Сзади послышался голос Александра:
– Почему бы мне не почитать? А, вот отрывок, который тебе понравится:
Жениться? Ну… зачем же нет?
Оно и тяжело, конечно.
Но что ж, он молод и здоров,
Трудиться день и ночь готов;
Уж кое-как себе устроит
Приют смиренный и простой
И в нем…
Он остановился. Татьяна помнила, что пушкинскую героиню звали Парашей. Она ждала, превозмогая ноющую боль в сердце. Александр снова стал читать. Его срывающийся голос звучал все тише:
И в нем Татьяну успокоит.
Пройдет, быть может, год-другой –
Местечко получу – Татьяне
Препоручу семейство наше
И воспитание ребят…
И станем жить, и так до гроба
Рука с рукой дойдем мы оба,
И внуки нас похоронят…
Он замолчал, Татьяна услышала, как захлопнулась книга.
– Именно так?
– Читай, солдатик, – велела она, дрожащими руками стискивая удочку. – И посмелее.
– Нет! – бросил Александр.
Татьяна не повернулась к нему. Вместо этого, смаргивая слезы, она продолжала по памяти:
Так он мечтал. И грустно было
Ему в ту ночь, и он желал,
Чтоб ветер выл не так уныло.
И чтобы дождь в окно стучал
Не так сердито…
Она вдруг осеклась. И не произнесла ни слова.
Александр ничего не сказал.
Оба молчали, пока не вернулись в избу.
Вечером, когда они пришли от Наиры, Александр развел огонь. Татьяна заварила чай, и они уселись рядом: Татьяна со скрещенными ногами, Александр полулежа. Татьяне показалось, что он как-то уж слишком спокоен.
– Шура, подвинься ближе, – попросила она. – Положи голову мне на колени. Как всегда.
Он безмолвно повиновался. Татьяна, изнемогая от любви, жалости, тревоги, нежно гладила его по лицу.
– Что случилось, солдатик? – прошептала она, наклоняясь, чтобы вдохнуть его запах. Чай и папиросы. Она чуть сжала бедрами его голову, поцеловала в глаза. – Что тебя мучит?
– Ничего, – коротко обронил он.
Татьяна вздохнула.
– Хочешь анекдот?
– При условии, что он не из тех, которыми ты веселила Вову…
– Парашютисты подходят к укладчику парашюта и спрашивают: «Ну как, надежные парашюты?» – «Не знаю. До сих пор никто не приходил во второй раз».
Александр невесело рассмеялся и, вскочив, взял чашку.
– Очень забавно. А сейчас я покурю.
– Кури здесь. Оставь чашки. Я позже вымою.
– Не хочу, чтобы ты позже их мыла. Почему ты вечно должна убирать за всеми?
Татьяна прикусила губу. Но Александр не унимался:
– И почему ты всегда прислуживаешь Вове? У него что, своих рук нет? Не может положить себе сам?
– Шура, я накладываю всем, кто сидит за столом, – оправдывалась Татьяна, но, внезапно замолчав, тихо добавила: – Тебе первому. И как бы это выглядело, обойди я его?
– Да плевать мне, как это будет выглядеть! Я требую, чтобы ты этого не делала.
Она не ответила. Почему он сердится?
Татьяна продолжала сидеть перед огнем. Уже совсем стемнело, и во мраке светились два огромных глаза: догорающее пламя и желтый полумесяц. В воздухе пахло свежей водой, горящим деревом и ночью. Татьяна знала, что Александр сидит на скамье у дома и наблюдает за ней. И курит. Курит. Курит.
Она повернулась.
Александр наблюдал за ней. И курил.
Татьяна, поднявшись, подошла к нему и остановилась у его ног.
– Шура, – смущенно пролепетала она, – хочешь войти в дом?
Он покачал головой:
– Иди одна. Я немного посижу. Подожду, пока огонь погаснет.
Татьяна продолжала смотреть на него. Заглядывала в глаза. Отмечала легкую дрожь рук.
И не двигалась.
– Иди же, – повторил Александр.
Татьяна прижалась к нему:
– Что ты любишь?
– Когда ты берешь меня своими мягкими губами, – выдавил он.
– М-м-м… – промычала она, развязывая тесемки на его штанах. – Сейчас слишком темно? Или ты что-то видишь?
– Все, – выдохнул он, сжимая ладонями ее склоненную голову.
– Шура?
– Что?
– Я люблю тебя.
Александр бродил по сумеречному лесу, собирая хворост. Татьяна окликнула его, но он не ответил. Она хотела видеть его, прежде чем побежать к Наире. На скамье уже стояла его тарелка с теплым жареным картофелем, двумя помидорами и огурцом. Из леса он всегда возвращался голодным. Рядом с тарелкой стояла чашка сладкого чая, лежали папироса и зажигалка.
Веселый муж Татьяны отчего-то потерял интерес к забавам. Теперь он интересовался только курением и рубкой леса. И ничего больше не делал. Курил для своего удовольствия, рубил лес для ее… Иногда они вставали пораньше и шли на рыбалку, пока утренняя Кама медленно катила свои воды, шагали по росистым травам сквозь голубоватый воздух, молча брели к валуну у тихой речной заводи рядом с поляной. Александр, как всегда, был прав. Лучшего времени для рыбалки не сыскать. За полчаса они ухитрялись поймать до полудюжины сазанов, которых сбрасывали в корзину и опускали в воду. Потом он курил, а Татьяна умывалась, чистила зубы и снова ложилась.
