Когда окончилось чаепитие, Хромых затянул от комаров полотнища палатки и влез в спальный мешок.
— Нашли кого к водоразделу послать… Ему бы только за смертью ходить, — уже засыпая, пробурчал Зверев. Ему никто не ответил. Взаимное недружелюбие стариков было хорошо известно всем окружающим.
В середине ночи Бурова разбудил шум. Он неохотно раскрыл глаза, но долгое время ничего не мог понять. Палатка ходила ходуном. Она ежеминутно угрожала сорваться с колышков и обрушиться на головы спящих. Кто-то снаружи отчаянно тряс ее. Наконец, Звереву удалось нащупать спички и зажечь свечу.
Палатка разбухла от гула голосов. Пришедшие скидывали промокшие куртки, стаскивали с ног тяжелые сапоги и осторожно составляли в угол продолговатые рюкзаки с динамитом. Один из них уже раздувал костер, другой бежал к ручью за водой, третий пытался о чем-то рассказывать, но его голос тонул в общем гуле.
Закипевший чайник принес тишину в палатку.
Когда все уселись вокруг костра, Угрюмый неожиданно заметил Зверева.
— А, дед? Что, и Андрей вернулся? — удивленно спросил он, как бы не зная, радоваться этому известию или сожалеть о том, что сам он не сумел прийти вовремя.
— Да нет, отбился от Андрея Михайловича, — ответил Буров за растерявшегося старика.
— A-а, вот как… — сквозь зубы проговорил Угрюмый и больше не обращал внимания на молчаливого старика.
— А вы что поздно? — спросил Буров, желая переменить тему разговора.
— Ты сам потаскайся по горам да по лесу, тогда узнаешь, — вдруг рассердился Угрюмый. — Думаешь, шутка с динамитом идти? На скользкий камень встанешь — значит, крышка тебе: вместе с мешком на воздух взлетишь. А болота? Раздулись, что мыльные пузыри. Я и так ребят замучил, еле-еле ноги волокли. Ну, ничего, отдохнут. А будут помнить, как с Угрюмым ходить, — засмеялся он и, окончательно потеряв пыл, добродушно продолжал: — От лагеря досюда мы ночью шли… Факела из бересты смастерили… Видишь — куртку прожег, списывать придется.
Угрюмый кончил пить чай, перевернул вверх дном кружку и стал развязывать принесенные рюкзаки.
— Ложились бы вы спать, Василий Иванович. Утром разберемся, — сказал Буров.
Угрюмый сердито обернулся:
— Да погоди ты… спа-ать! Может, динамит подмок, подсушить надо, а он — спать!
Когда совсем рассвело, все отправились на вершину Шайтан-горы. Буров и Хромых, поднявшиеся выше остальных, затаив дыхание, следили за скудными движениями Угрюмого. А он, не обращая внимания на товарищей, спокойно закладывал под скалу патроны динамита, смазывал мылом бикфордовы шнуры и острым ножом обрезал их кончики.
Угрюмый выпрямился — и троекратное «берегись!» поколебало воздух.
Стоявшие в отдалении увидели, как струйка сизого дыма стала извиваться вдоль скалы. Вскоре показался и сам Угрюмый. Он шел обычным крупным шагом, не оглядываясь назад, как будто за его спиной не грозила ежесекундно взлететь на воздух скала и обдать вершину горы яростным ливнем каменных осколков. Угрюмый не спеша присоединился к остальным и, улыбнувшись в усы, проговорил:
— Через пятнадцать секунд шарахнет. Давай уходить.
— Чему радуешься? — взглянул на него Буров.
— Весело!
— Нашел время веселиться… Кто из нас думал, что на такое дело взрывчатку тратить придется?
— Ничего! Зато Андрей наверняка услышит. Я динамита не пожалел.
Над вершиной взлетели густые клубы газов, разрыхленной земли, каменной пыли. Отдельные камни, словно ракеты, взвились в небо. Оглушительный грохот потряс гору. Деревья закачались.
Пегий лось, склонив широкие ветвистые рога, пил из ручья студеную воду. Но мохнатая губа вдруг часто-часто задрожала, а маленькие уши сторожко зашевелились. Сохатый вскинул гордую голову и, разбрасывая копытами гальку, поскакал вдоль ручья.
Черная матерая выдра, волоча по песку тяжелый хвост, выползла из речки и притаилась на берегу. Но неожиданно, описав в воздухе крутую дугу, бухнулась в воду.
Орел-белохвост, взмахнув метровыми крыльями, сорвался с высокой скалы и, словно камень, потонул в тумане.
Корнев еще не успел отойти от ночлега, как мощный гул прокатился по лесу и затих где-то вдали. Все стояли притихшие, изумленные, не доверяя своим ушам. Но вслед за первым раздались еще два взрыва — тяжелых, призывных, отчетливых.
Даже Рубцов приподнялся на дрожащих локтях, вытянул шею, прислушался и снова бессильно откинулся на траву.
Корнев и Бедокур неуклюже обнялись и по-русски — щека в щеку — расцеловались на глазах всего отряда.
Все понемногу пришли в себя. Бедокур и Васильич подняли на плечи самодельные носилки с Рубцовым.
Корнев вынул компас и взял направление на взрывы.
— Будет головомойка Угрюмому, — недовольно проворчал он. — Нужно было вдвое меньше динамита заложить.
Вытянувшись цепочкой, отряд двинулся вперед.
В ЛАГЕРЕ
Корнев медленно прохаживается по лагерю. Он любовно гладит рукой туго натянутые полотнища палаток и тихо улыбается. Только позавчера его отряд встретился с Буровым у Шайтан-горы, а вчера все вместе они пришли сюда — в свой постоянный лагерь, в походный полотняный городок.
