Впервые она потянулась к местным.
Снялась из-под тента под действием общей тревоги и за успокоением направилась отнюдь не в дом к близким семейным, а к людям посторонним, в коих, по прихоти смещённого сознания, предполагала она единокровную народность.
С корзинкой в руках встала поодаль и боком, словно перед невидимой стеной, настроилась подслушивать, а бабы не утерпели, спугнули её.
– О Кристине что слыхать, Карловна?
Она сморщилась, напрягая слух, желая вычленить желанные созвучия.
У неё опять спросили:
– Паренёк-то всё вокруг тебя вился, Карловна. Где он?
После чего, как говорится, махнув на молчунью рукой, замкнули разговор на себя.
Ответили за неё.
– Поди, у Варьки он. Липнул к ней как муха.
– А вот кабы она с мальчонкой эдак-то сверзлась. Ведь не далее как утром с ним ездила на своей таратайке.
– Слышишь, нет, Карловна? – опять обратились к сосредоточенной слухачке.
И опять продолжили вместо неё.
– Что у нас с Карловны нынче взять? И без того не в себе ходила, а тут и вовсе её пришибло.
– Ополоумеешь тут. Такую девку загубили.
– Не каркай. Счастье – не лошадь: не по прямой дорожке ходит. Ужо и вылечат. Так она тебе опять спину-то и помнёт.
– Ой, да хоть бы всё ладно вышло.
– На Варьке-то ни царапины.
– Да уж так оно так! Кому вилы в бок, кому сена клок. Не угадаешь…
Вспоминая Кристину, отмечали в ней некую загадочность: бег этот по утрам. Купанье хоть в дождь, хоть в ветер… «А на берегу-то сидит да всяко себя изворачивает, в узел завязывает…» Особенно дикими казались её вопли у реки (мантры «ом-м»). «Всё равно что волчица на луну…»
«С книжкой всюду».
«И мяса не ест!»
7
По мере оседания пыли солнце очистилось до канареечного цвета и уменьшилось до величины кольца, сложенного из пальцев на вытянутой руке.
От зеленоватого горизонта веяло холодком.
Варя закрыла окно и снова легла на кровать рядом с Коленькой.
– Ма-ма-а, – скулил мальчик.
– Не плачь, Николя. У тебя есть я.
– Хаханьки-хиханьки, – горько шутил мальчик.
– Никаких хиханек! Всё очень серьёзно! Завтра поедем Кристиночку в больнице навещать.
– На «Клёхе»-калёхе?
– Не знаю, когда я теперь на него смогу сесть. Может быть никогда. Поедем на «Малевиче». Аккуратненько. Не спеша.
– Фу! Неинтересно.
Вскоре мальчик уснул, и Варя, не включая света, принялась гладить майки и рубашки Коленьки на широком подоконнике, как любила делать со своим бельём в Москве, в свете ночного проспекта.
Теша в себе мамочку, постирала она эти рубашки в Уме, на пляже, желая испытать удовольствие от перетирания вещей любимого существа в руках, кулачками…
Из-под утюга несло горячим озоном.
«Неинтересно ему на машине. Мотоцикл подавай. Никакой связи не чувствует с аварией. Мать в реанимации, а он как быстро отгоревал. Самозащита сработала? Или элементарный детский эгоизм?»
Она и своему спокойствию удивлялась. Не ожидала от себя такого хладнокровия. Биение сердца, правда, в ушах отдавалось звоном, давление, видимо, тоже подскочило. Но в остальном никаких изменений (когда ночью падут с души оковы контроля, она будет кричать голосом животной страсти, как при соитии, и метаться на кровати, так что проснувшемуся Коленьке придётся будить её и плакать вместе с ней). А сейчас, за глажкой, она пыталась понять, с чего всё началось. С прикосновения к ней рук Кристины на массажном столе? С тех бархатных сновидений? Или с просьбы Нарышкина по скайпу телефона Кристины? Она опять стала переиначивать его фамилию самым неблагозвучным образом.
«Это он виноват! Он!»
Разобравшись с источником потрясения, Варя принялась уяснять и собственное поведение в этих тяжёлых обстоятельствах. Испытала довольно сильное чувство досады на саму себя. Как дурно, должно быть, она выглядела в своей истерике за столом на террасе! Какое было у неё некрасивое лицо… Сырость под носом (она даже мысленно не смогла произнести слова «сопли» в отношении себя)…
«Хотя, может быть, из-за дредов было не видать?… Да, полезная причёсочка…»
А само чувство ревности и вызванное им поведение Вари после массажа казалось ей событием ничтожным… Нет, ни сколько не позорным и ничуть не постыдным, но именно – ничтожным…
В задумчивости остановив скольжение утюга, Варя почувствовала запах горелого. Маечка была испорчена.
«Что ты дёргаешься? – спрашивала Варя себя. – У тебя только синяк на колене. Кристина жива. Следователь вполне лояльный…»
Она вспомнила недавний допрос, молоденького, только что из университета, робкого мальчика-следователя, которого она, кажется, смогла разжалобить своим видом несчастной и таинственной столичной красавицы. Он был явно на её стороне и квалифицировал аварию по самому минимуму – несчастный случай.
