Самые крупные заросли оплетали жесткие образования вроде корней деревьев-гигантов. Брешь купалась в сине-зеленом свете, будто стеклянная скульптура, озаренная изнутри. Свет дрожал и пульсировал. Казалось, Слой-3 не проектировали, не строили – он вырос сам, дикий и непредсказуемый. Зрелище пугало и завораживало.
Сигнал оборвался. Теперь «Прогресс» мог положиться только на свои мозги.
– Ты молодец! – похвалил я Галину.
Галина не ответила. Она заснула. Из-за невесомости голова ее не свесилась, рот не открылся, но веки сомкнулись, а пальцы на ручке управления расслабились. Лишь тогда я понял, что Галина выжата как лимон. Наверное, ей снились мирные сны. Она свою задачу выполнила. Не подвела матушку-Россию и Второй Союз.
Я решил ее не будить и посвятил два часа административно-хозяйственным работам. У нас осталась только антенна с малым усилением – другая, с большим усилением, отказала сразу после вылета, – поэтому, прежде чем пересылать на Землю данные с «Прогресса», их следовало рассортировать и сжать. Рано или поздно на Землю попадет вся информация с «Терешковой» – разумеется, если мы вернемся, – а пока мне хотелось передать на Байконур самое важное и интересное. Параллельно я проверял, нет ли новостей с «Прогресса», но сигнала не было.
Не дожидаясь, когда Байконур подтвердит, что пакет данных получен, я разогрел себе еду, хлебнул водки из личного загашника и решил поесть в отсеке, формально считавшемся общим пространством и зоной отдыха. Этот отсек, самый веселый на «Терешковой», украшали пластмассовые цветы, мишура и прочие цацки, а также фотографии, открытки и детские рисунки. Я устроился у стены, включил телевизор и стал перебирать каналы, доступные на «Терешковой», ложкой зачерпывая еду. Пропустив сериалы, телевикторины и ток-шоу, я добрался до государственного новостного канала. Запуск «Терешковой» освещался как сенсация, но полет к Матрешке получился слишком долгим и утомительным, и о нас подзабыли. Теперь мы снова попали в главные новости, вытеснив сюжеты о всепобеждающей советской предприимчивости и нелепых просчетах капиталистов.
Телеканал сообщал зрителям, что автоматический зонд, запущенный с космического корабля, успешно преодолел Слои 1 и 2, чего при первых двух появлениях Матрешки не удавалось никому. Это невероятное достижение, которое – можно утверждать с уверенностью – мы вот-вот превзойдем. Данные, уже пересланные на Землю, телеканал назвал щедрым даром, который на много лет обеспечит пищей самые пытливые умы. Нет, мы не спрячем интеллектуальное лакомство, – проявив исконно советскую щедрость, мы поделимся им с некогда великими державами, у которых пока не хватает средств на космические исследования. Отважные космонавты, собирающие столь богатый урожай, несколько раз назывались поименно. О том, что один из тех отважных космонавтов свихнулся, разумеется, не сообщили.
Я ни на секунду не сомневался, что правду о Якове не обнародуют никогда. Если он не поправится, приплетут неожиданную болезнь или несчастный случай. Проще убить беднягу, чем признать, что космонавты тоже люди.
– Я навещала его, – объявила Галина, испугав меня. В зону отдыха она вплыла совершенно бесшумно. – Яков уже разговаривает, и почти нормально. Хочет, чтобы его выпустили из модуля.
– Это вряд ли.
– Согласна. Только рано или поздно придется что-то решать.
– Ну, спешки-то нет. Ты как себя чувствуешь?
– Спасибо, хорошо.
Галина спала менее трех часов, но в невесомости, даже после изнурительной работы, этого достаточно. Здорово, что физиология так приспосабливается, особенно если дел невпроворот, но это также означает, что десять дней в космосе равны тридцати земным. Или ста.
– Отдохни еще немного, тебе же хочется. Когда «Прогресс» объявится, я тебя разбужу.
– Если объявится.
Я пожал плечами:
– Ты сделала все, что от тебя требовалось. Мы проникли так глубоко, и это…
– Да-да, нужно собой гордиться, – проговорила Галина, сонно глядя на экран.
– Они соврут про Якова.
– Знаю.
– Когда мы вернемся домой, нам велят придерживаться липовой истории.
– Да уж, – отозвалась Галина с такой безысходностью, словно считала это наименьшим из ожидающих нас зол. Новости и телевидение скоро нам надоели. Галина стала отвечать на письма от родных и друзей, а я отправился в орбитальный внешний модуль, чтобы лично оценить состояние Якова. К нашему разочарованию, Байконур так и не порекомендовал ничего конкретного – «продолжайте давать ему те же лекарства», и все. По-моему, им не хотелось оказаться крайними, если бы с Яковом что-нибудь случилось. Руководство было радо переложить ответственность за недужного товарища на наши плечи, даже если мы в итоге убили бы беднягу.
