даже не предупредили толком, и планетарную оборону не привели в полную боеготовность. В самую последнюю минуту послали корабли, попытались сбить импактор с траектории, но не успели… – Игнвар сокрушенно покачала головой. – Лоти, мне известно о вашей связи с импактором, и, поверьте, я смогу доказать, что по Наяде он ударил не случайно. Так задумал Сканда, а значит, это преступление, а не вероятностный фактор в небесной механике. Что делает вас соучастницей.
– Прелестно. Составьте на меня досье, передайте его Администрации. Уверена, вас выслушают с живейшим интересом.
– Возможно, я так и сделаю.
По ту сторону ледяной площади на подмостках белой эстрады репетировал любительский ансамбль. Замерзшими пальцами музыканты исторгали из инструментов глухие аккорды. Ингвар пришлось повысить голос, чтобы перекрыть эту какофонию:
– Вам нравится ваше ремесло?
– Оно меня кормит.
Ремесло ничем не хуже других, да и я в нем совсем не плоха. Моя работа – обтесывать лед для блочной перевозки.
Берешь кусок кометы, километра два в поперечнике, обтачиваешь его лазером, плазмой и направленными взрывами, получаешь нужные профиль, симметрию и расположение центра тяжести – и сдаешь заказчику готовую грузовую единицу.
Вот так висишь над обработанной тобой глыбой льда, наблюдаешь, как с одного конца к ней крепят двигатель, а с другой – пауковидную систему управления и как затем твое изделие отправляется в долгий-предолгий путь к изголодавшимся экономикам внутренней системы, – и испытываешь некоторое удовлетворение.
– Но потом все изменилось, – сказала Ингвар. – Должно быть, не в одночасье, но резче и неприятнее, чем вы могли ожидать. Новые технологии, новые методы. Их вводили люди, которые вас не знали и которым была неинтересна ваша судьба. Люди вроде Сканды Абруда.
– Времена меняются. Я менялась вместе с ними.
На катке горожане лениво выписывали эллипсы. Умелых фигуристов здесь было мало; впрочем, на Тритоне даже самый неуклюжий может кое-чего добиться по части изящества. Вот девчушка взвилась в воздух, прижала руки к бокам и проделала десятка два оборотов, прежде чем снова коснулась коньками льда.
Иногда, находясь высоко над эклиптикой, я поворачивала главную параболическую антенну «Татя в ночи» задом к гулу и треску системы и настраивала на ультракоротковолной фон космоса. Вот что напоминает звук коньков – вечный нарастающе-затухающий шепот Вселенной.
– Как случилось, что вы занялись искусством? – спросила Ингвар. – Неужели это было так просто?
Вот спрашивается, какое ей дело?
– Ну не голодать же! Думаю, я все делала правильно. Зарабатывала на жизнь… – Отвечая, я следила за скольжением экскурсионного корабля – неоново-яркой рыбешки – над разделенным надвое ликом Нептуна. – …До вашего появления.
– Однако вы получили свою долю разочарований. Несбывшиеся мечты, неутоленные амбиции.
Сказано это было таким тоном, что я не могла не заподозрить невольного намека на сходство наших карьерных траекторий. Лицензированный частный детектив? Далеко не самая почетная и выгодная профессия в Солнечной системе. Наверное, много лет назад Ингвар рисовала себе куда более интересные перспективы.
Что это, неужели сочувствие? Конечно нет. Всего лишь искорка узнавания.
– Все мы извлекаем выгоду из своего положения, – сказала я. – По крайней мере, пытаемся.
– И жизнь не так уж плоха, правда ведь? Сами посудите, мы на Тритоне, возле Нептуна. Любуемся фигурным катанием. – Ингвар поежилась в своей куртке. – Холодно, но всегда можно перебраться в тепло. Возникнет нужда в пище или общении – а что мешает? И так везде. Хочешь – любуйся видами, хочешь – совершай открытия, хочешь – встречайся с интересными людьми. Сотни миров, тысячи городов и поселков. И ведь находятся же те, кому этого мало. Те, кто ждет от жизни большего, чем может дать Солнечная система.
Я поняла, к чему она ведет.
– Вы о том, что находятся желающие улететь за пределы системы?
– Я просто не понимаю этой тяги. Хоть и побывала возле Юпитера. Видела там космические доки. Строящихся вакуумников там не счесть, как и добровольцев, которым хватает денег на покупку индивидуальной ячейки. И это несмотря на случившееся. – Ингвар топала вовсю, а в белой пагоде любительский ансамбль уже коверкал новую мелодию. – Что не так с людьми? – спросила она, и я не поняла, на музыкантов она жалуется, или на спящих пассажиров-вакуумников, или на тех и других.
Итак, я взяла Сканду на борт, и мы полетели к его камню.
Бегающий по орбите с высоким углом наклонения астероид в тот момент находился далеко от эклиптики. Сканда уже показывал мне снимки, но первый взгляд с близкого расстояния – это всегда нечто особенное.
– Нравится? – спросила я.
– Он хорош. Лучше не найти. Он ведь годится, да?
– Что дают, с тем и работаю.
Но я кривила душой – камень был великолепен. «Тать в ночи» облетел вокруг него раз десять, картируя с детальностью ногтя на большом пальце, сканируя на всю глубину и обстреливая сейсмозондами для составления эхо-карты его нутра. Результаты не дали ни малейшего повода для беспокойства. Мысленным взором я уже видела голову Давида, четко представляла себе, где будут сделаны первые сколы и борозды.
