– Что ты делаешь сейчас? Ты уже сколотил скамейку. Прекрати свою бурную деятельность. Пойдем купаться. Купаться! Даже Кама успела прогреться до дна! Нырнем и посмотрим, кто сможет просидеть дольше под водой.
Александр втащил в дом два бревна, которые отпилил раньше. Каждое было примерно с метр. Каждое доходило ему до бедер.
– Позже. Нужно доделать это.
– Да что это? – не унималась она.
– Погоди и увидишь.
– Почему бы тебе сразу не сказать?
– Кухонный стол.
– Зачем? Нам нужен обеденный. Мы ставим тарелки на колени. Почему бы не сделать стол? А еще лучше пойти поплавать со мной?
– Может, позже. Попить нечего? Господи, ну и жара!
Татьяна выбежала и немедленно вернулась с водой и нарезанным огурцом.
– Папиросу дать?
– Неплохо бы.
Она принесла ему папиросу.
– Ну, Шура, зачем нам кухонный стол?
– Я сделаю высокий стол, который можно использовать как скамью.
– Но почему не сделать ее ниже?
– Погоди и увидишь, – повторил он. – Таня, тебе никто не говорил, что терпение есть добродетель?
– Говорили, – досадливо отмахнулась она, – и не раз. Ну скажи, что ты задумал?
Александр взял ее за руку и вывел за дверь:
– Лучше пойди раздобудь хлеба. Я есть хочу.
– Ладно. Только придется попросить у Наиры Михайловны. У нас ничего нет.
– Вот и хорошо, иди к Наире. Да возвращайся поскорее.
Татьяна ухитрилась достать хлеба, немного масла, яиц и капусты.
– Шура! Я сегодня испеку пирог с капустой.
– Жду не дождусь! Я уже голоден как волк!
– Ты всегда голоден как волк! Мне тебя не прокормить, – хихикнула Татьяна. – Совсем запарился? Даже рубашку скинул.
– Дышать нечем.
Татьяна просияла:
– Уже все?
– Почти. Сейчас только обстругаю рубанком.
– Ну зачем? – заныла Татьяна. – И так хорошо.
– Сделаю немного поглаже. Мы же не хотим занозиться!
– Занозиться? – удивилась она. – Как это? Шура, а знаешь, что сказала Дуся?
– Нет, солнышко. Что же сказала Дуся?
– Что такого жаркого лета не было семьдесят пять лет, с тысяча восемьсот шестьдесят седьмого. Тогда ей как раз исполнилось четыре года.
– Неужели? – без особого интереса обронил Александр.
Татьяна протянула ему флягу с водой. Он выпил и, попросив еще, оставил флягу рядом с собой и продолжал работу. Татьяна недоуменно нахмурилась:
– Не понимаю. Эта штука мне выше пояса. Почему такая высокая?
Александр, покачав головой, отложил рубанок и умылся в ведре с водой.
– Иди ко мне. Я помогу тебе влезть.
Он усадил ее на стол и встал перед ней.
– Ну как?
– Ужасно высоко, – пробурчала Татьяна, гадая, почему он выглядит таким счастливым. – Но я не боюсь высоты. И мое лицо почти на одном уровне с твоим. Кажется, мне это нравится. Подвинься ближе, солдатик.
Александр раздвинул ей ноги и встал между ними. Они посмотрели друг другу в глаза и поцеловались. Он сунул руку под ее юбку и провел ладонью от талии до бедер. На ней не было трусиков. Довольно прищелкнув языком, он стал играть с ней. Когда голова Татьяны откинулась, Александр стащил с себя трусы.
– Скажи, Татьяша, – пробормотал он, вторгаясь в нее, – я достаточно близко?
– Наверное, – выдавила она, хватаясь за край столешницы.
Подняв ее бедра, он стал двигаться. Она выгнулась, и он одним движением стащил сарафан до талии и припал к соскам.
– Я хочу чувствовать прикосновение твоих влажных горошинок к моей груди, – потребовал он. – Хватайся за шею.
Она не подняла рук. Не смогла.
– Хватайся, – повторил он, увеличивая темп. – Ты все еще считаешь, что стол слишком высок?
У нее не было сил ответить.
– Я так и думал, – кивнул Александр, прижимая ее к себе. – Похоже, высота в самый раз… не правда ли, моя нетерпеливая жена? Не правда ли…
После, когда он стоял перед ней, мокрый, задыхающийся, Татьяна, тоже мокрая и задыхающаяся, поцеловала его потную шею и спросила:
– Скажи, ты сделал его специально для этого?
– Собственно говоря, не только, – хмыкнул Александр, припав к фляжке и выливая остаток воды на ее грудь и лицо. – На нем можно сажать картошку.
– Но у нас нет картошки, – смеясь, посетовала Татьяна.
– Какая жалость!
– Шура, ты прав, кухонный стол просто идеален! Наконец-то у меня есть где месить тесто! – объявила Татьяна, обсыпая мукой руки.
Дрожжевое тесто подошло, и она собиралась испечь пирог с капустой.
Александр сидел на столешнице, болтая ногами.
– Татьяна, не пытайся сменить тему! Ты в самом деле считаешь, что Петр Великий не должен был строить Ленинград и реформировать Россию?
