В отличие от баб деревенские псы, такие добродушные, подобострастные и днём и ночью к пешим, конным, околесованным, трезвым и пьяным, при виде бегущих (до сих пор они наблюдали в таком состоянии только детей) возбудились до крайности.
Белые клыки, чёрные пасти, мутные от бешенства глаза обложили любителей утреннего бога.
Испуганная Кристина вознамерилась было остановиться, но Нарышкин приказал: «вперёд!», прикрыл её сзади и, приноровившись, ткнул ближайшего кобеля пикой в бок.
Пёс взвыл и отстал.
Получив пару болезненных тычков, и остальные осмеливались только облаивать издалека.
– Завтра прихвачу травматику. Будем отстреливаться. Вы умеете стрелять, Кристина? – развязно, как и положено победителю, спросил Нарышкин.
– Не пробовала.
– Научу!
Некоторое время они бежали молча, а на утоптанной полянке у моста Кристина остановились, закинула ногу на штабель брёвен и простёрлась вдоль поднятой ноги.
– А почему же, если вам не нравится идея фильма, вы всё-таки снимаете? – спросила она.
Тихо, вкрадчиво говорила, как бы специально вынуждая Нарышкина подойти вплотную, если он желает расслышать это чревовещание, – похоже, приёмчик у неё такой был дамский эксклюзивный, приманный.
Сработало.
Нарышкин совсем близко (даже пахнуло от него потом в смеси с дезодорантом) опёрся руками о брёвна и стал отжиматься.
– Патриотизм рулит, милая Тиночка. Времена нынче такие в этой стране. Иначе большого экрана не получить. Идея дрянь. Поэтизация всесилия насилия. Чтобы стать русским, видите ли, надо полюбить несвободу. Русские и так в своей стране как в ссылке из лучших миров.
В порыве ухажёрской саморекламы Нарышкин поднял обрезок бревна и, ухватив двумя руками за торец, со словами: «Старинная шотландская забава» – разбежался и толкнул его, рассчитывая, что долетит до воды.
Бревно, и двух кувырков не совершив, гулко ткнулось в землю.
«Шотландец» скорчился, ухватился за спину одной рукой, а другой для поддержки – за штабель и застонал.
Кристина склонилась над ним:
– Что, растяжение?
– Кажется, сорвал.
Обратный путь лихой копейщик одолевал, опираясь с одной стороны на палку, как на костыль, с другой – на руку Кристины, то и дело под предлогом боли норовя ухватиться за талию.
Кряхтел, вздыхал, охал, однако не переставал размышлять о том, почему вдруг с ним приключилась такая беда… «Захват неправильный… Шотландцы ещё в пояс упирают бревно на разгоне… Не размялся…»
А Кристина сказала:
– Это вам за ссылку.
– За какую такую ссылку?
– Из лучших миров.
– А! По поводу русских, конечно, никакой критики! Сразу по хребтине… Нрав известный… Патриотизмом охвачены даже брёвна…
Палка, превратившаяся в ортопедическое приспособление, не производила на собак раздражающего действия, и бегуны без проблем добрались до дома – прямиком в комнату Кристины, к раскладному массажному столу.
Нарышкин едва смог сесть на стол. Чтобы уложить, пришлось Кристине придерживать его как ребёнка под коленками и за спину, получались стопроцентные объятия, к сожалению, для Нарышкина с медицинским бесполым содержанием.
Он лёг, вцепился в края стола и Кристина принялась мягкими рывками вытягивать ему позвоночник, встав между его ступней и захватив за лодыжки.
– А где киндер? – спросил он.
– Наверно, Варенька забрала.
…Утром после ухода Нарышкина на пробежку Варя не смогла заснуть от детского плача за стеной в комнате Кристины. Ребёнок не унимался. Она подошла к дверям, постучала. Отозвался лишь мальчик – усиленным рёвом. Она вошла.
Кровать Кристины была пуста.
Подавленная детским криком, захваченная единственно состраданием к ребёнку, Варя не смогла соотнести одновременный ранний уход Нарышкина от себя с отсутствием Кристины здесь (видимо, режиссёр вызвал). Варя успокоила мальчика, увела в кипятильню, заварила мюсли, накормила и повела обратно, намереваясь просить позволения у матери взять Коленьку с собой наутро позаниматься с ним чтением.
И вот теперь, услышав голос Кристины за дверью, она вошла и увидела за занавеской голые мужские ноги, обхватившие Кристину и двигавшиеся возвратно-поступательно.
Большие пальцы на ногах были немного расплющенные и загнутые кверху – родные пальцы Нарышкина.
Варя омертвела. Не было сил кинуться вон от этого ужаса.
Спас мальчик.
– Мама, мама! Мы с тётей Варей сегодня за грибами пойдём!
Кристина выглянула из-за занавески, оттуда же донёсся голос Нарышкина:
– А я теперь только на четвереньках.
Не переставая вытягивать чресла англомана, Кристина пояснила:
– Защемление нерва.
Если бы не мальчик у неё в коленях, Варя скорее всего зашла бы за занавеску и села там на стул, обозначая перед девушкой своё главенствующее положение. Она следила бы, не переходит ли она за черту врачевания, живой преградой сидела бы там и, вовсе не ограниченная наставлениями Гиппократа, может быть, даже успокоительно поглаживая руку ненаглядного «Мартышкина»
Присутствие мальчика смиряло. Тяжёлое тёмное чувство растворялось в его щебетании.
