— Велико ли добро, что ты предлагаешь скотьему богу?
— Лошади, рухлядь всякая, пятнадцать гривен серебром.
— Пятнадцать гривен? — округлились глаза волхва. — Не каждый откажется от такого богатства по доброй воле. Вижу, ты искренен в своих словах, смертный. Мука душевная стала изрядной расплатой за грех. Да будет так. Я не стану вмешиваться в суд богов. Коли они пожелают, ты получишь достойную проступка кару. Я не стану привлекать смертных к тому, что остается скрытым от них. Я приму кровавый дар, дабы потом просить Велеса о милости к оступившемуся. Но я не стану обещать тебе его милости и снисхождения.
— Благодарю тебя, волхв. — Олег наконец решился подняться с колен. — Я не стану входить в святилище, дабы не осквернить его. — Он оглянулся, махнул рукой невольнице: — Сюда подъезжай. Отдай чужое.
Глаза девочки налились обидой, но перечить она не посмела, накинула поводья трех коней волхву на посох.
— Серебро где? — уточнил тот.
— На пегой, — ответила Урсула и резко дернула повод, отъезжая в сторону.
Старик прошел вдоль пегой кобылы, пощупал навьюченную сумку, обнаружил то, что искал, и удивленно приподнял брови:
— И правда много…
— Прощай, волхв. — Избавившись от изрядной части своей головной боли, ведун пошел к гнедой.
— На все воля богов, смертный, — не так уверенно покачал головой волхв.
— Надеюсь на их милость! — Середин легко взметнулся в седло, тряхнул поводьями, резко сдавил пятками живот кобылы — и та, разбрызгивая талую воду, с места перешла в галоп, унося ведуна подальше от святого места, словно спасая от кары богов.
Суд богов
Углич показался Олегу совсем не таким могучим, как Суздаль. И стены здесь стояли не белокаменные, а темно-коричневые, да к тому же надставленные сверху деревянными срубами и башнями, и ворота были всего лишь воротами, хотя и имели защитные башни и вздымались саженей на пять выше прочей стены. Зато Углич строился тут и там, за пределами старого города сгучали топоры, поднимались новые, сверкающие свежеокоренными стенами срубы в два-три жилья. А местами — так и каменные палаты мастера складывали, щедро обмазывая валуны известью с глиной, песком и яичными белками. Было понятно, что даже в самом худшем случае унести все это обратно никто не сможет. А значит — город начнет строить новую стену, внешнюю. Обживется в новых пределах и разом окажется вдвое больше Суздаля. Так что брак княжеских детей в любом случае уже принес немалую пользу.
В сам город ведун стремиться не стал — там, известное дело, постоялые дворы теснее, комнаты поменьше, а цены повыше. Предпочел завернуть в новый, как и все вокруг, постоялый двор на берегу еще совсем узенькой, только набирающей величие Волги. Баня у этого хозяина над длинной прямоугольной прорубью стояла, тем Середин и соблазнился. Давно уже он так не забавлялся — из парной да в прорубь. В горнице, куда отнес вещи гостей усталый работник, было действительно просторно и очень светло: стены, пол, потолок не успели закоптиться и обветриться; стол, скамьи да сундук будто сделаны только что — еще стружка в печи не сгорела. Окно оказалось сатиновое — из тряпицы, смоченной маслом, дабы свет лучше пропускало, а воздух задерживало. Правда, вместо перины на широкой кровати лежал пахнущий сеном тюфяк.
— Чем набивали? — потрогав его, поинтересовался ведун.
— Травка всякая, мяты и полыни завсегда добавляем да чабреца.
— Ладно, пойдет, — кивнул Олег. — Рыбки заливной нет у вас ныне? Соскучился я по таким яствам.
— Рыбка есть, мил человек, — задержался в дверях работник. — Да токмо поспешали бы вы, коли поснедать желаете спокойно. Работников округ немало. Как обедать сберутся, иной раз и лавки свободной не найти. А уж столы завсегда заняты.
— Ну я не работник, — возразил Середин, доставая из кошеля серебряную чешуйку и многозначительно подбрасывая в руке. — Я могу велеть и сюда еду принести. Ты мне лучше скажи, кто у вас в городе из купцов побогаче будет, основательнее. А хорошо бы, что и молодой оказался, горячий…
— Ну ты, мил человек, вопросы задаешь… — зачесал в затылке мужик. — Это же дело такое — пока молодость в башке не отгуляет, откель основательности взяться? Тут али молодой, али…
— А если молодой и богатый?
— Велизал Сатиновский. Как отца схоронил, за старшего в роду остался. Пять ладей в странствиях доход везут. Да сам, правда, гуляет, серебра не считая, — начал вспоминать работник. — У Рюрика Низовского двое сыновей дела разворачивают. Правда, пока под приглядом…
— А из тех, кто посолиднее?
— Словей Ратин самым солидным будет, старшиной его купцы который год на круг выбирают. В доверии он, в уважении у всех, в зажитке. Мокруша Баин недавно выбился, долго не везло с товарами. Солидный, но народ в нем покамест сумневается. Трувор Рязанский при деньгах. Дед его еще из Рязани к нам поселился, не заезжий. Да хватает купцов солидных, мил человек. И молодых хватает. Разных.
