— Когда ты ушел вчера, я боялась, что больше не появишься, — шепчу ему в ухо. Он притягивает меня ближе, целуя в губы, крепко сжимая в объятиях:
— Все хорошо, Саш.
— Ты заметил?
— Что? — поднимает брови. Не заметил.
— Я теперь не Влади, а Сашка.
Илья хмурится, переваривая услышанное, а потом хмыкает:
— И вправду, Влади, ты теперь Сашка.
Мы неспешно ужинаем, болтая обо всякой ерунде, а после Поддубный складывает руки на столе, отодвигая от себя чашку чая. Меня настораживают его жесты, и я снова начинаю готовиться к худшему.
— Я завтра вечером улетаю в Москву.
Я застываю, сразу пугаясь. Любое расставание с ним кажется теперь трагедией, а Москва и вовсе ассоциируется с Алиной. Я так четко помню их совместную фотографию, которую она обрабатывала в телефоне, точно она была заставкой на моем рабочем столе.
— Надолго?
— До воскресенья. Мы с Матвеевым договорились о встрече, Олега надо вытаскивать.
— Можно это как-то сделать без Федорова?
— Я жду ответа от Скворцова.
Я непонимающе смотрю на него:
— Того самого? «СМУ»?
— Да. Что-то обязательно сработает, надо только быстрее действовать. Ладно, этот вопрос я сам решу, не переживай. Выдержишь без меня до воскресенья?
— Не знаю, — честно признаюсь я. Впереди выходные, которые я не знаю, как занять, а в понедельник уже голосование. Если Поддубный хочет успеть все сделать до этого дня, то у него остается в запасе не так много времени. Это для меня в отсутствие Ильи оно будет тянутся бесконечно долго, а для него пролетит в одно мгновение.
— Мы же увидимся до собрания?
— Конечно, — так уверенно отвечает он, что во мне распрямляется очередная туго сжатая пружинка, — я часов в шесть утра уже буду дома.
Илья достает из кармана ключи и протягивает их мне:
— Если хочешь, можешь дождаться меня там. Адрес знаешь.
Я киваю, сжимая в ладони холодный металл, внезапно ставший драгоценным лично для меня.
Глава 40. Александра
В субботу родители ждут меня на обед.
Почти всю ночь до этого мы переписываемся с Ильей, и под конец сообщения становятся уже такими горячими, что я не могу уснуть до пяти утра.
В одиннадцать просыпаюсь, с трудом открывая глаза, и думаю: может отказаться от визита к ним, сославшись на болезнь?
Но мама ничего не желает слушать:
— Я сварила огромную кастрюлю твоего любимого борща, запекла в рукаве мясо. Не выдумывай, вызови такси.
Выбора не остается.
Родительский дом наполнен такими аппетитными запахами, что едва зайдя внутрь, я ощущаю, как тянет в пустом желудке.
Сестра помогает маме, разливая по тарелкам суп. На лице, наконец, начинает играть румянец, да и в целом она выглядит уже значительно лучше, чем в нашу прошлую встречу. Мне до сих пор неловко говорить с Лизой после ее откровений, да она и сама избегает прямого общения, не отходя от мамы ни на шаг.
По суровому взгляду матушки я понимаю, что и она отмечает странное поведение Лизы, но молчит, привычно поджимая в тонкую линию губы, едва тронутые кирпичного цвета помадой.
Обед проходит спокойно, не считая того, что я постоянно отвлекаюсь на жужжание телефона. Поддубный присылает сообщения, от которых я краснею и прячу стыдливо глаза, точно родители могут догадаться о моей эротической переписке с ним.
«Прекрати, — пишу ему, — я уже не могу сидеть спокойно, а у нас еще партия шахмат с папой»
«Все Влади — зануды», — тут же отвечает Илья, и я, скрывая улыбку, откладываю мобильный.
— С кем ты там бесконечно переписываешься? — не выдерживает мама, но я лишь пожимаю плечами, уходя от ответа. Мне не хочется делиться Поддубным ни с кем.
Спустя полчаса мы остаемся вдвоем с папой, выпивая по третьей чашке чая. Мама моет посуду на кухне, Лиза уходит смотреть телевизор в свою комнату.
— Ты знаешь, что Митя пытался повеситься?
Я поднимаю на отца удивленный взгляд, откладывая ложку.
— Нет, откуда? И как он сейчас?
— В больнице. Ульяна горюет, едва отошла от прошлого приступа. Боюсь, как бы второй с ней не случился.
Разговор на эту тему мы прекращаем, переходя к шахматам. Я продуваю ему три партии, занятая мыслями о Мите, и обещаю взять реванш на следующей неделе.
— До Нового года точно отыграюсь!
Мне хочется навестить Ульяну.
Я не испытываю к ней ничего, кроме жалости, и именно поэтому, распрощавшись с родителями, еду к Самойловой.
Поначалу мне кажется, что в квартире никого: звонок отдается гулкой трелью, теряясь в их большой квартире, и ни одного звука больше. Но спустя пару минут Ульяна, все же, впускает меня.
— Зачем пришла? — спрашивает, борясь с одышкой, запахивая на груди теплый халат. Я вижу, что она похудела — возможно, ей не мешало сделать это еще раньше.
— Тебе нужно было подписать документы для страховой, помнишь?
— Не помню…
Я стою в коридоре, не решаясь пройти дальше, не снимая сапог. Под ногами растекается лужа из растаявшего снега, тянет поясницу, и чувствую я себя неожиданно паршиво.
