Сперва я думаю, что речь об операционной – называют же ее хирургическим театром? – и зло недоумеваю, почему это касается меня. Вытащите меня из этой дыры, а уж потом решайте, как найти окно для моей операции.
Потом до меня доходит, что речь о другом театре.
– А я протяну столько времени?
– Об этом нам и нужно поговорить. Ваше состояние стабилизировалось, но опасность еще не миновала. – Женщина делает паузу. – Я доктор Аннабель В. Риот. На связь выхожу из передового хирургического пункта в Татьяне-Ольге. Мои коллеги и я будем с вами все время, пока вы в капсуле. После эвакуации курировать вас тоже будем мы. Понимаю, сержант Кейн, сейчас вы чувствуете себя как на необитаемом острове, и это вполне естественно. Но знайте – вы не один.
– Зовите меня Майком, – предлагаю я.
– Договорились, – кивает она. – А вы, если угодно, зовите меня Аннабель. Я здесь, Майк, всего в одном экране от вас. Вот, я даже коснуться вас могу. Вы чувствуете мои руки.
Это не ее руки, и мы оба это понимаем.
Под хирургическими перчатками – кости и сухожилия из металла и пластика. Это телеуправляемые руки робота, которые, в зависимости от ситуации, могут появиться в любой части капсулы. Где-то в Татьяне-Ольге сидит Аннабель в сенсорных перчатках – таких же, как мой сетчатый костюм, – обеспечивающих полное сенсорное взаимодействие с руками робота. Каждый синяк, каждую припухлость она чувствует так, словно находится в одной капсуле со мной. О лучшем медицинском уходе я и мечтать не мог.
Но Аннабель не рядом со мной, что бы она ни внушала мне.
– Вы сказали, что мое состояние стабилизировалось. Не объясните, каков расклад?
– Ничего непоправимого. Правая нога пострадала сильно, и мне, увы, пришлось сделать ампутацию. Но ее несложно нарастить заново. Меня больше беспокоит не нога, а кровоизлияние в мозг. Им стоит заняться в ближайшее время.
Значит, хирургические системы капсулы уже занимались мной. Пока я был без сознания, мне ампутировали раненую ногу, зашили культю, удалили обрубок через окно сброса. Я знаю, как работают травмокапсулы, – нарастить новую ногу для них и впрямь реально.
Но операция на головном мозге…
– Вы хотите вскрыть мне череп прямо в этой штуке?
– Мы проведем вмешательство с минимальной инвазией, Майк. Риск, разумеется, присутствует. Только мешкать и бездействовать – еще рискованнее. Если не принять меры сейчас, вы можете погибнуть.
– Я был в отключке, а вы привели меня в сознание. Вот спрашивается, какого черта?
– Хотелось все обговорить. Отдайте распоряжение, и я приступлю к операции. Если предпочитаете рискнуть и дождаться открытия окна, я с пониманием отнесусь к вашему решению.
Интонация и выражение лица Аннабель предельно ясно говорят о том, как она оценивает мои шансы выжить при отказе от операции. Ненамного выше, чем если бы я до сих пор истекал кровью на поле боя. Но я не могу согласиться, не зная, есть ли у меня возможность спастись.
– Покажите мне, что за пределами капсулы.
– Это не поможет, Майк.
– Все равно покажите. Я был и остаюсь солдатом. Хочу знать, что творится снаружи.
Аннабель поджимает губы.
– Ну, если вы настаиваете…
В глазах у меня по-прежнему военные линзы, но я осознаю это, лишь когда вместо потолка капсулы вижу данные с внешней камеры.
Ничего хорошего снаружи меня не ждет, сомнений нет.
Я не спеша рассматриваю разбитую, зараженную местность – панорамирую, насколько позволяет камера. Я лежу плашмя или почти плашмя на плато, изрезанном воронками, окруженном развалинами не то торгового, не то офисного центра. Метрах в пятидесяти от меня – перевернутый автомобиль, возможно, даже школьный автобус. Опора ЛЭП или ориентирная вышка упала и нависает над землей скелетом гигантского ящера. Над головой – облака горчичного цвета, тяжелые от ядовитых газов. На горизонте колышется плотный химический туман.
Вдали мерцают вспышки импульсных бомб. Потоки плазмы поливают облака. Мехи, гуманоиды, гиганты расхаживают по апокалиптической местности бывшего города. Я снова провожу визуальный разведпоиск, но не замечаю ни одного бойца-человека.
Удивляться тут нечему. По сути, эту войну ведут роботы, а нас, живых солдат, кот наплакал. Интересно, а остальные выбрались? Может, кто-то лежит в капсуле, как я, и ждет эвакуации. Может, все погибли.
Какого хрена меня вообще сюда занесло?!
Ах да… Разведгруппа дальнего действия. Теперь вспоминаются имена других. Рорвик, Ломакс, я – специалисты по робототехнике, получившие задание наблюдать за мехами, нашими и вражескими, в условиях реального боя. Зачем? Нам не объяснили. Только ведь слухами земля полнится. Болтали, что некоторые наши отряды выходят из-под контроля. И вражеские тоже. Почему – никто не знал.
Гипотезы, впрочем, имелись. Мы наделяем мехов самостоятельностью, чтобы им не требовалось человеческое управление. Мы набиваем их мозгами, а потом гадаем, почему они поступают не так, как им велят.
Хотя сейчас это меня не касается.
