– Чем я могу помочь? Что сделать? Чего ты хочешь? – твердила она как заведенная.
Он от всего отказывался. Но она приносила папиросу, зажигала, совала ему в рот и целовала уголок губ, так что ее любящее лицо оказывалось в сантиметре от его, измученного. Александр едва сдерживался, чтобы не бросить: «Прекрати, отойди! Что будет с тобой, когда я уйду и придется жить одной? Что останется от тебя после того, как ты отдашь мне все?»
Но Александр знал, что Татьяна просто не умеет по-другому. Она умела только одно: отдавать себя без остатка. Ее преданность ему была безгранична, ее неспособность скрывать свое истинное «я» и была причиной того, что он влюбился в нее едва ли не с первого взгляда. «Скоро ей придется многому научиться», – думал Александр, в сотый раз занося топор.
Он злился на нее из-за сущих пустяков. Ее постоянная жизнерадостность донельзя действовала ему на нервы. Она всегда напевала и даже ходила вприпрыжку. Он не понимал, как она может быть такой беззаботной, зная, что он уйдет, быть может, навсегда, через пятнадцать дней, десять, пять, три дня…
Он жестоко ревновал ее, сам поражаясь своему сумасбродству. Не мог вынести, когда кто-то смотрел на нее. Не мог видеть, как она кому-то улыбается. Не терпел, когда она говорила с Вовой, а особенно когда накладывала ему еду или приносила чай. Он постоянно выходил из себя, но не мог сердиться на нее дольше пяти минут. Арсенал, которым она пользовалась, чтобы в очередной раз вытащить его из темного провала, был поистине безграничным.
Любой близости оказывалось для него недостаточно. Ни когда они гуляли, ни когда ели, спали, занимались любовью. Его чувства постоянно колебались между невыразимой нежностью и исступленной похотью. Он нуждался в ней бесконечно и непрерывно. Его тело начинало ныть, едва он оставался без нее. Стоило ей отправиться в деревню, шить или помогать старушкам, как он не находил себе места.
Ее застенчивая готовность, ее всепоглощающая сладость, ее нескрываемая уязвимость разрывали сердце. И он жаждал одного: еще раз ощутить, как ее бархатистая плоть окутывает его, услышать ее тихое «О Шура…».
Теперь он больше не мог ложиться на нее, смотреть в запрокинутое лицо и знать, что она наблюдает за ним. Для того чтобы кончить, приходилось переворачивать ее, потому что так она не могла его видеть.
Только так он мог подготовить себя к тому, чтобы покинуть ее.
Покинуть ее было немыслимо.
Вопрос, который он задавал себе много раз, имел всего один ответ. Ответ, который уже стал забываться.
Какую цену можно заплатить за Татьяну?
Вначале ответ был ясен.
Татьяна. Татьяна любой ценой.
Но так было вначале. А конец приближался.
Она отправилась на рыбозавод, прослышав, что там может быть селедка. Александр остался на поляне, рассеянно бродя по траве, терпеливо ожидая ее возвращения. Войдя в дом, он порылся в ее сундуке в поисках какого-то занятия и на самом дне отыскал кое-что… очевидно, старательно припрятанное. Сундук принадлежал деду Татьяны, так что Александр сначала не придал находке особого значения, но потом задумался. Спрашивается, почему под бельем, одеждой, документами и книгами лежал черный парусиновый рюкзак? Александр без особого любопытства открыл его и обнаружил старый пистолет, несколько бутылок водки, валенки, банки с тушенкой, сухари, фляжку и деньги. Лежали там и какие-то теплые вещи, все до единой темных цветов.
Александр курил не переставая, готовясь к нелегкому разговору.
Наконец издалека донесся веселый голос Татьяны, напевавшей их любимый вальс «Голубой Дунай».
– Шура! – радостно окликнула она. – Не поверишь, что у меня есть! Селедка! Настоящий залом! Устроим сегодня пир!
Она подскочила к нему и попыталась обнять. Разрываемый сомнениями, Александр поцеловал ее, отметив, что ее щеки почему-то немного влажны, и тут же сунул ей в нос рюкзак:
– Что это?
Она удивленно вскинула брови.
– А что?
– Вот это? Что это такое?
– Ты шаришь в моих вещах? Лучше помоги почистить селедку.
– Никакой селедки, пока не скажешь, что это.
– Скажу я или нет, какая разница? Есть все равно надо. Мне пришлось отдать тридцать…
– Татьяна!
Она громко вздохнула:
– Я приготовила это для себя.
– Интересно, для чего? Собралась в поход?
– Нет…
Она положила селедку и села на скамью. Александр вытащил убогую коричневую одежду и такую же шапку.
– А откуда такие модные туалеты?
Она сжалась, но все же нехотя объяснила:
– Чтобы не выделяться. То есть стать как можно незаметнее.
– Незаметнее? Лучше бы спрятала свои губы, которые так и напрашиваются на поцелуй! Так куда тебя несет?
– Что это на тебя нашло? – деланно возмутилась она.
Александр повысил голос:
– Куда ты задумала ехать, Таня?
– Просто хочу подготовиться… на всякий случай.
– Какой именно?
– Трудно сказать. Просто хотела ехать с тобой, – призналась она, опуская глаза.
– Интересно, куда именно? – ахнул он.
– Куда угодно. Хоть на край света. Куда бы ты ни отправился, я буду рядом.
