лись, они были серыми. Гвен перестала дышать. Наверное, она умерла, и это все ей видится, наверное, такое бывает только в каком-то другом мире, потому что в этом невозможно чувствовать себя таким счастливым и таким печальным одновременно.
– Привет, малышка, – шепотом сказала мама и медленно отвела пряди волос, которые занавешивали ей лицо.
Гвен внезапно хватило сил на еще один заход плача, и мама кое-как подняла руку, будто забыла, как ею пользоваться, и погладила ее по голове. Рука была теплой.
– Ну, ну, детка, что ты, – зашептала мама, неуклюже поглаживая ее. – Почему ты плачешь?
Она смотрела на нее с любовью, и Гвен вдруг поняла: мама как будто и не заметила, что она уже не та милая малышка, которая была когда-то ее дочерью, а распухшая от слез, наголо постриженная семнадцатилетняя девица. Вдруг она просто приняла ее за кого-то другого?
– Ты меня узнала? – хрипло спросила Гвен и закашлялась: слезы, кажется, застряли у нее в горле.
Мама засмеялась, как будто это очень веселая шутка.
– Что за глупый вопрос, Гвендолин.
Гвен всхлипнула и подползла еще ближе. Мама уютно обняла ее одной рукой и деревянно, неловко привалила к себе.
– Давай просто полежим, – хрипло сказала Гвен и обняла ее в ответ.
– Давай, – согласилась мама и прижалась щекой к ее макушке.
Серебристый свет покачивался в воздухе, оседал на коже, как снег, и медленно таял, снова погружая все вокруг в темноту.
Глава 14Больные
Гвен сама не заметила, как заснула. Когда она открыла глаза в следующий раз, серебро уже погасло, и со всех сторон опять навалилась темнота. Мама мирно дышала рядом, сердце у нее билось, кожа была теплой, и Гвен немедленно закрыла глаза обратно. Ей ничего больше не надо было в этой жизни, только вот так лежать вместе.
– Я чувствовала, как Тень проникает всюду, – задумчиво сказала мама, которая сразу как-то поняла, что Гвен уже не спит. – Но отсюда я могу воспринимать только мир в целом, не отдельных людей. Расскажи мне, как ты.
Гвен растерянно уперлась лбом ей в плечо. Сложновато было ответить на этот вопрос кратко.
– Ну… хорошо, – выдавила Гвен. Потом вспомнила поблекшие, разочарованные лица Ларри, Ульвина и игроков и поправилась: – Неплохо. Слушай, а у тебя еще есть магия? Ты ведь сможешь победить Тень?
Мама качнула головой, и ее волосы приятно защекотали Гвен лицо.
– Она набрала столько сил, пока веками сидела тут взаперти, что смогла просто взять и погасить меня. Я успела только защитить свой дом, чтобы она не могла до тебя добраться. Это ведь помогло? У тебя все было хорошо?
– Ну… В целом да, – храбро соврала Гвен. Ей не хотелось рассказывать, как она, плюнув на уголок безопасности, который мама для нее создала, сама вышла навстречу Ястребам. – Она правда твоя сестра?
– Правда, – грустно сказала мама. – И надо было понять, что она не даст мне выиграть навсегда.
Гвен извернулась так, чтобы смотреть ей в лицо. В темноте различить что-нибудь было трудно, но ей хватало даже бледного контура.
– А правда, что у тебя были другие дети? – ревниво спросила она. – Ивар, например?
– Откуда ты про него знаешь? – удивилась мама.
Гвен прижалась сильнее: сейчас мама принадлежала только ей, никого больше не было.
– Он теперь главный волшебник.
– Вряд ли. – Мама добродушно фыркнула. – У него нет главного, что нужно волшебнику: интереса к другим. Когда-то, очень давно, это называли «сострадание», но я не люблю это слово – оно подразумевает, что все должны страдать. Волшебник просто умеет вглядываться в других, даже если они не страдают: только так можно увидеть то, что им нужно. А Ивар вечно завидовал, ему казалось, что его обделяют и все достается другим. – Мама тихо, ласково поглаживала ее плечо, и Гвен зажмурилась от удовольствия. – Из таких великие маги не получаются. Волшебник умеет наслаждаться тем, что у него есть, даже если заперт в темной пещере. Видит возможности там, где их нет. Надеется, даже когда не на что.
– Ты надеялась, что я приду? – жадно спросила Гвен. Мама и правда выглядела очень спокойной для человека, который десять лет провел в заключении. – Я накопила тысячу тысяч крупинок анимы, и Тень мне тебя вернула.
– Ох, детка, – сдавленно сказала мама и прижала ее к себе. – Бедное мое дорогое дитя. Ты отдала их ей, и она их погасила, верно?
– Да, – не без гордости кивнула Гвен.
– Как странно, что сестра отдала мне обратно мое тело. Не ожидала от нее, я ведь в нем сильнее. Здесь я была как бы… частью всего, просто наблюдала, а потом раз – и лежу тут, рядом с тобой.
– Нет, тело вернула я, – прошептала Гвен. – Но не знаю, как это получилось.
– Ты умница. – Мама улыбнулась. Гвен не увидела, но сразу почувствовала эту улыбку. – Ну, а теперь идем, хочу узнать, как дела у остальных.
Она пошевелилась, но Гвен не отпустила.
– Погоди! – умоляюще зашептала она, цепляясь за маму. – Расскажи… ну… что-нибудь. Остальные подождут!
Мама улыбнулась и легла удобнее.
– Ладно, дорогая. Хочешь послушать сказку?
Гвен закивала изо всех сил, и мама начала:
– В давние-давние времена… Ты знаешь, каким был мир до появления золотой магии?