— Может, тебе нужна помощь? Я…
— Помолчи, Бога ради. Какая помощь? У меня сын убил мужа. Не только ты его, Сашка, любила, я тоже. Даже не смотря на то, что мы развелись столько лет назад. Пошли на кухню, чего стоишь, как сирота казанская?
Я следую за ней. Квартира наполнена запахом лекарств: валерианы, корвалола, чего-то еще, сладковато-противного. На столе — пакет с хлебом, рядом нарезанные куски докторской, заветрившиеся по краям. Недоеденный салат, две чашки с чаем.
— Хочешь выпить? — ошарашивает Ульяна меня вопросом, но я отказываюсь:
— За рулем.
— А я выпью.
— У тебя же давление, нельзя!
— Ой, много ты знаешь, соплюшка, — женщина наливает себе на дно стакана водки, пряча бутылку под столом. — У меня вся жизнь перед глазам пролетела, когда из больницы позвонили. Ой, Митя, ой, дурак… Не место ему в тюрьме, не выживет он там.
Я поджимаю губы, не вступая в дискуссию. Он убил моего мужа, своего отца, оставив его в беспомощном состоянии. Так просто было хотя бы попытаться ему помочь, но…
Сделанного уже не воротишь. Однако, каждый должен нести наказание по своим заслугам.
Между тем, Ульяна все продолжает говорить, переключаясь с одной темы на другую, но я перебиваю ее:
— Ты знала, что Лиза была беременна от Мити?
— Конечно, знала, — пожимает она пухлыми плечами. — Мы, можно сказать, из-за этого и развелись.
— Почему?
— Потому что Кирилл отправил Лизу на аборт. Я умом понимала, что по-другому никак, девчонке семнадцать лет, с Митькой у них ничего серьезного. Не жениться же им? Но что-то в наших отношениях это сломало. Бесконечные ссоры… Вот и стала твоя семья, Сашка, причиной наших проблем. Родила твоя мать дочерей, которые кидались на взрослых мужиков.
— Ты знала, что Лизе нравился Кирилл?
— Ну что ж я, совсем дура, по-твоему? Когда такими глазами на взрослого мужика смотрят, явно не просто так все. А потом ты уже появилась. Тоже с влюбленными глазенками. Но тебя-то Кирилл любил.
— Он изменял мне, — я не скрываю от нее горькую правду.
— Эх, Сашка… Разве о чем-то это говорит? Любил он тебя, любил, я это точно знаю. Ладно, иди давай, по своим делам. Не надо нас жалеть ходить. Ты не поймешь меня, ты не мать.
Последние слова больно ранят, но мне нечего добавить. Я и вправду не пойму, как можно защищать убийцу, и надеюсь, мы с ним никогда не увидимся.
От разговора остается только неизбежная горечь. Пнув по колесу, я достаю из кармана связку ключей, на которой теперь еще одни — от квартиры Ильи. Сжимаю их крепко. Сегодня я буду ночевать у него, в его кровати, а все остальное меня уже не трогает.
Глава 41. Илья
В шесть утра в воскресенье город тих и пуст.
Я захожу домой, устало снимаю обувь после дороги и натыкаюсь на женские сапоги.
И лишь спустя долгие секунды понимаю, что это не Алина.
Сашка.
Она все-таки пришла ко мне.
Улыбка сама по себе расплывается по лицу. Стараясь не шуметь, прохожу в глубину квартиры, прислоняясь к косяку.
Влади спит, обнимая скомканное одеяло рукой и ногой. На ней моя серая футболка, из-под которой виднеются низкие кружевные шорты, обтягивающие ее зад.
При виде такого зрелища я болезненно морщусь, ощущая, как вся кровь концентрируется теперь в одном месте ниже пояса. Подхожу, проводя по ноге ладонью. Сашка моргает, глядя на меня сквозь полуприкрытые веки:
— Поддубный, почему у тебя всегда такие холодные руки?
Я тихо смеюсь, укрывая ее одеялом:
— Сейчас согрею и вернусь.
На пятнадцать минут — в горячий душ, до тех пор пока холод не уходит из тела, оставляя приятную истому.
Наверное, в первые жизни меня греет мысль о том, что в моей постели лежит женщина. Не просто женщина: желанная.
Алина оставалась ночевать у меня, но это всегда были другие ощущения, приправленные раздражением. А теперь я тороплюсь оказаться рядом с Влади, чтобы провести сегодняшний день в кровати.
Она все так же спит, перевернувшись на спину, раскинув в стороны руки. Опускаюсь на кровать, двигаясь вперед, осторожно, чтобы не задеть ее раньше времени.
Целую в приоткрывшуюся полоску кожи над трусиками. Влади слабо дергается, когда моя щетина колет ее. Двигаюсь ниже, ниже, прокладывая цепочку из поцелуев, едва касаясь губами. Кружевное белье тонкое и почти прозрачное — настолько, что я вижу кожу под ними. Целую, не снимая ткань, — прямо так, поверх, обжигая горячим дыханием.
Влади инстинктивно пытается сжать ноги, но я не позволяю ей, удерживая под коленями. Не сейчас.
Язык скользит по ткани, делая ее мокрой, вверх-вниз, и Сашка вздрагивает каждый раз, когда я задеваю определенную точку на своем маршруте. Ноги ее еще напряжены, но она уже не пытается свести их вместе.
Лишь на секунду отрываюсь, чтобы посмотреть на нее. Влади не открывает глаз, но по пальцам, коммкающим простыню под ладонями, понимаю, что она проснулась. По крайней мере настолько, чтобы продолжить с ней начатое.