Вовка-шофёр догнал Антона уже перед диджейским помостом:
– Ты смотри, Людку не обижай.
Антон заверил:
– У нас всё серьёзно.
– Чё, и в Москву увезёшь?
– А чё…
– Да ничё…
3
В машине было тихо, говорили без напряжения.
Журналист, молодой, но уже лысоватый, сидел на водительском месте и держал диктофон перед Вячеславом Ильичом в одной руке, а стакан с виски – в другой. Такой же был и у Вячеслава Ильича, сидевшего сзади поперёк с закинутыми на кресла ногами.
– Нет, никаких особых условий не требуется! – говорил Вячеслав Ильич, любуясь порцией густой, опьяняющей жидкости, пронизанной золотыми жилками заката. – Даже Менделеев в своём Шахматове вполне управлялся со всей научной работой. Месяцами не показывался в университетских лабораториях. Нам, биохимикам, нужно не намного больше. Микроскоп, аквариум, набор химикатов… До производственного процесса ещё далеко, но я надеюсь дожить… А вы – тем более… Будем поддерживать контакты. Если хотите, я вас приглашу на презентацию. Осенью мой биогель будет испытан на протезах рук. Видели руку-робот? Весь металл мы упрячем в биоткань, неотличимую от настоящей человеческой ни по цвету, ни по твёрдости, ни по насыщенности нервными окончаниями. Приезжайте.
Отхлёбывая душистое спиртное, он задрал голову и сквозь лобовое стекло «Калины» увидел вдалеке на дороге женщину на велосипеде.
Несомненно, это была его Леся.
В нём взыграло молодечество.
Он поставил стакан к заднему стеклу, торопливо выполз из низенькой машины и раскинул руки перед велосипедисткой – белый, стройный, художественный со своим хаером и косынкой на шее.
Он поймал велосипед за руль. Наездница оказалась в захвате его рук лицом к лицу и отворачивалась то вправо, то влево.
– Танцевать! Танцевать! Танцевать! – напевал Вячеслав Ильич в ритм звучащей из динамиков песни.
– Танцев ещё нам не хватало…
– Фокстрот! Сочинение именинника!
И в самом деле, после объявления о «премьере песни» Антон под гитару пел «Ты как Ума-река, то мелка, то глубока и – течёт издалека, отражая облака…»
Если бы велосипед не защищал Александру Ниловну (она что есть силы ногами сжимала раму), похитителю наверняка удалось бы утащить её за стол.
Борьба затягивалась.
Пререканиям не было конца. Обладающий огромным словарным запасом и красотами слога Вячеслав Ильич на разные лады доказывал Александре Ниловне необходимость и полезность пребывания на празднике, где собрались все влиятельные люди Окатова, созвездие столичных артистов, а также её красавица дочь.
Александра Ниловна совершенно бездоказательно отнекивалась и даже пыталась отогнуть пальцы захватчика от руля и уехать.
После окончания песни бурное объяснение этой пары на дороге стало слышимым и привлекло внимание собравшихся на именинной поляне.
Люда, одетая на этот раз в строгий голубой костюмчик с воланами на плечах, стоявшая на возвышении у микрофона рядом с Антоном, воскликнула: «Ой! Там мамочка!» – и, схватив Антона за руку, увлекла сквозь толпу.
Из ворот усадьбы они вырвались на дорогу подобно паре в фигурном катании.
Подбежали и встали перед Александрой Ниловной счастливо сложившейся молодой четой.
Как перед благословением.
Глаза были у них разные: у него белесые, у неё – тёмные, но свет из них изливался одинаковый, трепещущий, и они оба, сотрясаемые ликованием, едва удерживали себя на месте.
Вячеслав Ильич глядел на них с доброй, но несколько нечистой улыбкой, а Александра Ниловна, мгновенно признавшая в Антоне его сына, не сводила с парня глаз и заметно бледнела, так что чуткая Люда встревожилась и стала серьёзной, хотя и успела вполне радостно объявить:
– Мама! Познакомься. Это Антон.
Всё ещё относя перемены в Александре Ниловне на счёт обычного смущения женщины перед его мужским натиском, Вячеслав Ильич не без игривости повёл рукой в сторону Антона и сказал представительским тоном:
– Как вам мой сынуля? Глядишь, ещё и породнимся.
Велосипед словно сам по себе начал таранить Вячеслава Ильича, пачкая шинами его белые брюки. Сила была приложена решительная. Ему стало не до шуток, и он, недоумённый, отступил.
Продолжал счастливо улыбаться лишь Антон, заряженный пением.
Толкнув велосипед вперёд, Александра Ниловна приказала сухим голосом:
– Люда! Идём!
– Мам, ты что? – только и смогла вымолвить Люда.
Александра Ниловна собиралась с духом, чтобы повторить приказ.
Вячеслав Ильич винил себя за бестактность заигрывания.
Пытался понять происходящее Антон.
Люда наливалась решимостью противостояния.
– Людмила, быстро! – выговорила Александра Ниловна, удаляясь, не оборачиваясь, натягивая, как пружину, невидимую связь между собой и дочерью.
Люда высвободила руку из руки Антона, тронула его запястье, успокаивая, обещая скорое возвращение.