Похоже, я пока что в безопасности. Санитарный модуль свою работу выполнил – не только затащил мое раненое тело в капсулу, но и о самой капсуле позаботился. Меня окружает невысокая стена из рваного камня и боевого утиля, возведенная наспех и служащая ширмой. Не для того чтобы похоронить меня заживо или усложнить эвакуацию – но чтобы заслонить от вражеских глаз, камер и оружия.
Я вижу санитарный модуль. Четырехметровый робот кружит у капсулы и никого к ней не подпускает. Линзы фиксируют опознавательный знак на роботе. Блок КХ-457, безголовый мобильный гуманоид с овальным отверстием – сквозной пробоиной – в корпусе. В мускулистых руках – ружья, установки для создания противоракетных помех, специализированные устройства для военно-полевой хирургии. Ноги на титановых поршнях кажутся хилыми, а на деле они крепкие и ударопрочные, как стойка самолетного шасси. Выглядит гуманоид устрашающе, но он на моей стороне, и это главное.
Что случилось со мной, что стало с Ломаксом и Рорвиком – я не помню. Я за них больше не в ответе. «Врача!» – крикнул я, чисто на автомате. Мог и не кричать. Моя экзоброня, едва зафиксировав ранение – быстрее, чем нервная система, – наверняка вызвала ближайший санитарный модуль. Защитная экипировка наверняка оказала первую помощь (ничего серьезного, только временные меры). КХ-457 наверняка извлек из переднего нижнего отсека капсулу, опустил на землю и после первичного осмотра поместил меня внутрь.
При обычных обстоятельствах травмокапсула занялась бы мной, а робот вернул бы ее в отсек и рванул прочь из зоны боевых действий. Сегодня такой вариант не рассматривался: слишком велик был риск того, что робота перехватят и нейтрализуют. Я особо ценный кадр – по крайней мере, так говорят. Лучше оставить капсулу на ТВД под защитой робота, пока не высадятся эвакуаторы под плотным прикрытием с воздуха.
Тем временем санитарный модуль не ослабляет бдительности: то и дело поднимает руку и палит в небо из плазмопушки. Порой из-за облаков падает дрон. Большинство мехов наши, но изредка я замечаю и вражеские. Они здесь.
Ну, я увидел достаточно. Теперь ясно: лапшу на уши мне не вешают. Проводить эвакуацию сейчас и впрямь было бы самоубийственно.
Следовательно, если доктор Аннабель В. Риот права насчет кровоизлияния в мозг, мне действительно нужно лечь под нож.
Я смещаю ракурс обратно в капсулу. Поле боя стирается. Вместо него – снова белые стены, шипение и гул добросовестной системы жизнеобеспечения. Бестелесные руки, тянущиеся сквозь стены.
Я даю Аннабель согласие. Приступайте, устраните кровоизлияние.
А потом вытащите меня из этого ада.
Я прихожу в сознание. Первой приходит мысль, что я в безопасности, я вернулся в Татьяну-Ольгу. Я знаю это, потому что я больше не в травмокапсуле. Нет, вообще-то, я по-прежнему в капсуле, с такими же белыми стенами, как у первой.
Это не может быть первая капсула: в ней не хватило бы места. Я уверен, потому что в эту капсулу втиснули еще одно тело, еще одного раненого солдата, чего в первой капсуле не смогли бы сделать. Очевидно, пока я был в отключке, пока меня оперировали, КХ-457 провел эвакуацию. Меня поместили в капсулу побольше, пока не найдется окно у нейрохирурга, или с кем там они договорились. Скоро начнутся улыбки и приветствия: «Добро пожаловать домой! Ты выполнил задание на отлично!»
Интересно, что случилось с моим соседом по капсуле?
А потом я вдруг осознаю, что сквозь изоляцию капсулы и фоновый гул медицинских систем периодически слышатся «голоса» импульсных бомб и плазменных пушек. Либо линия фронта значительно приблизилась к Татьяне-Ольге, либо я еще не дома.
– Майк, вы меня слышите?
– Да.
Аннабель сглатывает.
– Новости в основном хорошие. Кровоизлияние мы остановили, чему я очень рада.
– Не нравится мне это «в основном». Почему здесь еще один солдат? Почему вы переместили меня в капсулу побольше?
– Вы в той же капсуле, Майк. Мы вас не перемещали. Вы в той же самой капсуле, где были, прежде чем я ввела вам общий наркоз.
Лежать вдруг становится неудобно, и я пробую повернуться на бок. Получается не очень, зато, кажется, мой молчаливый сосед повернулся точно так же, как я, – словно нас склеили.
– Говорю вам, здесь есть кто-то еще.
– Ясно… – Аннабель на секунду удаляется, что-то шепчет коллеге, потом возвращается ко мне. – Это… вполне ожидаемо. Майк, у вас повреждена правая лобно-теменная область мозга. Частью это спровоцировано кровоизлиянием, частью – нашим вмешательством. Хочу подчеркнуть, что реально осуществимых вариантов у нас не было. Если бы не операция, этот разговор вообще не состоялся бы. Сейчас у вас галлюцинация – ощущение себя вне тела, вызванное дефицитом ингибиторных систем, обеспечивающих нормальную работу зеркальных нейронов. На самом же деле вы один в капсуле. Поверьте мне на слово.
– Так же, как поверил заверениям, что операция пройдет без осложнений?
– Результат нужно считать успешным. Вы по-прежнему с нами и в стабильном состоянии.