Бывало, с других вышек прилетали вертолеты, и тогда лица вокруг менялись. Однажды Гонт спохватился, что уже давненько не встречает того крупного бородача, зато появилась незнакомая молодая женщина. Спартанская жизнь на платформе во многом была похожа на монастырскую или тюремную, но как раз по этой причине следовало радоваться малейшим отклонениям от рутины. Единственное, что здесь всех объединяло и собирало вместе по вечерам в столовой, – ежедневный отчет, передаваемый по радио с других вышек Патагонского сектора, а иногда и с более далеких мест. Это были короткие, во многом непонятные для него послания, звучащие с чужеземными акцентами.
Гонт знал, что двести тысяч живых душ – это смехотворно мало для населения планеты. И одновременно это намного больше числа людей, с которыми он теоретически мог познакомиться или чьи имена хотя бы мог запомнить. Сотня или около того работников в его секторе – это население деревни, но для рядового смотрителя это и есть человечество; другого он не знает. И так продолжалось из века в век. В каком-то смысле этот мир «спален» и их обслуги оказался именно тем, к чему был наиболее приспособлен в результате эволюции разум Гонта. А мир с восемью миллиардами людей, с городами, супермаркетами и аэропортами являлся аномалией, историческим курьезом, и для этого мира Гонт не годился изначально.
И хотя он не чувствовал себя счастливым даже наполовину, но отчаяния и горечи заметно убыло. Община будет принимать его медленно, иногда осаживая и даже отталкивая, когда он допустит ошибку в работе или общении. Но Гонт не сомневался: рано или поздно он станет здесь своим, полноправным членом команды, и тогда придет черед кого-то другого ощущать себя новичком.
Возможно, он и потом не обретет счастья, но, по крайней мере, достигнет какой-то устойчивости и готовности до конца жизни играть по четким правилам. Он будет что-то делать, каким бы бессмысленным это ни казалось, – чтобы продлить существование человеческого рода и Вселенной, которую люди называют домом. А кроме того, обретет самоуважение, зная, что выбрал трудный путь, хотя мог выбрать легкий.
Проходили недели, сливаясь в месяцы. Вот уже два месяца миновало после его пробуждения. Пусть и далеко не сразу, но Гонт стал уверенно выполнять порученную работу. И одновременно росла вера напарницы в его способности.
– Неро говорит, что ты делаешь успехи, – сообщила Клаузен, вызвав новичка к себе в комнатушку, где составляла графики и распределяла наряды.
Гонт пожал плечами. Он слишком устал, и его мало интересовало мнение начальницы.
– Стараюсь, как могу. Не знаю, чего еще ты от меня ждешь.
Женщина оторвала взгляд:
– Раскаиваешься в содеянном?
– Я не могу раскаиваться в том, что не является преступлением. Мы пытались принести в мир нечто новое, вот и все. Думаешь, мы имели хоть малейшее представление о последствиях?
– Ты делал на этом огромные деньги.
– Мне теперь что, терзаться из-за этого? Знаешь, Клаузен, я много думал и пришел к выводу: все твои аргументы – чушь собачья. Я не создал врага. Исходные искины уже обитали в Сфере.
– Они нас не замечали.
– А население планеты только-только достигло восьми миллиардов. Кто может сказать, когда бы они это заметили… или не заметили? Еще через сто лет? Или через тысячу? Искины, которых я помогал создавать, хотя бы предупредили о грозящей опасности.
– Твои искины хотят нас убить.
– Некоторые. Зато другие пытаются сохранить нам жизнь.
Она положила ручку и откинулась на спинку стула:
– А ты все еще показываешь зубы.
– Если ждешь, что я начну молить о прощении, то ждать придется долго. И вообще, подозреваю, что ты разбудила меня с единственной целью – ткнуть носом в мир, который я помог создать. Согласен, это дерьмовое будущее. Я не смог бы сделать его еще дерьмовее, даже если бы захотел. Но не моих это рук дело. И не я отвечаю за гибель любого из вас.
Ее лицо передернулось, как от пощечины.
– Выходит, Неро тебе рассказала…
– У меня есть право знать, почему ты со мной так обращаешься. Но вот что я скажу: если тебе легчает, когда ты срываешь на мне злость, – валяй. Я был миллиардером, исполнительным директором глобальной компании. И если мне не всадили миллион ножей в спину, пока я спал, разве это не доказывает мою невиновность?
Клаузен велела Гонту убираться из ее кабинета, и он ушел с ощущением, что одержал победу, но, возможно, потерял при этом нечто большее. Он постоял за себя, но завоевал ли ее уважение? Может, наоборот, укрепил антипатию?
Вечер он провел в столовой, сидя в углу и слушая радиосообщения с других вышек. Говорили о прорывах – морские драконы атаковали из Сферы. Одному удалось достичь необходимой плотности, чтобы напасть на электростанцию и повредить ее, оставив без питания три вышки. Вскоре подключились резервные системы, но кое-какое оборудование отказало и около ста спящих погибло из-за незапланированного разогрева капсул. Даже если бы они пережили быстрое пробуждение, все равно пришлось бы подвергнуть их эвтаназии. Возможно, сотня дополнительных разумов и не оказала бы заметного воздействия на вычислительную мощность Сферы, но нельзя было допустить рискованный прецедент.
И все же одного спящего вскоре придется разбудить. Подробности сообщались скупо, но Гонт понял: на какой-то вышке произошел несчастный случай. Пострадал некто Штейнер.