Велосипед Александра Ниловна вела неровно, она вспоминала о нём, когда он или заезжал поперёк её хода, или забирал в сторону, отчего Люда никак не могла подойти к матери настолько, чтобы заглянуть в лицо.
Приблизившись сзади, Люда, глядя в её затылок, наконец спросила:
– Что случилось, мама?
Плечи под блузкой напряглись.
– Всё, мама! Или скажешь, или я ухожу!
Резко остановившись, Александра Ниловна выговорила страшным голосом:
– Тебе с ним нельзя…
Стронула велосипед словно из последних сил, словно перегруженный, пошла, тяжело ступая.
– Мама, ты что?
– Тебе нельзя с ним.
– Почему?
Александра Ниловна молча таранила пространство.
– Знаешь, мама! Не тебе решать! Вот так!
Люда повернулась и зашагала в сторону гремевшей музыки.
Через некоторое время вслед ей донеслось:
– Он твой брат.
Они долго стояли спиной друг к другу.
Мысль Люды хлынула в пустоту, словно река в прорыв плотины, свинчивалась подобно струям воды в глубине водопада.
Сознание меркло.
«Антон – брат… Но когда же мама успела его родить?»
Она улыбнулась, озарённая счастливой мыслью: «У меня есть брат!»
Был просто парень, с которым она встречалась, как встречаются люди на улице; встречи становились всё теснее, из встречного он становился встреченным, затем женихом (сегодня утром предложил замуж) и вот теперь ещё и брат!
Стоя посреди села, Люда улыбалась как помешанная.
Антон чудился ей братом по духу, по любви, радость обретения его, такого, ничуть не омрачалась случившимся с ними в лесной избушке, на сеновале в конюшне, в бельведере янтарного особняка…
Любви много не бывает!
«А я, значит, сестра…»
И эта мысль, наоборот, омрачила рассудок, сделав улыбку Люды скорбной.
Буря внутри утихала, течение мысли успокаивалось и когда пришло в состояние тихого омута, то в душе Люды произошло то, что бывает, когда на самом дне водоёма копившийся воздух, собравшись в пузырь, вдруг всплывает, лопается и производит круги на поверхности.
Так же в течение жизни скапливались в душе Люды слухи о свободных нравах матери в бытность её холостой жизни, о каком-то залётном знакомце и даже о сомнительности отцовства «папы Димы», но, не подтверждённые матерью, оседали, забывались эти слухи, а сейчас вдруг ударили в голову подобно парам алкоголя, перевернули сознание, лишили душевного равновесия.
«Брат… Сестра… Но моя мама – это не его мама… Больная женщина в чёрном доме – его мама… Или нет?… С ума можно сойти…»
Значение слова «брат» постепенно теряло для неё смысл.
…Александра Ниловна переживала не менее мучительные мгновения.
Она положила велосипед на землю и обняла Люду.
– Тебе нельзя с ним.
Люде требовалась ясность.
– Что «нельзя», мама!?
– У вас с ним было?…
Хотя Люда и поняла вопрос, но переспросила, чтобы потянуть время:
– Что «было», мама?
– Что, что… Это самое…
– Сегодня он мне предложение сделал…
Люда высвободилась из объятий и, что называется, зыркнула на мать.
– Мама, значит, всё «то» правда?
В свою очередь уже Александра Ниловна прибегла к экивокам:
– Что «правда», Людочка?
– Что про тебя в селе говорили.
– А что говорили?
– Что папа… это не мой папа.
– Дима был твоим отцом. Он тебя любил.
– А ты его?
– И я его.
Тенью рыбины промелькнула в голове Александры Ниловны гадкая мысль: «Хорошо, что Дима не дожил».
– И ты всё это время молчала, мама?
– О чём молчала, Люда?
– Мама! Дурочку из себя не строй!
– Я считала, что это мои проблемы.
– Ага! Которые плавно перетекают в мои. Ведь я не ослышалась. Ты только что сказала, Антон – мой брат.
– Так получилось, Людочка.
– Это значит, что его отец, этот Вячеслав Ильич, он и мой тоже…
– Теперь ты всё знаешь.
– Ну, спасибо, мамочка!
Люда раскинула руки, с силой хлопнула себя по бёдрам и разразилась упрёками, перешла на крик:
– Как ты могла!.. Ты всегда думала только о себе!.. Ты мою жизнь загубила!..
Поднимая с земли велосипед, Александра Ниловна поинтересовалась с ледяным спокойствием:
– Посреди села будем отношения выяснять?
– Что выяснять? О чём тут ещё говорить? Всё предельно ясно. Ненавижу! – выкрикивала Люда, убегая.
Александра Ниловна поставила ногу на педаль и оттолкнулась.
Она поехала домой.
4
Горе… И у человека будто горит внутри. В печали – припекает. Тоска теснит…
Всякой напасти присущ свой жест, любому несчастью соответствует свой телесный склад.
Испытывая душевную боль, человек схватывает руки на груди, низко клонит голову, горбится, сжимается в комок, как бы стремясь достичь позы зародыша.
Убегает с людских глаз долой (на миру лишь смерть красна), захлопывает за собой дверь, забивается в угол, под одеяло – кажется, готов уйти обратно в лоно родительницы, пересидеть там напасть, или вовсе кинуться во тьму мироздания (самоубийство)…