– Я думала, магия была всегда.
– Ой, ну конечно нет. Мир был таким… унылым. Полным бед, голода, грязи, войн и тупого бесконечного труда. Но в нем были волшебники, удивительные люди, которые могли творить чудеса: иногда злые, иногда добрые, а иногда и то и другое вместе. Их очень редко видели, почти никто не верил, что они существуют на самом деле, но мы с сестрой верили. Мы с ней близнецы. И мы очень любили все волшебное.
– Как дети Барда? Но она ведь на тебя не похожа!
– О, она специально поменяла внешность, чтобы ничто не напоминало ей обо мне. Мы жили здесь, на острове, и, как ты понимаешь, с такой скудной природой особого изобилия не дождешься. В деревнях никто не думал о счастье, только о том, как выжить, не голодать, не умереть от болезней, и все смеялись над тем, что мы вечно о чем-то мечтали. Наши родители были простыми, измученными работягами, неспособными любить нас так сильно, как нам хотелось. И мы, наверное, стали бы такими же, как все вокруг, но однажды, когда нам было по лет семнадцать, вот как тебе, мы встретили волшебника.
Мамина кожа начала мягко светиться, и в пещере стало чуть светлее. Похоже, эти воспоминания были счастливыми – Нил ведь говорил, что магию можно ткать и из собственной памяти.
– Этот волшебник никогда раньше не видел близнецов и был очарован тем, какие мы непохожие по характеру, хоть и одинаковые внешне. Сестра была умной, и храброй, и блестяще спокойной. А я любила животных, игры и цветы, а еще верила в чудеса, хотя наш мир был совсем для них не создан. – Мама крепче прижала Гвен к себе. – Волшебник спросил, чего бы нам хотелось, и ответ у нас был наготове! Нам хотелось самим творить магию, и он, посмотрев, какие мы разные, дал нам способности: слабенькие, шуточные, простые, как игрушки. Он сказал: «Ваша магия будет похожа на вас». Не думаю, что он верил, будто мы всерьез чего-то добьемся, от женщин в те времена многого не ждали, но мы скоро поняли: чем сильнее становились моя доброта и радость и ее ум и храбрость, тем больше мы могли. А мы были очень, очень упрямые и вечно друг с другом соревновались. Каждая хотела доказать, что ее магия лучше, и мы забыли обо всех своих обязанностях, о семье, друзьях, рыбалке и козах. – Она тепло улыбнулась, и свет от ее кожи стал чуть ярче. – Мы совершали удивительные вещи, придумывали все новые способы поразить друг друга. О нас стали говорить в деревне. Я сама была так счастлива, когда делала людей счастливее! А потом вдруг заметила, что те, кому помогает моя сестра, лишаются радости окончательно – мрачные, умные и холодные, они познавали мир, размышляли и грустили, а я хотела, чтобы никто больше никогда не печалился. – Ее лицо омрачилось, и свет вокруг сразу поблек. – Шли годы, и постепенно магия пропитала нас настолько, что из людей мы превратились в силы, в идеи, в сгустки волшебства. Мы к тому времени уже совсем поссорились, и, когда мои силы возросли, я заманила ее сюда и заперла, чтобы она никогда больше не заставляла никого грустить. – Темнота сгустилась, хотя, казалось бы, куда темнее. – Я сделала это ради всех и уверена, что поступила правильно.
– А вдруг ты ошиблась? – шепотом спросила Гвен.
Она не любила Тень, но представила ее запертой в этой пещере так надолго и помрачнела.
– Я стараюсь об этом не думать, – негромко ответила мама. – И вообще старалась о ней не думать – очень, очень долго, пока она не явилась ко мне в тот день. Она накопила сил и подбила какую-то несчастную женщину, родившую нелюбимого ребенка, ее отсюда выпустить. – Мама сильнее сжала плечо Гвен. – А ведь дети – это самое чудесное, что есть на свете, это счастье и будущее! Все сотни лет, что я присматривала за миром золотой магии, который создала, мне было так жаль, что я уже больше не человек, а значит, не могу завести своих детей.
– В смысле? – не поняла Гвен. – А я?
Мама нежно коснулась ее головы.
– Самый главный вопрос – это с чего начать историю. Твоя началась еще до меня, дорогая. – Мама помолчала. – Даже в мире золотых народов и доброго волшебства одни люди были добрее других. Я находила малышей, которых кто-то обидел или которые потеряли родителей, всех несчастных и одиноких, и брала их к себе, иногда несколько сразу. Я растила из них золотых волшебников, чтобы знания о нашей магии не прерывались, а если видела, что способностей совсем нет, находила ребенку хороших бездетных родителей, мечтающих о потомстве. – Гвен похолодела, и мама страстно прошептала: – К тому моменту, как я нашла тебя, одиноких детей уже почти не появлялось, детка. Золотая магия была повсюду, люди стали добрее и лучше, я добилась всего, чего хотела! – Она нашарила руку Гвен и сжала. – Мне не положено сильно любить, потому что тогда становится грустно расставаться, а грусть ослабляет аниму. Но у меня к тому времени уже давно не было детей, а у тебя были такие явные способности к магии, и еще ты была веселой и славной и так сильно любила меня, что я… Малышка, любовь – это очень больно, когда она слишком сильная. Вот из-за нее мы тут и оказались. Ты умеешь ее испытывать очень полно и ярко, меня всегда восхищала эта твоя способность. – Она подумала и успокаивающе, искренне сказала: – Я бы тебя ни за что не отдала. Воспитывала бы сама и была бы рядом, пока нужна тебе. Даже до твоей старости, если бы ты захотела.