— Дядя страшно гордился своей молодой женой. Когда у них родился первенец, мальчик, можно было подумать — ни у кого раньше сыновей не рождалось, так он ликовал. И сделал ужасную глупость. Подходило время податей, а он взял часть отложенных денег и купил жене подарок — красивую шаль с золотой прошивкой, надеть, когда в синагоге будут оглашать имя ребенка. Думал подработать и скопить денег. А тут римлянам понадобились средства на новую дорогу, и сборщик податей пришел раньше срока. Дяде бы пойти к моему отцу, но он постыдился просить — ни у кого ведь нет лишних денег. Принялся спорить, убеждать, что еще слишком рано. Горячая голова. Сборщик податей рассердился и нажаловался на него. Пришли солдаты и забрали его в темницу. Как только отец узнал, он обошел всех друзей и собрал нужную сумму. Но дядя совсем потерял голову, стал драться с римлянами, и теперь они его не хотели выпускать. Сказали — пойдет в каменоломни, покуда не выкупит себя из долгов.
— Мы знали — они его ни за что не отпустят, а он непременно начнет драться, и тогда его убьют. Молодая жена от горя чуть с ума не сошла. Пришла к нам, упала на колени перед отцом, умоляла спасти мужа. Тогда мой отец кое-что придумал. Он был человек мирный, но тут взялся за оружие. Он и еще четверо спрятались в поле и ждали, когда римляне поведут его брата. И напали на конвой. Конечно, их всех схватили. Одного солдата ранили серпом, и он в ту же ночь умер. Легионеры решили хорошенько припугнуть все селение — распяли всех шестерых, даже дядю, хотя тот ничего не делал, у него руки были связаны.
Легкий звук, почти стон, сорвался с губ девочки. Иоиль не шевелился. Даниил продолжал рассказ:
— Мама стояла у креста весь день и всю ночь и весь следующий день. Ночью стало холодно, поднялся туман, и когда вернулась домой, только плакала и кашляла. Она прожила еще пару недель.
— А ты тоже там был? — еле слышно спросила Така.
— Да. Отец умер, а я произнес страшную клятву. Может, кто скажет, что в восемь лет нельзя связать себя такой клятвой, что навеки нерушима. Но я поклялся на всю жизнь. Пообещал, что отплачу им сполна. Буду их ненавидеть, и драться с ними, и убивать их. А больше мне жить не для чего.
Юноша прервал рассказ, он дрожал с головы до ног, ледяной спазм перехватил горло. Пусть бы ушли, оставили его в покое. Но Така снова задала вопрос:
— А кто о вас заботился после?
— Бабушка. Заставляла меня ходить в школу еще пять лет. Но потом и она заболела, еды в доме почти не было, и она продала меня Амалику.
— А сестра?
Даниил опять немного помолчал. Да, придется и про это рассказать.
— Помните, ей было всего пять лет. В ту ночь она умудрилась убежать от соседей. Никто не знает, сколько времени провела она у крестов, пока ее не нашли и не забрали домой. Она стала кричать во сне. Потом отказалась выходить из дома. А когда пытаешься ее заставить, истошно вопит, вся синеет и цепенеет, будто мертвая. И потом несколько дней совсем больная. Ну, мы и сдались. Она всегда росла слабенькой, плохо ела. Мне кажется, сестра все забыла, но бесы все равно ее не оставляют. Она так никогда и не выходит из дома.
Он остановился, не зная, что сказать, как объяснить им про Лию.
— Она такая добрая и нежная, — добавил он, застенчиво взглянув на Мальтаку, и удивился — в глазах девочки блестели слезы. Даниил поспешно отвел взгляд.
С самого начала рассказа Иоиль не произнес ни слова, сидел, уставившись куда-то в пространство. Он, казалось, мгновенно повзрослел. Его еще недавно полудетское лицо вдруг посуровело, стало почти взрослым. Внезапно он встал на колени, наклонился — в коридорчике совсем мало места. Даниилу видно — согнутые плечи напряжены, губы дрожат.
— Даниил, — задыхаясь, проговорил он. — Я тоже хочу связать себя клятвой. Клянусь Небесами, я отомщу за твоего отца! Обещаю! Буду бороться до самой смерти!
Изумленному такой страстностью Даниилу внезапно стало ужасно стыдно — он же не хотел, это нечестно, он не может привлечь Иоиля на их сторону такой ценой.
— Нет, нет, Иоиль, это не твоя битва.
— Нет, моя! Моя и всех остальных иудеев. Твой отец — один из тысяч, павших от их рук. Мы должны — обязаны — все силы положить, чтобы освободить нашу страну.
Если он этого хочет, тогда задача Даниила выполнена. Он ведь за тем и пришел в Капернаум. Но все-таки его гложет сомнение. Оторвать Иоиля от изучения священных текстов, вытащить из надежного мирка — туда, в полную опасностей тьму его собственного мира?
Така поняла колебания юноши. В смятении притулилась она к стене, с ужасом глядя на брата. Нет, не только с ужасом — с гордостью.
Иоиль повернулся к сестре:
— Ты же понимаешь, Така, иначе нельзя. Не могу я с головой зарыться в книги, когда такое происходит. Ты должна понять. Мы всегда все понимаем одинаково.