«Что ты дёргаешься? У того КамАЗа не было на хвосте красного флажка, а у тебя все документы в порядке… Тормозной путь достаточный… Заявила, что скорость не превышала 70 километров… И следователь записал это…»
«Что ты дёргаешься? Посмотри, вокруг тишина и покой. Жизнь продолжается!»
Из запасов Нарышкина она достала бутылку «Skoth whisky» и плеснула на донце стакана.
И опять подумалось о нём.
«Позвонит, скажу: „Приложилась слегка…“ Спросит о Кристине, скажу… как можно более уклончиво: „Ей немного не повезло, это был не её день, слегка пострадала твоя бегунья…“»
Она сидела на подоконнике со стаканом в руке и глядела, как померклый закат начинал оживать, розовая жилка за лесом раздувалась словно прозрачное брюшко кровососа…
Да, Коленька несколько отстранился от неё, стал чураться, но это временное явление. По своим наблюдениям Варя уже давно убедилась, что в принципе дети продажны… Заплати любовью – и бери голыми руками…
Вот он, спит вполне беззаботно.
«Завтра в больницу… В видеосалон… Дисков всяких наберём… Куплю ему синтезатор… Всё, что захочет… Затем занятия…»
В голове у Вари складывалось такое расписание: 1) лепка из глины и обжиг в настоящей печке; 2) чтение «Тома Сойера»; 3) обучение нотной грамоте и игре на клавишах…
Она не заметила, как в мечтах уже в Москве въезжала на своём миникупере на Поварскую и вела Коленьку по мраморным ступеням на прослушивание в подготовительный класс…
Ничего удивительного.
Склонность, а точнее, устремлённость женщины в будущее обусловлены её природой. Будущее зачинается в женщине, она рождает будущее, становится провидицей судьбы своего чада, всячески способствует длительности его жизни, страстно желая предусмотреть трудности его существование на годы вперёд и упредить опасности.
Само материнское желание счастья своему сыну или дочери уже есть мощнейший посыл на годы вперёд и надёжнейший оберег её дитя на десятилетия, а бывает, и на всю жизнь…
«Упс… – остановила Варя течение своих мыслей. – Как будто Кристины уже и на свете нет…»
Она убрала глаженные вещи в шкаф. Надела сорочку до пят, чего никогда не делала в ночах с Нарышкиным, и повалилась в кровать боком, лицом к Коленьке.
Любовалась им, пока не уснула.
Часть XIIIДочь есть дочь
Я – эксперимент,
просто эксперимент, —
эксперимент и ничего больше…
1
Накануне дня рождения Антона диван-качалку на лужайке перед домом развинтили и сложили под навес, к покалеченному, без одного колеса, «Клёхе».
На освободившееся место поставили печной мангал, похожий на макет какой-то космической станции с распахнутыми солнечными батареями, – длинные крылья-столы поделили поляну на молодёжную и взрослую.
Начало было объявлено: в семь.
Вячеслав Ильич надел белый костюм, повязал шею бирюзовой блескучей косынкой и подошёл к холодильнику, решив подкрепиться чем-нибудь до шашлыков.
Он открыл дверцу, и банка джин-тоника буквально упала ему в руки.
Откуда она взялась?
Словно мина-ловушка была уложена опытным сапёром – подозрительно тёплая, чтобы считаться долго пролежавшей в стуже.
Вячеслав Ильич в раздумье, как обычно, схватившись за шею, долго стоял с находкой в руке, словно взвешивая её, и внимательно перечитывал давно знакомую этикетку.
Казалось, вовсе и не жидкость колыхалась под тончайшей алюминиевой оболочкой зелёненького цилиндрика, а нечто живое.
Он даже не сразу решился откупорить, а когда все же осторожно клацкнул язычком на крышке, то, прежде чем пить, понюхал…
Привычной свежестью наполнился череп, чувства расцветились.
«Ну и замечательно, – подумал он. – Получится прекрасный аперитив!»
И, прохаживаясь по лаборатории, за несколько приёмов выпил газированный джин, оставив порожнюю банку на подоконнике, как раритет.
На крыльце появился Вячеслав Ильич – лёгкий, словно бы наполненный гелием. Спрыгнул-спланировал со ступенек и летучей походкой, как бы подхлёстывая себя хаером, направился навстречу первым гостям – паре царствующих особ Окатова, супругам Бобровым, одинаково высоким, налитым телесной крепью, идолоподобным, с достоинством попиравшим землю вверенной им территории.
Вячеслав Ильич с изумлением обнаружил в себе неожиданное проявление придворной почтительности вопреки собственным желаниям и привычкам демократа, был неприятен самому себе, но, может быть, именно поэтому встречная улыбка главы была предельно дружественной, удвоенной и усиленной такой же улыбкой супруги.
Административный испуг, сковавший было главу Окатова после крамольной речи Вячеслава Ильича на митинге у моста, благополучно развеялся в душе отставного майора полиции словами вышестоящего начальника района, прочитавшего репортаж об этом событии в газете «Путь» («Всё путём»), по слухам, молвившего затем «побольше бы нам таких почётных граждан…».
Гость был в мундире, в котором вышел в отставку. Китель, бывший ему впору на хлопотной полицейской службе, после года «кормления» на окатовском поприще втугую обтягивал телеса майора. Так же и его супруга, перва