Иоиль шепнул: «Это Иаир», и тогда все задвигались, стараясь убраться с дороги, спрятаться за спины других. Все боятся Иаира, он — начальник синагоги. Даже Иоиль немного испугался. А друзья Иисуса подошли к нему, стали рядом наизготовку. Никто не знал, чего дальше будет. Но Иисус махнул рукой, мол, отойдите, а сам ждет так спокойно. Иаир прошел совсем рядом со мной, плащ с плеча сползает. Пыхтит, будто всю дорогу бежал. Прятаться незачем, он ни на кого не глядит, только на того, ради кого пришел. Что дальше случилось… Никто такого не ожидал. Иаир как бросится к его ногам. Словно последний нищий попрошайка. И хриплым шепотом — только те, кто рядом стоял, слышали — о чем-то молит. Но в толпе уже знали. У него дочка умирает. Единственная. Тогда Иисус говорит…
— Нет, сперва повтори слова Иоиля.
— Да, Иоиль сказал: «Единственная дочка, зеница ока».
— Зеница ока, — тихонько пробормотала девочка, словно чему-то радуясь.
— Мне, конечно, его стало жалко, а потом я подумал: «Повезло Иисусу». Такой важный человек — начальник синагоги, вот бы Иисусу с ним договориться, но нет, он такого вовек не сделает, он просто поднял беднягу и быстрым шагом пошел к его дому. А народ за ним, словно отара овец, и я с ними — знаешь, когда ты в толпе, времени подумать просто нет. Да и мне тоже было любопытно — что случится.
Но на полпути к синагоге мы видим — бежит кто-то сломя голову, остановил Иаира и Иисуса. Я слов не слышал, но по лицу сразу понял — плохие новости. Потом пересказывали — он принес весть, что умерла девочка. Не стоит больше беспокоить учителя. Но прежде чем Иаир рот раскрыл, Иисус положил ему руку на плечо и прошептал что-то в самое ухо. И они снова идут, а мы за ними.
Слышим, женщины рыдают и флейты погребальные, тут и в толпе женщины заплакали, жалко ведь, а Иисус обернулся и говорит: «Не плачьте, она не умерла, но спит». Мы не знали, что и думать. А женщины у дверей — и рыдают, и смеются над ним… Тут Иисус одним жестом остановил толпу и позвал с собой только Симона да Иоанна с Иаковом, эти трое всегда с ним ходят. И они вместе вошли в дом. А плакальщицы из дома выбежали, сердитые, испуганные, их Иаир вытолкал и дверь запер.
На этом месте Лия всегда повторяла:
— Жалко, что ты в дом не попал.
— Не мог я, и никто другой тоже, только эти трое. От них мы и узнали потом, как дело было. Они рассказывали — девочка лежит на постели, прямо клянутся, что мертвая. Но Иисус ни на минутку не помедлил, подошел к постели, наклонился и заговорил.
— И что, — шепчет завороженная Лия, — что он ей сказал?
— Он сказал: «Девица, встань!» Будто она спит и пора просыпаться. И она проснулась, встала и пошла. — И тогда Иисус сказал: «Дайте ей есть». А сам сразу вышел, отец с матерью и рта раскрыть не успели. А когда мы его увидали — уже на улице, никто ни одного вопроса не задал, не решился — такое у него было лицо. Не знаю точно, как сказать, словно больше сил не осталось — ну, совсем никаких. Симон и Иоанн уже знают, когда он такой, надо сразу его вести домой, в такие дни все понимают, лучше оставить их в покое[61].
— А девочка, она поправилась, да?
— Да. Я потом ее на улице видел — с отцом. Даже не догадаешься, что болела.
— А она хорошенькая?
— Да, — отвечал обычно Даниил, пусть будет так, если Лии хочется, но на самом деле он и не заметил — хорошенькая или нет.
— Да, — бывало, вздохнет Лия, — конечно, хорошенькая, как иначе. И, должно быть, счастливая.
Даниилу уже невмочь пересказывать одну и ту же историю в сотый раз. Сперва он тоже был в полном восторге, но потом пришло недоумение. Ну случилось такое небывалое дело, и вроде бы ничего не изменилось. Многие говорили, что Иаир предлагал Иисусу хорошие деньги, но тот отказался. Даниил никак не мог взять в толк почему — столько народу приходится кормить каждый вечер, а у Иаира денег немерено. Да и сам Иисус велел никому об этом не рассказывать. Кое-кто из учеников ворчал, недовольный. Симон вот, который входил в дом вместе с учителем, вообще ни словечка не вымолвил. Даниил заметил, Симон теперь редко рыбачит в лодке, старается все время быть поближе к Иисусу, куда тот ни пойдет. Рыбак с того дня будто решил охранять учителя, следить, чтобы толпа не слишком напирала, а стоило Иисусу заговорить, то и вовсе глаз с него не спускал.
Однажды, когда Даниил кончил рассказывать, Лия молчала долго-долго, а потом наконец задала вопрос:
— Думаешь, Иисус когда-нибудь придет к нам в селение?
— Однажды приходил, может, и еще придет.
— А если он придет, много народу соберется?
— Куда он ни пойдет, везде большая толпа.
— Большая, как в тот день, когда мы переехали в новый дом?
— Ты думаешь, это много народу? Нет, тут была лишь горстка соседей. Когда Иисус говорит, люди приходят сотнями.
— И женщины тоже?
— Конечно.