Така, стараясь побороть страх, подняла глаза на брата. Теперь Даниил видел — близнецы неразрывно связаны. Девочка резко, с шумом выдохнула.
— Да, — голос больше не дрожит, — я понимаю. Будь я мальчиком, тоже бы поклялась.
Внезапно жар, сжигавший брата, бросился в лицо сестре:
— Что мешает мне поклясться? Разве девушка не может отдать жизнь за свою страну? Разве Девора[37] и царица Есфирь[38] не служили Израилю? Я тоже клянусь! Я буду помогать вам!
— Нет, — ревниво вырвалось у Даниила. — Это мужская клятва! Она не для смазливых девчонок.
Лицо Мальтаки побледнело.
«Что же я наделал, — проклинал себя Даниил. — Как же я такое сказал?»
Но Иоиль немедля встал на защиту сестры:
— Тогда давайте поклянемся снова. Все трое вместе. Мы клянемся бороться за свободу Израиля и за… за… за…
— За Божью победу, — закончила за брата Така. — Помнишь условный знак Маккавеев?[39]
— Да! Да! Давайте поклянемся вместе. Прямо сейчас — на Книге Еноха. Что может быть лучше? Положите руки на мою руку, вы оба. Клянемся бороться вместе. Все втроем. За Божью победу!
Девочка без промедления положила ладонь на руку брата и повторила:
— За Божью победу!
Оба в ожидании смотрели на Даниила. Все трое, так Иоиль сказал. Он, всегда бывший один, вдруг оказался внутри их круга. С болезненным усилием юноша наклонился, положил свою руку на руку девочки, почувствовал хрупкую кисть под своей огромной ладонью.
— За Божью победу! — у него перехватило горло. Он быстро откинулся назад, в тень, боясь, что они увидят его лицо. Но нет, оба слишком взволнованы, им не до него.
— Теперь надо решить, как действовать, — торжественно произнес Иоиль. — Завтра вечером я принесу…
— Завтра суббота, — напомнила Така.
Иоиль задумался:
— Мы все равно можем прийти. Закон не возбраняет навещать больных в субботу.
— Но мы не сможем ни снять старую, ни наложить новую повязку.
— Неважно, — перебил ее Даниил. — Рана уже почти зарубцевалась.
— Я принесу еды перед закатом, — пообещала Така. — Ее хватит до исхода субботы.
— Давайте составим план, — продолжал Иоиль, все еще охваченный восторгом своего решения. — Когда ты окрепнешь и сможешь вернуться в горы, я пойду с тобой.
— Нет, — возразил Даниил. — Рош не этого хочет. Ему нужен свой человек в Капернауме. Так что тебе лучше остаться в школе.
Он заметил — несмотря на только что произнесенную клятву, Иоиль испытывает немалое облегчение. Однако вслух мальчик произнес:
— Я был готов уйти из школы. Правда-правда. Я на все готов.
— Тогда оставайся в школе. Еще не настало время открытой борьбы. Нам надо ждать и готовиться. У Роша на тебя свои виды. Я точно не знаю какие, но он пришлет тебе весточку.
— Ты уверен?
— И не сомневайся.
— Тогда надо придумать условный знак. Если ты принесешь весточку от Роша или тебе опять надо укрыться от римлян, помни — в стене есть проход, там, где коридор выходит в кладовую. Через него раньше мешки с зерном втаскивали, он узкий, но человек может пролезть — по крайней мере, я пролезал. Я позабочусь, чтобы дверца никогда не запиралась на щеколду. Просто толкни — и она откроется. Никому и в голову не придет, что ты здесь.
— А как тебе подать знак?
— Я и об этом подумал. Нарисуешь снаружи на стене…
— Лук! — воскликнула Така. — Помнишь, как в песне Давида, мы ее читали вчера.
— Медный лук! — Даниил был страшно доволен: Така помнит этот отрывок. — Прочтешь нам еще разок, Иоиль?
— Я не принес свитка, но, скорее всего, помню наизусть, — мальчик откинулся к стене и начал:
Ибо кто Бог, кроме Господа,
и кто защита, кроме Бога нашего?
Бог препоясует меня силою, устрояет мне верный путь;
делает ноги мои, как оленьи, и на высотах поставляет меня;
научает руки мои брани
и мышцы мои напрягает, как медный лук[40].
— Не может же он и впрямь быть из меди, — недоумевал Даниил. — Самому сильному силачу не согнуть медного лука.
— Он, должно быть, просто из металла, — предположил Иоиль.
— Нет, — заговорила Така. — Мне кажется, это настоящая медь. Я думаю, Давид говорит про лук, которого человеку не согнуть, — но Господь дает силы свершить невозможное.
— Наверно. Ну и воображение же у тебя, Така! — Иоиль снова стал читать нараспев песню Давида.
Ты даешь мне щит спасения Твоего…[41]
— Ой, — в ужасе перебила его девочка. — Я вспомнила, отец хотел, чтобы я играла сегодня перед гостями.
— Тогда надо идти, — отозвался брат, поспешно поднимая свиток с Книгой Еноха. — Отец любит, когда Така играет на арфе, — объяснил он, видя изумление в глазах Даниила.
Юноша поглядел на Мальтаку:
— Никогда в жизни не слышал арфы.
— Тогда я завтра принесу, поиграю тебе, — пообещала она. — Нет, не завтра… завтра суббота. Но я не забуду.