– Я так не говорила. Осторожнее, ты выпачкался в муке. Так думал Пушкин. Пушкин в «Медном всаднике» высказал два мнения на этот счет.
– Долго будет печься твой пирог? – осведомился Александр, не сдвинувшись ни на йоту и припудривая мукой нос Татьяны. – И у Пушкина вовсе не было двух мнений по этому поводу. Идея «Медного всадника» в том, что Россию было необходимо ввести в новый мир, пусть даже и насильно.
– Пушкин считал, что Ленинград был построен ценой огромных жертв. И прекрати швыряться мукой, – добавила она, бросив в него целую горсть муки. – Знаешь ведь, что проиграешь и добром это не кончится. Пирог будет готов через сорок пять минут.
– Да, после того как ты сунешь его в печь.
Александр, не сводя взгляда с Татьяны, отряхнулся.
– Вспомни, что пишет Пушкин:
О, мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?
– Шура, подвинься же немного, – потребовала Татьяна, вынимая скалку. – Пушкин также писал:
В опасный путь средь бурных вод
Его пустились генералы
Спасать и страхом обуялый
И дома тонущий народ.
– Страхом обуялый, Шура. Вот что я имею в виду под двойственностью. Люди не хотели ни спасения, ни реформ. Так думал Пушкин.
Александр по-прежнему не шевелился, упираясь бедром в скалку.
– Таня, но это город, равного которому нет, не было и не будет. Там, где раньше простирались болота, возникла цивилизация!
– Перестань толкать скалку! И скажи это пушкинскому Евгению, лишившемуся рассудка. И заодно – Параше, которая утонула!
– Евгений был слаб. Да и Параша – тоже. Что-то я не вижу памятника, возведенного в их честь!
Он продолжал подталкивать скалку бедром.
– Может быть. Но ты же не отрицаешь, что сам Пушкин был двойствен? Недаром он спрашивает, не слишком ли велика цена, заплаченная за строительство этого города, возведенного, между прочим, на человеческих костях!
– Отрицаю, – упрямо настаивал Александр. – Не думаю, что он был двойствен! Кстати, в этом пироге ожидается начинка или ты сунешь в печь одно только тесто?
Татьяна бросила раскатывать тесто и подбоченилась:
– Шура, как ты можешь такое говорить?
– А что я говорю? Начинки-то нет!
Она легонько ткнула его в ногу скалкой.
– Пойди принеси сковороду. Как ты можешь говорить, что он не двойствен? Послушай, что пишет Пушкин! Да в этом смысл всей поэмы!
И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко-скачущем коне.
– Заметь, конец поэмы резко отличается от начала, где воспеваются великолепные гранитные парапеты, золоченые шпили, белые ночи и Летний сад.
Ее сердце на миг сжалось при упоминании Летнего сада. Они улыбнулись друг другу.
– Пушкин, – продолжала Татьяна, – говорит, что да, Ленинград был построен, но статуя Петра Первого ожила, словно в кошмарном сне, и вечно преследует несчастного Евгения, бегущего по чудесным, прямым как стрела улицам:
И во всю ночь безумец бедный
Куда стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал.
Татьяна едва заметно вздрогнула. Почему? Озноб? В такой жаркий день?
Александр притащил тяжелую чугунную сковороду.
– Таня, не могла бы ты спорить со мной и одновременно начинять пирог? Или я должен согласиться с тобой, чтобы наконец получить ужин?
– Шура, это цена Ленинграда. Параша мертва. Евгений тронулся умом и всюду видит Медного всадника, – бормотала Татьяна, раскладывая начинку на листе теста и защипывая края. – Думаю, Параша вряд ли хотела умирать, а Евгений уж точно не хотел платить рассудком и предпочел бы жить в болоте.
Александр вновь уселся на стол, широко расставив ноги.
…У порога
нашли безумца моего,
И тут же хладный труп его
Похоронили ради Бога.
Он небрежно пожал плечами.
– Как бы то ни было, я считаю, что такие, как Евгений, – разумная цена за право жить в свободном мире.
– И разумная цена за построение социализма? – помедлив, выпалила Татьяна.
– Брось! Надеюсь, ты не сравниваешь Петра Великого со Сталиным! – взвился Александр.
– Отвечай!
Александр спрыгнул на пол.
– Уздой железной, Татьяна, но в свободный мир! Не в рабство! Это жизненно важная, существенная разница! Разница между гибелью за Гитлера и гибелью в попытке его остановить!
– И все же гибель есть гибель, верно, Шура? – прошептала Татьяна, подходя ближе. – Гибель есть гибель.
– Я скоро погибну, если не поем, – проворчал Александр.
– Все, ставлю в печь.
Она сунула пирог в печь и нагнулась, чтобы вымыть лицо и руки. В избе стояла невыносимая духота, хотя двери и окна были открыты настежь.
– У нас есть сорок пять минут, – объявила Татьяна, выпрямляясь. – Что будем делать… нет. Подожди! Забудь, что я это сказала! Господи, ладно, но нужно же хотя бы смести муку со стола! Смотри, я белая, как призрак! И тебе это нравится, бесстыдник! Ох, Шура, ты ненасытен! Невозможно же делать это день и ночь…