С момента появления в её жизни Коленька стал вторым центром её глубинных устремлений. Казалось, теперь она любила мальчика даже больше, чем Нарышкина, которого вынуждена была любить, чтобы заполучить такого же вот мальчика…
На террасу к завтраку Нарышкин пришёл, опираясь на палку и на плечо костоправа в юбке.
Он ввёл Кристину в семью под предлогом оказания ему врачебной помощи.
К тому же, сказал он собравшимся за большим столом, в киногруппе дикарские обычаи.
– А мы с вами сжились, сдружились во время поездки в «Малевиче». Надеюсь, никто не возражает…
Шумок одобрения прошуршал за столом.
Варя рассыпалась перед массажисткой в любезностях, усадила её рядом с собой, принялась потчевать с изысканной вежливостью, временами, впрочем, несколько напоминающей змеиную.
2
После завтрака, пока Варя водила Коленьку по грибы, ей привезли из Москвы ещё одного её любимца – Kavasaki KLE («Клёху»).
Мотоцикл выгрузили из фургона и вкатили на стоянку.
Рядом с микроавтобусом по кличке «Малевич» этот «Клёха» выглядел жеребёнком, для Вари, несомненно, существом одухотворённым.
Как только она увидела его, всё дамское, женское, материнское (Коленьку сразу бросила) выключилось в ней, тотчас она преобразилась в московскую оторву Вар-Вар, в боевитую журналистку В. Броневую, в байкершу из клуба «Devoid of rights»[13]. Присев перед железным конём, она принялась осматривать фильтры, продувать их. Измерила уровень масла. Подкрутила винты в карбюраторе, ворча: «Постоянно богатит…» И наконец, совершила первое, самое волнующее движение любого, кто хоть раз ездил на двух колесах – «взяла быка за рога», приподняла маленькую ножку в проклёпанном сапоге с наколенником и ударила подошвой по «дрын-палке», как на жаргоне её клуба называется кикстартер.
Молодое яростное ржание разнеслось на многие километры вокруг.
Варя ногами обняла клокочущий металл, слилась с мотоциклом и, едва не сделав козла на перегазовке, помчалась в сторону трассы М8.
На этом никелированном железе, в этой грубой шкуре она более всего была сама собой.
Только что перебирая привезённую вместе с мотоциклом амуницию, с придыханием шептала: «Шапочка…» Хотя это был огромный шлем с прозрачным забралом.
«Ботиночками» поименованы оказались мотоботы в два килограмма весом каждый.
«Рубашечкой» представлялся Варе жилет наподобие армейского пуленепробиваемого.
В облаке пыли она уносилась в сторону трассы М8.
Родные изумлённо смотрели на удаляющуюся мотоциклистку с террасы особняка, раздвинув тюлевые занавески.
«Хороша, чертовка», – думал Нарышкин, опираясь на палку.
Лихая столичная наездница на некоторое время затмила для него таинственную провинциалку Кристину, он вынужден был отдать должное впечатлению, произведённому на него старинной подругой.
Маленький Коля, рассердившийся было на добрую воспитательницу за измену с «мотей», получив от неё обещание покататься, вытер слёзы и теперь тоже восхищённо смотрел на удаляющуюся жёлто-голубую игрушку с «тётей Варей» на ней.
…Она мчалась по трассе М8.
Шлем с прозрачным забралом напоминал крохотную кабину – лишь для головы. Щёки Вари, немного даже впалые, диетические, в шлеме сжались подушечками с боков и стали вполне выпуклыми, полноватыми и даже розовели от возбуждения, как и губы с чёрной окантовкой. Как всегда, когда она в таком упоении дорогой переставала следить за происходящим в зеркале заднего вида, неожиданно слева сначала ударила волна воздуха и качнула мотоцикл, а затем зло, напористо и оглушительно сигналя, обогнал её какой-то необъятный джип.
Некоторое время Варя ехала сосредоточенно, пока не увидела перед собой трясогузку, летящую со скоростью её езды – протяни руку и хватай птаху, словно глупую курицу.
Варя «крякнула», птичка упорхнула, а она подумала, хорошо бы сфотографировать всё это: мелькающие деревья на обочине, край мотоциклетного шлема и трясогузка тут же в полёте.
Тысячи просмотров в Youtube гарантировано!
Коли не получилось с птичкой, решено было сделать простое селфи (себяшку, самострел).
Не сбавляя хода, она сняла шлем, повесила его на локоть и, руля одной рукой, принялась фоткать. Так же и просматривала снимок – на ходу, краем глаза. Осталась довольна автопортретом настолько, что и далее поехала без шлема, чтобы всякий встречный мог восхититься волосами за её спиной (сотней косичек-дредов).
Ветер забивал рот. Удавалось выкрикивать только некоторые слова песни-гимна клуба «Devoid of right»[14].
В Москве зажатая на мотоцикле мчащимся железом со всех сторон, вся превращавшаяся в чутьё, каждую секунду вынужденная электризовать нервную систему новыми импульсами, Варя в седле теряла способность к размышлению, а здесь, на пустынной трассе М8, один на один с асфальтом у неё появилась возможность перебрать, пе