На следующее утро, когда Гонт занимался обычной работой на одной из верхних палуб, он увидел приближающийся вертолет. Гонт отложил инструменты и стал наблюдать. Вертолет еще не коснулся посадочной площадки, а смотрители уже собирались возле окрашенного круга, обозначающего зону вращения лопастей. Преодолевая боковой ветер, машина плавно опустилась на круг, и смотрители устремились к ней густой толпой.
Щурясь из-за ветра, Гонт наблюдал. Из салона выдвинули носилки, которые сразу подхватило множество рук. Даже издалека было видно, что дела у Штейнера плохи. Он потерял ногу – одеяло ниже колена провисало. На лице пострадавшего была кислородная маска, кто-то из смотрителей держал капельницу. Толпа возбужденно встречала раненого. Гонт заметил, что многие стараются коснуться руки Штейнера. Он был в сознании. Говорить не мог, но кивал в ответ и поворачивал голову то вправо, то влево, вглядываясь в лица. Но вот его пронесли в дверь, и люди разошлись по рабочим местам.
Примерно через час к Гонту заглянула Неро. Она все еще была его наставницей, поэтому знала его ежедневный график и местонахождение.
– Бедняга Штейнер, – сказала она. – Ты видел, как его привезли?
– Такое трудно пропустить. Мне не показалось, что с ним обращались как с героем?
– Это так. Не потому, что он совершил нечто выдающееся. Дело в том, что он купил себе обратный билет.
– Вернется в ящик?
– Иначе никак. Мы многое можем восстановить, но только не ампутированную ногу. У нас нет средств, чтобы справляться с такими увечьями. Гораздо проще снова заморозить пострадавшего и заменить его кем-нибудь новеньким.
– Штейнер на это согласился?
– Вынужден был согласиться. Одноногий – не работник. Сам видишь, какая сейчас запарка: трудятся все до одного. Ты вкалываешь, пока ноги держат, а если невмоготу, возвращаешься в ящик. Таков уговор.
– Тогда я рад за Штейнера.
Неро покачала головой:
– Зря радуешься. Штейнер предпочел бы остаться. Он хорошо притерся к нам, приобрел популярность.
– Это я заметил. Но почему его встретили так, словно он выиграл в лотерею?
– А как же еще? Рыдать, как на похоронах? Штейнер вернется в спячку, сохранив достоинство. Работал он добросовестно, никого из нас не подвел, а теперь спокойно принимает судьбу. Принимаем ее и мы.
– Значит, скоро разбудят еще кого-то.
– Как только Клаузен найдет подходящую кандидатуру. Однако новичка придется обучать, а на этот срок кому-то надо заменить Штейнера. – Неро приподняла каску и почесала затылок. – Вообще-то, я по этому поводу и пришла. Ты хорошо вжился в коллектив, Гонт, но рано или поздно каждому из нас приходится нести одиночную вахту вдали от главной вышки. Там, где дежурил Штейнер, сейчас никого нет. На этой вышке работы немного, и обычно справлялся один человек. Вот мы и подумали: это отличная возможность испытать тебя в деле.
Ее слова не стали для Гонта полной неожиданностью. Он уже достаточно разобрался в местной специфике, чтобы понять: рано или поздно его отправят на одну из дальних вышек дежурить в одиночку. Он не ожидал лишь, что это случится так скоро, едва он встал на ноги и ощутил себя личностью.
– Вроде я еще не готов.
– К такому никто не бывает готов. Но вертолет ждет, а Клаузен уже переделывает график.
– И надолго это?
– Трудно сказать. Настраивайся недели на три, а то и больше. Боюсь, Клаузен не будет торопиться с твоим возвращением.
– Кажется, я ее разозлил.
– Ну, это совсем нетрудно, – усмехнулась Неро.
Вертолет доставил Гонта на другую вышку. Он взял с собой только самые необходимые личные вещи. Инструменты и запчасти ждали на месте, равно как и достаточный запас продовольствия и медикаментов. Неро заверила, что все будет хорошо. Конструкция роботов, за которыми ему предстояло присматривать, была уже знакома. Неро также сказала, что чудес от него никто не ждет: если возникнет ситуация, с которой он не справится самостоятельно, вышлют помощь. А если он не выдержит и сломается, его вернут.
Она не предупредила об одном: что его ожидает после такого возвращения. Вряд ли ящик. Скорее всего, понижение в статусе.
Но Гонт не боялся срыва, и его не тревожила возможность невыполнения задачи. Волновало нечто иное: зародыш идеи, которую Штейнер невольно подбросил в его сознание. После пробуждения Гонт приспосабливался к новой жизни, медленно принимая ее условия. Он заново оценил свои надежды и опасения, с трудом привел ожидания в соответствие с тем, что мог предложить ему мир в данный момент. Не богатство, не престиж, не роскошь и уж точно не вечную молодость. В лучшем случае тридцать лет, десять тысяч дней. И почти все эти дни будут наполнены изматывающим трудом, который в конце концов его угробит. Придется часто мерзнуть на ветру, мокнуть под дождем и жариться на солнце. Глаза будут слезиться от соленых брызг, а руки болеть от работы, которую счел бы слишком унизительной даже самый низкооплачиваемый пролетарий прежнего мира. И все это на высоте, при постоянном головокружении, а под ногами – лишь металл, бетон и много-много серого океана. Гонт будет ходить голодный и с пересохшим горлом, потому что водоросли малокалорийны, а пресной воды всегда в обрез. Ему очень повезет, если до конца жизни он увидит больше ста человеческих лиц. Возможно, среди этой сотни окажутся друзья, возможно, и враги. И может быть, – всего лишь может быть – найдется хотя бы один человек, который станет ему больше чем другом…