— В толпе все тесно стоят? И толкаются?
— Бывает, еле устоишь на своих двоих.
Она снова надолго замолчала, он уже решил, на сегодня все, но тут последовал еще один вопрос:
— А дети тоже приходят?
— Да, конечно, и дети тоже.
— А детей обижают?
— Конечно, нет. Как тебе такое в голову пришло?
— Иисус ведь не даст обижать детей?
— Он даже не разрешает их прогонять, когда они безобразничают. Он всегда с ними разговаривает, знакомится, слушает, как они болтают свои глупости. Иногда люди на него за это злятся — подумаешь, дети, экая важность, а он, выходит, думает иначе[62].
Она снова умолкла, и на этот раз уже Даниил задал вопрос, тихо, осторожно:
— Если он придет, пойдешь со мной на него посмотреть?
Лия не ответила, склонила голову, спрятала лицо в покрывале.
Как же она все-таки изменилась, с заново родившейся надеждой глядел на сестру Даниил. Наверно, тут дело в Мальтаке. Теперь Така навещает их часто, приходит из города вместе с Иоилем и, покуда друзья уходят на встречу в дозорной башне, остается с Лией. Каждый раз она приносит маленький подарочек, луковицы лилий — посадить в садике, крошечный алавастровый[63] сосуд с благовониями, моток алой пряжи. Лие, с помощью Таки, открылся целый новый мир.
Вот недавно, на другой день после прихода Таки, вернулся он домой и заметил — Лия замерла, разглядывает себя в крохотном бронзовом зеркальце, последнем подарке новой подруги. Девочка увлеклась и не заметила, как пришел брат. Такое у нее было лицо, забыть невозможно — будто она что-то ищет, томится, сама не зная о чем. Иногда он с ней заговаривает, она не сразу ответит, словно не слышит его оклика, словно в ушах у нее звучат иные, далекие, странные слова. Голубые глаза заволакивает мечтательная дымка. Снова и снова, когда по уличной пыли ударяют, как легкие шаги, первые капли дождя, девочка выходит на порог и стоит, вглядываясь в туманную темноту садика. Что за странные создания эти девчонки! Интересно, а Мальтака понимает, в чем тут дело? Может, ему просто чудится невесть что, но внутри растет странное, невыразимое словами беспокойство.
Зато работа в кузне теперь только в радость. Мастерства у Даниила прибавилось, каждое дело превращается в удовольствие. До чего же приятно — выковать соседу пару дверных петель и знать — хорошо получилось, не просто крепко и надежно, нет, на них еще приятно смотреть, такие они ладные. Раз ему пришло в голову, что из-под его молота могут выйти не только грубые, полезные предметы, и юноша стал потихоньку пробовать себя кое в чем другом.
День был жаркий, работы мало, Даниилу попался на глаза кусочек металла, отскочивший от расплавленной массы. Потерев осколок пальцами, полюбовавшись на его тусклый блеск, он вдруг решился. Нагрел осторожно медяшку, взял самые маленькие щипцы, что нашлись в мастерской, вытащил из огня, стал легонько постукивать молоточком, меньше у Симона в хозяйстве не нашлось. После нескольких неудач наловчился, принялся легчайшими ударами, чтобы не распластать комочек, обрабатывать металл и в конце концов выковал тоненькую проволоку. Снова ее нагрел, согнул и с удовольствием смотрел, как ловкие движения пальцев превращают ее в маленький, изящный лук. Ему самому ужасно понравилось и сразу захотелось попробовать дальше. Раскатал еще один кусочек металла, вытянул проволочку, заострил, получилась крохотная медная застежка — стрела для лука, цепляющаяся за тонюсенькую тетиву. Теперь лук стал брошкой наподобие тех, какими горожане застегивают плащи.
Наполовину смущенный, наполовину гордый собой, спрятал поделку. Пусть этот лук напоминает ему, за что они сражаются.
Научает руки мои брани и мышцы мои напрягает, как медный лук…
Кузнец опять подумал об Иисусе, и снова надежды его всколыхнулись. На нем — сила Господня, как в старину на Давиде. Если он пожелает, то, наверно, согнет лук и из меди. Но разве Иисус готовится к брани, научает свои руки? Трудно сказать. Надо снова пойти сегодня вечером в Вифсаиду.
Да, месяц Ав казался Даниилу временем ожидания. Только потом, вспоминая эту пору, он понял — то было время покоя и надежды.
Глава 16
— Я все сделаю, Даниил, все, не сомневайся, — горячо убеждал друга Иоиль. Все трое еле поместились в тесном коридорчике в доме Иоиля.
Еще утром вожак послал одного из своих людей к Даниилу, велел прийти поскорее. Юноша поспешно поднялся в пещеру и после короткого разговора с Рошем отправился прямиком в город. Чуть стемнело, в потайном месте появились Иоиль и Така.
Даниил принес долгожданный приказ вождя. Все это время, сидя в темном убежище, юноша боролся с собой — нелегкая борьба — стараясь победить зависть. Повезло Иоилю, получил задание, а он, Даниил, хоть и привел друга к Рошу, должен стоять в сторонке и ждать. Теперь он уже немного успокоился — это ведь только начало.
— Рошу нужны кое-какие сведения, — Иоиль с восторгом внимал словам Даниила. — Только ты сможешь их заполучить, Иоиль. Ты всех знаешь в городе, к тебе тут привыкли. Остальным и близко не подобраться.