Александр попытался что-то сказать, но язык не слушался, и все слова куда-то подевались.
– Но… Таня, я возвращаюсь на фронт.
Татьяна упорно смотрела в землю.
– В самом деле?
– Разумеется. Куда же еще?
Она резко вскинула голову. В глазах плескалось море эмоций.
– Вот именно, куда?
Поспешно отступив, словно боясь внезапного нападения, Александр заверил:
– Таня, я еду на фронт. Степанов и так дал мне отпуск больше положенного. Я обещал, что вернусь вовремя, и сдержу слово.
– Еще одна черта американцев, – бросила она, – они всегда держат слово!
– Именно, – с горечью подтвердил он, – всегда. И нет смысла говорить об этом. Ты ведь знаешь, что мне придется вернуться.
Татьяна, вздрогнув, подняла на него глаза цвета морских водорослей и едва слышно выговорила:
– Тогда я вернусь с тобой. В Ленинград. – Очевидно, она посчитала его молчание радостным, потому что пояснила: – Я думала, что если ты вернешься в казармы…
– Татьяна! – взорвался он. – Ты шутишь? Шутишь, черт бы тебя побрал?
Он так разозлился, что убежал в лес: требовалось хоть немного остыть и прийти в себя, прежде чем сообразить, как действовать дальше.
Когда он снова вышел на поляну, она чистила селедку. Типичная ситуация. Он на стенку лезет, а она селедку чистит.
Шагнув к ней, он выбил рыбу у нее из рук.
– Эй! Ты что, спятил? – крикнула она.
Александр повернулся и направился обратно в лес, чтобы немного успокоиться. Она подняла селедку, смыла песок и грязь и продолжила чистить.
Вернувшись, Александр забрал у нее чертову селедку, поставил Татьяну перед собой и взял за плечи.
– Взгляни на меня, Таня. Я едва держусь, чтобы не взорваться. Изо всех сил… Какого дьявола тебе взбрело в голову? Ты никуда со мной не едешь.
Она покачала головой и тихо, но упрямо повторила:
– Еду.
– Нет, нет и нет! Только через мой труп. Даже думать не смей. Увидимся в мой следующий отпуск, если таковой подвернется.
– Нет. Ты не вернешься. Погибнешь где-то там, один, без меня. Я чувствую это. И не останусь тут одна.
– Таня, но кто позволит тебе вернуться? Забыла, что Ленинград в блокаде? Мы до сих пор вывозим людей! Неужели не помнишь, что там творилось? Вряд ли, потому что ты и сейчас просыпаешься по ночам с криком. Ленинград в осаде. Ленинград и сейчас бомбят каждый долбаный день. В Ленинграде нет жизни. Там по-прежнему очень опасно, и ты никуда не едешь.
Татьяна пожала плечами:
– Если у тебя появятся другие идеи, дай знать. А пока мне нужно дочистить селедку.
Александр собрал рыбу и размахнулся, чтобы забросить ее в Каму. Но Татьяна схватила его за руки:
– Нет! Это наш ужин, и старушки ждут его не дождутся!
– Ты никуда со мной не едешь, и эта тема закрыта.
Он вывернул рюкзак и вытряхнул содержимое на землю. Татьяна спокойно подняла брови:
– И кто все это соберет?
Александр молча располосовал одежду своим армейским ножом. Но на Татьяну это, очевидно, впечатления не произвело.
– Так это и есть твои старания не взорваться? Шура, тебе не приходило в голову, что я всегда могу сшить себе новую одежду?
Александр, выругавшись, сжал кулаки и навис над ней.
– Ты, кажется, намеренно пытаешься меня довести?
Он уже хотел изрезать рюкзак, но Татьяна повисла у него на руке и, положив ладонь на лезвие ножа, выкрикнула:
– Нет! Только не это!
Она попыталась вырвать нож, дергала за рюкзак. И разумеется, не могла совладать с ним. Александр хотел оттолкнуть ее, но его остановило то, что она, зная, что сопротивление бесполезно, все же продолжает борьбу. Он боялся ударить ее. Причинить боль. И только поэтому выпустил нож и рюкзак.
Татьяна, задыхаясь, подняла рыбу и продолжала чистить. Его ножом.
За ужином в доме Наиры Александр, все еще продолжая кипеть, почти не говорил.
Когда Татьяна спросила, не хочет ли он еще пирога с черникой, он так рявкнул на нее, что она укоризненно покачала головой. Он хотел извиниться, но не смог.
На обратном пути они не разговаривали. Но дома, уже раздевшись и залезая на печку, Татьяна робко спросила:
– Ты еще сердишься?
– Нет! – отрезал Александр, ложась и поворачиваясь к ней спиной.
– Шура, – позвала она, целуя его в спину, – Шура…
– Я устал и хочу спать.
Но, по правде говоря, он только и мечтал о том, чтобы она продолжала ласкать его. И она, конечно, ласкала. Но что это с ней творится?
– Повернись, – шептала Татьяна. – Повернись, мой великан. Чувствуешь, я совсем голая. Чувствуешь?
Он чувствовал. Повернувшись на спину, не глядя ей в глаза, Александр сухо сказал:
– Татьяна, дай слово, что останешься здесь, где тебе ничто не грозит.
– Ты же знаешь, я не могу остаться… без тебя.
– Можешь и останешься. Как раньше.
– «Раньше» просто не было.