я леди села, будучи до этого деятельным завучем, возвысившись, не изменила своего представлениях о собственной комплекции, и нарядилась тоже в тесноватое, но, видимо, любимое бордовое платье из стрейч-эластика.
– Рад приветствовать вас, «только товарищ майор», – пожимая гостю руку, сказал Вячеслав Ильич, напомнив о его просьбе – «никаких господ, только товарищ».
Не так уж выхолощен оказался майор пожизненной службой во власти, тоже подпустил игры:
– Здравия желаю, господин профессор!
Вячеслав Ильич одобрительно похлопал его по плечу и сосредоточил взгляд на наградах:
– Ого! У вас на груди целый иконостас.
– Пример для молодёжи. Восьмерых сегодня торжественно в армию проводили. Завтра на отправку.
«На убой ребяток готовите», – подумалось Вячеславу Ильичу в неожиданном и, казалось, беспричинном раздражении. После чего мысли в голове Вячеслава Ильича опять, совсем некстати, привело к ничтожному предмету – к банке из-под джин-тоника, непонятно как появившейся в холодильнике. Казалось, запасы давно кончились. Большую часть привезённых из Москвы консервов-коктейлей он выпил в ночь великих потрясений, плутая по дебрям Умы, а коробку из-под этого Greenalls приспособил под урну для бумаг.
Откуда же взялась полная?
Супруга главы вывела его из задумчивости:
– А где же ваша половина?
– Она немного нездорова. Бразды правления в руках дочери.
И Вячеслав Ильич указал в сторону грандиозного мангала, где Варя с ассистенткой Настей нарезали зелень для шашлыка под руководством Габо Бероева – в кожаном фартуке мясника и с закинутым на спину белым башлыком джигита.
– Которая ваша? – поинтересовалась супруга главы.
– Та, что похожа на инопланетянку.
– Чудесно! Слышала, у неё масса талантов.
– Думаю, для женщины это скорее в тягость. Женщина чем хороша? – спросил Вячеслав Ильич и помолчал, предоставляя возможность ответить гостям.
Пришлось самому заканчивать мысль. Он не ожидал, что получится афоризм.
– Женщина хороша наличием энергии, от которой ярко горит лампочка любви.
При мысли о любви вообще и о его новой, материализовавшейся в Настеньке, Вячеслав Ильич оживился до такой степени, что принялся развивать тему, предлагая представить вид с самолёта на Землю ночью – на огни городов, мерцание сёл и деревень – это всё те самые лампочки женских сердец! Светлячки любви…
Высказывание понравилось супругам Бобровым. Польстило жене и уместилось в рамках армейских представлений мужа о предмете возникшего разговора.
– А где же виновник торжества? – спохватилась гостья.
Вячеслав Ильич перевёл взгляд на другой край поляны. Там стриженые под ноль деревенские парни под руководством лохматого Антона сооружали из строительных поддонов какое-то подобие эстрады (чёрные звуковые колонки усилиями бритых наголо рекрутов уже были принесены из клуба и развешаны на стволах старых берёз).
– Он у вас музыкант?
– Всё, что от него осталось.
– Интересный мальчик, – совсем как школьный учитель выразилась супруга главы.
Вячеслав Ильич увёл властительную чету в беседку, усадил там за стол, придвинув пиво майору, графин с соком – его супруге, а сам, сев и закинув ногу на ногу, принялся кидать в рот миндаль, орешек за орешком.
Недавний поэтический всплеск опять резко сменился в Вячеславе Ильиче навязчивой озабоченностью тайной появления джина в холодильнике. Да, последними двумя банками они с Толей Плоским отметили ещё окончание строительства моста, хотя и покупали потом добавочно, но уже отечественный «Алко» (джин-тоник в Окатове в глаза не видели…)
Откуда этот?…
Он жевал орехи, качал ногой и молчал, не совсем прилично для принимающей стороны.
Хороший глоток пива возбудил теперь уже майора, и он, предполагающий в хозяине поместья постоянно высокий настрой, решил продолжить разговор по-философски, помня о речи Вячеслава Ильича на открытии моста. Язык его не приспособлен был к идейности, не хватало соответствующих слов, и получалось туго.
– Подтянуться должен народ, это вы верно тогда сказали… Наши деды сохой да топором такую страну подняли… Какие люди были… Теперь нет таких… Подай да принеси… Грушина Александра Ниловна одна не только на всё Окатово, а и на весь куст…
При упоминании о славной мостостроительнице одновременно взбодрились и Вячеслав Ильич, и супруга главы. Один по-деловому, другая по-женски.
Вячеслав Ильич вспомнил о разговоре с Александрой Ниловной у неё в спальне по поводу возведения памятника героям Гражданской войны и его обещание замолвить словечко перед начальством – случай представился. А супруга главы всколыхнулась при упоминании бывшей фельдшерицы, будучи переполнена множеством слухов о якобы близости профессора и Шуры Грушиной, и вот он сидит перед нею, этот учёный москвич, долго будет видеть она его в упор, производя тончайшие наблюдения…
Каким-то родственным теплом повеяло от Вячеслава Ильича при упоминании об этой мостострительнице, улыбка из самых глубин и орешки – в сторону… «Ох, кажется, правы бабы, вовсе это и не наговоры, а дела сердечные, самые настоящие», – думала супруга главы, с женской проницательностью вглядываясь в Вячеслава Ильича.