— Понятно. — Олег кинул ему монету. — А как найти дом старшины купеческого, который Словей?
— Коли через Речные ворота войти, — поймал серебро мужик, — то прямо по улице сажен двести. Дом у него каменный, в два жилья, окна слюдяные, крестом выложены… Да, дверь от ворот отдельно прорублена, в дом с улицы, не перепутать. Да токмо не станет он с тобой разговоры вести, мил человек. Солидный все же купец, зажиточный. Разве с собратьями своими да с боярами речи ведет, к князю на совет ходит.
— Меня примет, — пообещал Олег. — Я слово такое знаю…
Слово ведуна было совсем не заговорным, а самым простым, житейским. Через ворота, что выходили к причалам на Волге, Середин с Урсулой ступили в город, ведя в поводу навьюченного торкским снаряжением трофейного копя, и без труда нашли сложенный из крупных, грубо отесанных валунов двухэтажный дом старшины. Олег постучал в дубовую, проклепанную крупными медными шляпками дверь.
— Хозяин дома? — поинтересовался он, когда окошке на двери показались чьи-то глаза.
— А ты кем будешь, добрый человек?
— Передай хозяину, что ратник, с князем Mypoмским в зимний поход ходивший, желает добычу продать, да и прикупить кое-что, чего в простых лавка не выкладывают.
— Приказчик…
— Нет, приказчика не нужно, — покачал Середин пальцем перед глазком. — Доложи хозяину, не то другому купцу отправлюсь.
— Ладноть, обождите маленько.
Окошко затворилось.
— Ты околдовал его, господин? — страшным шепотом поинтересовалась Урсула. — Теперь он станет слушать тебя, аки верный раб?
— Очень надо, — хмыкнул ведун. — Просто в деле торговом знание на первом месте стоит. Коли князь Муромский разгромлен, его земли соседи тут же трепать станут. Там всякая рухлядь в цене упадет лошади подорожают, невольники, железо. Коли победил — стало быгь, степные товары в цене упадут. Кони, скот, ковры, невольники. Все то, что рать собой привезла да гостям торговым наскоро сбросит дабы в серебро превратить. Железо, шорные все штуки, хлеб подешевеют. А рухлядь дорожать начнет да строительные товары. Дабы с ценами, с товаром потребным хоть примерно определиться, умному купцу узнать важно, сколько какой добычи муромцы привезли, как сильно поганых потрепали, стоит ли набегов ответных ждать али наоборот, обескровлена степь, десяток лет вредить ничем не сможет…
Дверь скрипнула, отворяясь. Слуга в чистой полотняной рубахе и шерстяных шароварах, заправленных в ярко-синие яловые сапоги, низко поклонился:
— Батюшка Словей к столу звать изволит человека служивого. Трапезничает он ныне.
— Коня на двор заведи, — кинул ему поводья ведун и, кивнув Урсуле, вошел в дом. Тщательно оштукатуренную и расписанную диковинными зверьми и цветами, трапезную купеческого дома выстилали пунцовые ковры. Пурпурные бархатные покрывала лежали на деревянных лавках, на сундуках, на половине стола поверх подсктерника. На половине потому, что кушал могучий — косая сажень в плечах — чернобородый, румянощекий хозяин почему-то без семейства, в гордом одиночестве. Сидел он в кресле, на спинке которого лежала густо подбитая соболем, с бобровым воротником шуба, крытая опять же красным сукном, с длинными рукавами, яхонтовыми пуговицами и пришитыми на груди несколькими крупными рубинами.
Олег был знаком с подобными нарядами: совершенно неподъемные, весом в две добротные кольчуги, они служили не столько одеянием, сколько свидетельством богатства своего владельца, олицетворением его достоинства. А поскольку достоинство человек должен сохранять всегда, бояре, купцы и князья носили эти шубы и зимой, и летом в любую жару. К счастью, не постоянно, а только по торжественным случаям. Визит забредшего воина торжеством не считался, а потому купец остался в куньей ферязи без рукавов, темно-малиновой шелковой рубахе и войлочной тафье, опять же крытой алым бархатом. Положительно, Словей Ратин имел изрядную слабость ко всему красному.
— Горд принять у себя воина, живота ради земли русской не жалевшего, — сделал вид, что приподнялся, хозяин. — Присаживайся к моему столу, дозволь попотчевать, поделиться, чем милостивые боги снизошли к моему дому. Беляна! Сбитня поднеси гостю! Миски неси — не видишь, пусто на столе.
Румяная, как и сам хозяин, девица в сарафане кораллового цвета протянула Олегу ковш с пряным напитком. Ведун в несколько глотков осушил его, крякнул, перевернул, показывая, что не оставил ни капли, присел к столу, покосился на Урсулу, потом на купца.
— Гм, спутница у тебя… Ты садись, садись. Места на всех хватит.
— Внизу сядь, — указал на незастеленную часть стола ведун и пояснил для хозяина: — Невольница моя. На меч в походе взял.
Предупредить было нужно. Посадить рабыню за один стол с вольным, имеющим достоинство человеком — хуже оскорбления не придумать. Но «внизу стола» место не почетное, туда слуги допускаются. Главное, чтобы хозяин по незнанию как к человеку к ней не обратился. Потом все едино правда выплывет — и наживешь себе смертельного врага на пустом месте.