– Дмитрий, выпусти меня. Я в порядке.
Я смотрел на Якова в бронированное окно переборочной двери. Качая головой, я чувствовал себя доктором, озвучивающим страшный диагноз.
– Извини, но пока тебе лучше остаться здесь. Вдруг ты снова попробуешь открыть люк?
– Признаю, что это не тренировка. Признаю, что мы действительно в космосе. – Голос, доносившийся сквозь решетку громкоговорителя, был далеким и дребезжащим. – Дмитрий, ты мне веришь?
– Яков, я загляну к тебе чуть позже.
– Дай мне хотя бы поговорить с Байконуром.
Я прижал ладонь к бронированному стеклу:
– Чуть позже, дружище. Отдохни немного.
Я отвернулся прежде, чем Яков успел ответить.
В отдыхе и сне нуждался не только Яков. Усталость накрыла меня неожиданно и, как всегда, резко – меня словно вырубили. Я спал целых два часа и видел во сне Землю. Вот я сижу в парке, с женой, теплым весенним днем. Полет, по всеобщему мнению успешный, остался позади… Проснувшись, я долго не мог стряхнуть меланхолию. Мне очень хотелось домой.
Галину я нашел за панелью управления.
– Есть новости, – объявила она таким тоном, что я понял: радоваться нечему.
– «Прогресс» объявился?
– Он застрял, Дмитрий. Завяз на подступах к Матрешке. Не может ни вернуться, ни продвинуться дальше.
– Черт!
Когда «Прогресс» добрался до спутанных корней, стало ясно: твердой поверхности в Слое-4 нет, а корни, по сути, и есть сама сфера. В переплетениях имелись щели вроде зазоров в нетуго смотанных клубках. В эти щели бесстрашно и методично пробивался «Прогресс». С первой попытки удалось преодолеть не более трети километра – следующая щель оказалась слишком узкой. Еще одна попытка, еще одна щель, пройдено около километра, затем очередной тупик. Топлива оставалось в обрез – на возвращение к «Терешковой» плюс небольшой запас, – и «Прогресс» решился на последнюю попытку. Тогда он и застрял среди корней, как пуля в хряще.
Галина послала на «Прогресс» команды: откроется окно – и он улетит. Она велела кораблю совершать толчки с помощью манипуляторов и шевелить реактивными двигателями, чтобы освободиться. Команды оптимальные, но от Галины веяло пессимизмом. Мы прождали три часа и за это время подробно доложили о ситуации на Байконур. Наконец окно открылось, и «Прогресс» сообщил, что Галинины команды выполнены, но он до сих пор зажат среди корней.
– Сейчас ты скажешь, что я зря тебя не послушала, – начала Галина. – А ведь я послушала. Если учесть, что мы знали к тому моменту: возвращать «Прогресс» было не слишком разумно.
– Галина, я же полностью с тобой согласился. Никто тебя не ругает.
– Посмотрим, что после нашего возвращения скажут на Байконуре, ладно?
– Уверен, они проявят снисходительность. Мы собрали столько информации…
– Которая не сравнится с потерянными образцами?
– Может быть.
– Что «может быть»? Я все варианты перепробовала. Дмитрий, я знаю, на что способен «Прогресс». Это корабль, а не эскапист в цирке.
– У нас есть «Союз».
– «Союз» нужен, чтобы лететь домой. Он не поддается дистанционному управлению и не годится для сбора образцов.
– Я думал не о дистанционном управлении, а о том, чтобы полететь на «Союзе» к сердцу Матрешки. Он ведь размером с «Прогресс», верно? И технические характеристики примерно те же, да?
– Более-менее. – Судя по тону Галины, особого восторга моя идея не вызвала. – Ну полетим мы на нем, и что дальше?
– Подберемся к «Прогрессу» максимально близко, так, чтобы не застрять. Потом выйдем в открытый космос. При микрогравитации двигаться сможем без особого труда. Пытаться освободить «Прогресс» слишком рискованно, а переместить артефакты нам не помешает ничто. На борту «Союза» места предостаточно, вот мы и увезем их на «Терешкову».
У Галины сбилось дыхание, как после комплекса упражнений.
– В планах такого не было. Ничего подобного не предусмотрено. О том, чтобы лететь к Матрешке на «Союзе», никто не говорил.
– Это всегда было негласным вариантом. Зачем, думаешь, нас сюда послали? Управлять «Прогрессом» в режиме реального времени? Нет, это одна из причин, но не единственная.