– Вот уж не думал, что вблизи он такой огромный, – восхитился Сканда. – Снимки не передают притяжения всей этой массы. Настоящая гора, улетевшая в космос. Вы что-нибудь чувствуете?
– Это просто камень.
Сканда сдвинул с моих глаз прядку волос и мягко упрекнул:
– Нет в вас ни капли романтики.
Скажу честно: я не хотела, чтобы это случилось. Нет у меня обычая ложиться с клиентом в койку. Когда Сканда настоял на том, чтобы лететь со мной, я предъявила ему стандартный набор условий и требований. На моем борту мои порядки. «Тать в ночи» не очень-то приспособлен для уединения, но наш полет туда и обратно – это бизнес, и ничего личного.
Но что уж теперь сокрушаться? Не буду лгать, что Сканда добился своего с великим трудом. Красивый, обаятельный, он точно знал, чего хочет. Последнее качество делало его и вовсе неотразимым.
У человека есть камень, и человек хочет видеть, что с этим камнем сделают. Кто я такая, чтобы ему отказывать?
Я без промедления взялась за дело.
Роботы исправно выполняли мои поручения. Они отделялись от борта «Татя» и голодными стаями устремлялись к камню. Одни были оснащены лазерными и плазменными резаками, другие – установками для бурения шпуров, которые будут затем заряжены третьими для взрывной отбойки.
И как только эти роботы приступили к своим хлопотам, по бокам «Татя» расправились громадные ручищи с разнообразными резаками и пробоотборниками вместо пальцев. Технология телеприсутствия позволяла мне работать по камню посредством роботов и манипуляторов с той же чуткостью, как если бы мои руки держали молоток и зубило. Я обожала этот процесс. Что называется, грязь под ногтями. Чувствуешь себя настоящим Микеланджело.
Будь я халтурщицей вроде Иннинга и Тарабулуса, справилась бы с этим заказом за неделю. Добросовестный же подход требовал месяцев терпеливого труда. И эти месяцы двоим людям предстояло провести безвылазно бок о бок в жуткой тесноте, в сотнях световых минут от цивилизации.
Я наслаждалась каждой секундой этого срока.
Сканда был так же хорош, как и его астероид. Заплатил вперед. С такими деньгами на счету я могла бы бездельничать не один год. Он даже погасил счета за ремонт «Татя».
Смела ли я гадать, откуда у него такое богатство?
Вообще-то, смела. Но не скажу, что меня это сильно заботило. В Солнечной системе миллионы людей, у которых денег куры не клюют. Иначе кто бы стал покупать места на вакуумниках?
Когда я с головой уходила в работу, ничто не мешало Сканде вернуться в рубку «Татя» и заняться реализацией своего дальнего умысла. И вроде ему даже было все равно, слушаю я или нет. Очень не скоро у меня появилось какое-то представление о его плане и о моей роли в нем.
Кусок за куском, слой за слоем я снимала лишнее с головы Давида. Работа спорилась, однако я знала, что никоим образом не гарантирована от самого позорного фиаско. Лучшие сканеры и пробоотборники все-таки способны ошибаться; небезупречны и другие мои инструменты и методы. Камень есть камень, у любого из них хватает естественных дефектов – к примеру, трещин, образовавшихся когда-то при напряжениях или столкновениях. И среди этих трещин обязательно найдутся совпадающие с плоскостями потенциального разрушения и контурами, по которым мне предстоит резать и колоть, как будто сам астероид стремится сбросить все, что прячет от моих глаз голову Давида. Зато прочие изъяны – коварные враги. Малейшая ошибка при установке направленного заряда, чуть неточная наводка лазерного луча – и я разобью Давиду скулу или бровь.
Конечно, исправить такое повреждение нетрудно, но я ни за что не опустилась бы столь низко. Мухлеж – удел Иннинга и Тарабулуса. Да и вряд ли Сканда довольствовался бы вторым сортом. Уж коли он одержим идеей сотворить голову Давида, значит она должна быть такой же безупречной, как и микеланджеловский оригинал.
Что ж, такой она и будет.
Мало-помалу я освободила волосистую часть головы и верхнюю часть лица. Ниже носа оно оставалось заточенным в камень – ни дать ни взять юноша с бородой старца. Конечно, это ненадолго. Я скалывала «бороду» кусками величиной с дом, по «пряди» зараз. Через месяц будет готова первичная форма. А всего на изготовление головы Давида понадобится три-четыре месяца. От силы пять.
И будет эта скульптура великолепной. Еще никто не сотворил ничего подобного. И камешку, любовно мною обработанному, предстоит кувыркаться вокруг Солнца миллион, а то и миллиард лет. Представляю, как обалдеют, наткнувшись на него, представители будущей цивилизации. Но что откроет эта картина их незамутненному разуму? Пробудит ли хоть слабейшую память о старательных крошечных существах, сотворивших сие чудо?
Роботы роботами, а хлопоты хлопотами. Повозиться мне пришлось изрядно. Между сколами, когда усталость не позволяла мне следить за машинами, мы со Скандой носились по космосу в обзорном пузыре – голые, сплетенные, в очках.