– Прекрати. Ты ничего не понимаешь.
– Тогда объясни.
Александр не ответил.
– Скажи все, – умоляюще протянула она.
Маленькая теплая рука легла на его живот, поползла ниже. Оттолкнув ее, Александр крикнул:
– У нас осталось только три дня, и я не позволю тебе их испортить!
– Но ты сам все портишь своей постоянной раздражительностью и злостью.
Упорная ласковая рука опять опустилась на его бедро.
Он упрямо убрал ее, и тут его неожиданно осенило.
– Значит, ты поэтому тут изображала этакую веселую щебетунью, делала вид, будто плевать тебе было на то, что я вот-вот уеду! Вбила себе в голову, что едешь со мной?
Она прижалась к нему, целуя плечо.
– Шурочка, а как, по-твоему, я смогла провести эти дни с тобой? Да я бы просто не выжила, зная, что мы должны расстаться! Муж мой, – выдохнула она, и на мгновение голос ее показался ему черной пропастью, – я отдала тебе все, что у меня было. И, уезжая, ты все возьмешь с собой.
Александр понял, что должен немедленно отстраниться, если хочет сохранить рассудок. Он поспешно спрыгнул на пол.
– Так вот, Таня, тебе лучше найти где-то силы, чтобы существовать одной. Потому что я уезжаю, и уезжаю без тебя.
Она молча затрясла головой.
– И нечего тут изображать жертву! – завопил Александр. – Мать твою, ты что, совсем спятила? Идет война! Война! Миллионы людей уже погибли! Чего ты добиваешься: стать очередным обитателем братской могилы без таблички на холмике?
Татьяну передернуло.
– Я должна ехать с тобой, – заплакала она. – Пожалуйста!
– Послушай, я солдат. Страна воюет. Я обязан вернуться. Но здесь ты в безопасности. Я так хотел немного отдохнуть от боев, и, признайся, нам было хорошо…
Неужели действительно возможно захлебнуться словами?
– Но теперь все кончено, неужели не понимаешь? Кончено! Я возвращаюсь и не могу взять тебя с собой. Да и не хочу. Тем более что меня перевели. Я больше не приписан к гарнизону.
– Перевели? Куда?
– Не могу сказать. Но Ленинград не переживет еще одной такой зимы.
– Попытаетесь прорвать блокаду? Где?
– Говорю же, военная тайна.
– Скажешь. Обязательно скажешь. Разве у тебя есть от меня секреты? Разве ты не делишься со мной всем?
На что она намекает? Господи, он даже спрашивать боится.
– Только не этим.
– Вот как? На третий день нашего знакомства ты вот так просто поведал о своем американском происхождении. Не побоялся! Всего на третий день. Выложил всю свою жизнь. А теперь отказываешься сказать, куда тебя назначили?!
Она тоже спрыгнула вниз. Александр отступил. Куда угодно, только бы подальше от ее глаз, ее тела, протянутых, зовущих рук.
– Скажи, Шура, – взмолилась она. – Ты женился на мне не для того, чтобы таиться.
– Таня, я не собираюсь обсуждать это с тобой. Ясно?
– Нет! Зачем тогда женился на мне, если собирался лгать по-прежнему?!
– Я женился, – заорал он срывающимся голосом, – чтобы трахать тебя, когда и где захочу! Или до тебя еще не дошло? Когда и где захочу! А что еще, по-твоему, может желать вырвавшийся с фронта солдат?! Не женись я, все Лазарево называло бы тебя потаскухой! В тебя тыкали бы пальцами и проходу не давали!
Судя по внезапно осунувшемуся лицу, она все еще не верила услышанному. И сейчас пятилась от него, судорожно прикрываясь руками.
– Ты женился на мне, чтобы…
– Тата…
– Не сметь! – как хлыстом, ударила она. – Сначала оскорбления, а потом «Тата»? Значит, потаскуха?
Она беспомощно застонала, пряча лицо в ладони.
– Таня, прошу тебя…
– Думаешь, я не понимаю, чего ты добиваешься? Чтобы я тебя возненавидела? Ну что же, считай, что все получилось: не даром ты старался столько дней. Наконец твои старания увенчались успехом.
– Таня, я…
– Значит, не зря в последнее время ты всячески отталкивал меня. Чтобы легче было бросить?
– Но я же вернусь! – горячо возразил Александр.