Став в Окатове властной особой, она тотчас обрела немало добровольных наушниц, поведавших ей историю села, конечно же, с уклоном семейственным. Вдова Шура, сильная своей неугасающей прелестью, в повествованиях приближённых упоминалась чаще других не только потому, что вокруг неё «вились мужики», но главным образом потому, что эта женщина несла в себе тайну рождения своей дочери. Нераскрытое, не разложенное по полочкам это обстоятельство никак не сдавалось в архив. Слухи вокруг Александры Ниловны были живучи, и внимание к ней повысилось до крайности после приезда Вячеслава Ильича.
(Убеждённый в скрытности своего посещения дома старой знакомой, профессор ошибался. Проходившая тем туманным утром по селу бывшая трактористка Ольга Пятакова заметила его, прятавшегося в сарае у вдовушки, и следствие на общественных началах резко продвинулось ко вскрытию истины. И болезнь Гелы Карловны была истолкована присяжными на высоком крыльце магазина «Габо Бероева» как результат невыносимых страданий от неверности мужа, окрутившего сначала Александру Ниловну, а теперь взявшегося за ассистентку)…
Наблюдения приглашённой на именины супруги главы районной администрации вполне подтверждали догадки баб.
Когда невесомая Настя в клеёнчатом переднике, обтирая руки влажной салфеткой, подлетела к беседке и, напомнив Вячеславу Ильичу о сроке очередной «активизации процесса», спросила, каких «ферментов сегодня надо добавлять – бетанина или пантенола», то взгляд Вячеслава Ильича на неё сделался искристым, зыбким, плавающим в неге, что, с одной стороны, порадовало гостью и она приятной улыбкой поощрила проявление, в любом случае, восхитительных чувств, – с другой стороны, насторожило, ибо теперь она, вместе с супругом была в ответе отнюдь не за школьников, а за существ более свободных в своих поступках и вовсе не предсказуемых.
Погружение в горячку жизни, в центр страстей нынче, здесь, в поместье Синцовых, вселяло в «товарища Боброву» бодрость, пробуждало в ней ощущение молодости, поэтому она даже несколько огорчилась, когда разговор между мужчинами зашёл о памятнике погибшим в Гражданскую войну, – слишком давно это было – война – и, как всякие кровопролития, глупо.
С этим мог бы согласиться и Вячеслав Ильич, но теперь как почётному окатовцу вменялось ему в обязанность плечом подпирать власть.
Старый обелиск проржавел и обветшал. И глава чаял украсить срок своего пребывания в должности новым обелиском.
Из потайного кармана кителя он достал эскиз памятника и выложил на стол перед Вячеславом Ильичом.
– Опять пирамида! Опять звезда! – коротко глянув на рисунок, с ухмылкой молвил Вячеслав Ильич и отодвинул листок.
– Просто обновить. Такое было мнение, – оправдывался майор.
– Время обновилось. И памятники должны быть современными. Пусть не крест, но ведь и не звезда же! Там и с той и с другой стороны русские люди гибли.
– Что же вы предлагаете?
– Пусть будет и обелиск. Но без всяких символов. А надпись такая: «Землякам-окатовцам, погибшим в братоубийственной войне 1918–1920 годов».
– Как-то осудительно получается…
– По-вашему, надо восхвалять?
– Не все правильно поймут.
– Или у вас здесь коммунисты у власти? – напирал Вячеслав Ильич.
– Какая компартия! Что вы! Но в головах-то у народа полная мешанина.
– Ну вот, этой надписью всё и устроится в мозгах.
– Хорошо. Я ещё посоветуюсь. Но мне уже сейчас хотелось бы знать, вы не прочь поучаствовать в этом деле?
– Составляйте смету. Будем думать о финансировании, – говорил Вячеслав Ильич с небрежностью бывалого столичного дельца, помахивая перед собой распальцованной ладонью с выражением скуки на лице, будто бы утомлённый множеством провёрнутых подобных операций.
Он удивлялся собственному преображению, не мог удержать этого хвастуна в себе, будучи учёным-бессребреником, у которого нет денег даже на такую скромную благотворительность (придётся у друзей в лаборатории занимать тысяч двести-триста под залог будущих заработков от продажи патента «Синцов-гель», что было ещё очень сомнительно); он удивлялся и, конечно же, по неискоренимой привычке исследователя одновременно искал причину хлестаковщины в себе, тем более что его заносило всё круче. Теперь он уже не мог удержаться, чтобы в разговоре о войне не выразиться резко, негостеприимно о своих анархических убеждениях, озвучить горчайшую для коренного вояки мысль о зле патриотизма. Вячеслав Ильич уже начал было рассуждать и об избыточности государства, как опять его мысли сорвались на эту злосчастную банку коктейля!..
«И ладно бы она выкатилась из-под стола, из-под кровати или обнаружилась в одном из многочисленных карманов жилетки-разгрузки, но в холодильнике… И на самом краю!»
По дороге шёл отец Ларион.