Покурив и искупавшись, Александр возвращался к ней. И Татьяна, как всегда, принимала его, потому что ждала. Прислушивалась к каждому движению. Молилась о его приходе. Ее невероятно возбуждало каждое его прикосновение. Каждая ласка. Он владел ею. Душой и телом. Когда бы он ни пришел к ней, Татьяна с радостью открывалась ему, замерзшему на предрассветном холодке.
Но если раньше он любил прижаться к ее горячему телу своим холодным, с недавнего времени стал едва дотрагиваться до нее, словно она пылала жаром, словно каждое прикосновение к ней обжигало. Его тянуло к огню. Он не мог не ласкать ее и все же ласкал так, будто знал: каждый ожог, который он навлекает на себя, искалечит его на всю жизнь… если только он не умрет раньше.
Что сталось с Шурой, гонявшимся за ней по лесу, сбивавшим с ног, лизавшим каждый сантиметр кожи, щекотавшим и мучившим ее?
Что сталось с Шурой, так любившим заниматься с ней любовью при свете дня, чтобы лишний раз взглянуть в ее лицо?
Куда девался он, ее смеющийся, веселый, шутливый, беззаботный, напористый муж?
Неужели навеки превратился в того Александра, который целыми днями курил, рубил дрова и наблюдал за ней?
Иногда, когда Татьяна крепко спала, прижавшись к нему, наслаждаясь миром и покоем, Александр будил ее среди ночи. Она не шевелилась. Ничем не давала знать, что проснулась. Только чувствовала, как он лежит без сна, смотрит на нее, задыхаясь, и сжимает все крепче, вытесняя воздух из легких. Слышала его прерывистые стоны, ощущала его губы на лбу и волосах и мечтала больше уж никогда не дышать.
Татьяна продолжала резать помидоры, не вытирая катившихся по щекам слез. Сзади раздался громкий голос:
– Куда-то собралась?
Истинный солдат! Подкрадывается как кот на бархатных лапах!
Татьяна наскоро вытерла слезы, откашлялась и сказала:
– Погоди, сейчас закончу.
Солнечный свет почти померк: может, он не заметит ее мокрого лица?
Повернув голову к нему и улыбаясь, Татьяна увидела, что он весь потный и с головы до ног покрыт опилками.
– Опять дрова? – пробормотала она с заколотившимся сердцем. – Я что, тут зиму буду зимовать? Ох, до чего же ты приятно пахнешь…
Она подступила ближе, теряя голову от его запаха. От его вида.
– Почему у тебя лицо красное?
– Лук резала. Для салата.
– Я вижу только одну тарелку. И ты не ответила на вопрос. Куда-нибудь идешь?
Он не улыбался.
– Конечно нет, – выдавила Татьяна, снова откашливаясь.
– Сейчас пойду умоюсь.
– Не стоит, – пробормотала она, босиком подходя к Александру, чувствуя себя беззащитной и сгорая от желания. – Я всегда кажусь себе такой крохотной рядом с тобой…
Тяжелое тело Александра придавило ее к земле. Левой рукой он поддерживал ее голову, правой – сжимал ягодицы. Он ухитрялся одновременно быть на ней и в ней, вокруг нее и над ней. Она не могла даже дернуться без его позволения. Отдаваясь ему беззаветно и беспредельно, она чувствовала, как он каждым толчком, каждым выпадом боролся со своей любовью к ней. Со своей потребностью в ней. К этому времени она уже успела понять: Александр слишком хорошо сознает собственную силу.
Татьяна судорожно прижала губы к его ключице.
– Шура… родной… как ты мне нужен… – пробормотала она, изо всех сил стараясь не заплакать. Ее голос сорвался.
– Я здесь. Ощути меня…
– Я ощущаю, солдатик. Ощущаю.
Слишком скоро испытала она приближение огненной волны и сцепила зубы, подавляя рвущиеся из груди крики. Но и Александр внезапно замер и отстранился. Вот оно…
Татьяна раскинула руки, несвязно моля о чем-то. Вот оно начинается и длится всю ночь, пока наконец он, нежный и грубый, осторожный и безоглядный, не изольет в нее свой голод, свое желание, пока не измотает ее и себя, пока они оба не смогут уползти от своих мучительных сожалений.
Настал вечер. Татьяна не мигая смотрела на Александра, лежавшего на животе, лицом к ней, с закрытыми глазами. Она притихла, прислушиваясь к его дыханию, пытаясь определить, заснул ли он. Похоже, нет. Время от времени он вздрагивал, словно глубоко задумался о чем-то. А этого Татьяна не хотела. По своей давней привычке она принялась выписывать кружочки на его спине. Александр что-то буркнул и отвернулся от нее.
Что его тревожит? Что она в состоянии ему дать?
– Хочешь массаж? – выпалила она, целуя его руки, проводя ладонью по плечам. – Эй, ты меня слышишь?
Он повернулся к ней. Приоткрыл один глаз.
– Ты умеешь делать массаж?
– Да.
Татьяна улыбнулась. Хорошо, что на нем одни трусы!
Она ловко вывернулась из-под него и вспрыгнула ему на спину.
– Тата, что ты можешь знать про массаж?
– О чем это ты? – хихикнула она, шутливо ущипнув его за ягодицу. – Я тысячу раз делала массаж.