Ветер шевелит волосы Корнева, обнажает серебристую прядь, но Андрей Михайлович забывает прикрыть ее крылом черных волос. Направо дымится сложенная из грубого камня самодельная печь. Теплый запах свежеиспеченного хлеба щекочет ноздри Корнева. Немного поодаль рабочие калят в жарком костре угловатые камни, складывают их в кучу и натягивают палатку. Они плещут на камни холодную воду. Камни потрескивают, и густой душный пар распирает палатку. Баня готова. До Корнева доносятся возбужденные голоса, шипение горячего пара и удары березовых веников по мокрым телам.
Рабочие чинят одежду, стирают белье, играют в городки на только что расчищенной площадке. Некоторые просто уходят подальше от лагеря, выбирают тенистую уютную лужайку и часами лежат на траве, любуясь солнцем, облаками, летним ласковым днем.
Вчера, сразу же после прихода, рабочие устроили собрание. Они требовали увольнения Галкина.
— У самого поджилки затряслись, так и нас хотел с толку сбить, — больше всех негодовал Бедокур.
— Ну и пусть убирается к лешему, — поддержал Васильич.
Корнев не возражал. Пусть уйдут все, кто слаб духом. Так лучше. Сейчас начинается самое тяжелое время, и чем сплоченнее будет экспедиция, тем успешнее пойдет работа.
К Корневу подходит проводник.
— Ты шибко занят, Андрей Михайлыч?
— В чем дело?
— Ежели шибко, я погожу, а то поговорить надо.
— Ну, идем в палатку.
Зверев садится рядом с Корневым и молчит, как бы не решаясь начать разговор.
— Ты что же, поговорить пришел, а сам воды в рот набрал. Выкладывай что есть.
Старик хмурится. Он жует губами и неохотно говорит:
— Галкин-то Федька нынче уходит… Односельчане мы с ним… Отпустил бы ты уж и меня…
— Что ты, старик! В такое горячее время нас бросать… Белены, что ли, объелся?!
— Пойми ты, Андрей Михайлыч, изробился я. Едва хожу… — монотонно, словно дождевые капли с водостока, роняет слова проводник. Вдруг, переменившись в лице, он вскакивает на ноги. Маленькие глаза бегают из стороны в сторону, нижняя челюсть дрожит, выпячивая острый подбородок, а голос ломается на высоких нотах:
— Думаешь, легко старику? Все пальцами показывают, про озеро Амнеш вспоминают… Ты вот ладно — по тайге много хаживал, понимаешь, что всякое бывает. А другие-то, небось, говорят — завел нас старик да и бросил. А Медная гора все-таки там.
— Гора-то, может, и там, да руды на ней нет, — осторожно вставляет Корнев.
— Как нет? Значит, и ты думаешь — старик обманул? Так выходит?
— Что ты зарядил — обманул да обманул, — смеется Корнев. — Да и для чего тебе обманывать, скажи на милость?
— Ну то-то же, — успокаивается Зверев и достает из кармана небольшой камень: — Вот посмотри, когда тебя искал, около ручья нашел, что у Шайтан-горы бежит.
Корнев осматривает камень, сдувает с него пыль и протягивает только что вошедшему в палатку Бурову:
— Взгляните, Евгений Сергеевич, все та же скарновая порода… Валуны, конечно? — оборачивается он к старику.
— Валуны не валуны — кто их разберет… камни лежат, ну я и отколол кусок… А на Медной горе такая же порода. Я уж знаю.
В течение нескольких минут Буров внимательно рассматривает образец. Потом он вынимает из вьючного ящика куски скарновой породы, найденные им в первом маршруте, и сверяет их с находкой Зверева. Сразу бросается в глаза полное тождество образцов.
— Ну, Евгений Сергеевич, что скажешь? — Корнев берет камень из рук Бурова и ждет ответа.
Буров задумывается. Он знает, что сейчас начнется все тот же бесконечный разговор, который повторяется по три, по четыре раза в день. Каким образом вести разведку? Этот вопрос мучает каждого.
— Валуны, кругом валуны, значит, есть и коренное месторождение, — не дождавшись ответа, говорит Корнев.
— Валуны и приведут нас к месторождению, — собравшись с силами, отвечает Буров.
— Вы, значит, не отказываетесь от своего предположения?
— Совсем наоборот. Чем больше раздумываю, тем сильнее убеждаюсь в своей правоте.
— Валунные поиски! — усмехается Корнев. — В мое время так искали только золото. И то больше надеялись на счастье.
— И счастье вывозило? — точно так же усмехаясь, спрашивает Буров.
— Не всегда. Я завидую вам, Евгений… Евгений Сергеевич, молодости легко решаться на безрассудства. Но ваши «валунные поиски», к сожалению, — детская выдумка, заманчивая яркая фантазия. И я не позволю, слышите, не позволю заниматься глупостями.
— Что ж, ведите съемку от Ялпин-Нёра до Тельпосиза — всего триста километров расстояния. Не правда ли, пустяки? Лет за пять можно кончить, — жестко произносит Буров и тянется к кисету Корнева.
— Дайте и мне, старику, слово сказать, — неожиданно вмешивается в разговор Зверев.
— Ну, говори, говори, — соглашается Корнев.
— Тут и спорить не о чем. Была бы лошадь, а хомут найдется. А хомут и есть Медная гора. От счастья никто не бежит. Только из рук нельзя его выпускать, это известно. Снова на озеро идти надо, вот что.