– Кому ты нужен? Вернешься? Да неужели? Уверен, что не явился сюда за этим?
Она подбежала к сундуку, порылась в вещах, нашла «Медного всадника» и выхватила горсть банкнот.
– А это что? – взвизгнула она, швырнув в него деньги. – Тебе это было нужно? Десять тысяч долларов, которые я нашла в твоей книге? Задумал бежать в Америку без меня? Или все же оставил бы немного в благодарность за то, что расставляла перед тобой ноги?
– Таня…
Схватив пистолет, она яростно ткнула рукоятью в его живот и направила дуло на себя.
– Я хочу обратно то, что ты у меня взял, – с трудом прохрипела она. – И жалею, что берегла себя для такого, как ты. Лучше застрели меня, лжец и вор. Все равно мне не жить. Спусти курок, и покончим с этим.
Она снова ткнула пистолет в живот, чуть повыше солнечного сплетения, и уперла дуло в ложбинку между грудями.
– Давай, Шурочка! Прямо в сердце!
Он молча отнял у нее оружие. Татьяна размахнулась и хлестко ударила его по лицу.
– Уходи. Уходи немедленно, – велела она, вытирая предательскую слезу. – Нам было хорошо, ты прав, но ничего нельзя повторить. Ты трахал меня где и когда вздумается. Вероятно, это единственное, что ты хотел получить. И получил.
Она сорвала кольцо и швырнула в него.
– Возьми. Отдашь своей следующей шлюхе.
Опущенные плечи затряслись. Повернувшись, она побрела к печи, легла и завернулась в белую простыню. Как в саван.
Александр выбежал, бросился к реке и долго плавал, словно ожидая, что холодная вода смоет боль, раскаяние, любовь… Через три ночи наступит полнолуние. Если остаться в воде, может, она унесет его в Волгу, в Каспийское море, так, чтобы никто не нашел… Лишь бы плыть и ничего не чувствовать. Это все, чего он хочет. Не чувствовать.
Но он все же вернулся обратно и молча лег рядом с Таней, прислушиваясь к ее дыханию, прерывистому, как у всякого, кто долго плакал и не мог успокоиться. Она лежала, свернувшись клубочком, у самой стены.
Он вытряхнул ее из простыни, прижался всем телом и, слегка раздвинув ее ноги, скользнул внутрь. И прижался губами к ее затылку. Левая рука прокралась под нее, правая сжимала ее бедро. Он баюкал ее, укачивал. Как ребенка.
Но Татьяна едва шевелилась. Она не отпрянула от него, не отодвинулась, но и не издала ни единого звука. Как всегда. Она принимала его в себя. Как всегда.
Она наказывает его.
Александр закрыл глаза.
Он заслужил все это и еще что-нибудь похуже!
И все же вынести ее молчание не было сил.
Он стал целовать ее волосы, плечи, спину. Не мог проникнуть достаточно глубоко в ее порабощающее тепло, чтобы обрести покой.
Наконец она, не сдержавшись, застонала, схватила его за руку, и на этот раз он не сумел не излиться в нее.
И еще долго оставался в ней. Даже когда услышал тихий плач.
– Татьяша, не нужно. Я не хотел. Прости за глупую жестокость.
Он погладил ее живот.
– Хотел, – бесстрастным эхом отозвалась она. – Ты солдат. И поступаешь как солдат.
– Нет, Тата, – запротестовал Александр, ненавидя себя, – прежде всего я твой муж. Ощути меня, Тата, мое тело, мои руки, мои губы, почувствуй, что в моем сердце. Я и вправду ничего такого не хотел.
– Когда же ты перестанешь говорить то, чего не хочешь? – вырвалось у нее.
Он жадно вдыхал ее запах, зарываясь лицом в золотистые волосы.
– Знаю. Прости.
Она не ответила, но и не отняла руку.
– Повернись ко мне, – попросил он, чуть отстранившись.
– Нет.
– Пожалуйста. Повернись и скажи, что прощаешь меня.
Татьяна повернулась, подняв на Александра заплывшие от слез глаза.
– О милая…
Он осекся и опустил голову, не в силах вынести душераздирающего зрелища.
– Дохни на меня. Я хочу ощутить запах черники…
Она послушалась. Александр жадно втягивал ее теплое дыхание – ртом, легкими, всем своим существом.
– Пожалуйста, скажи, что прощаешь меня.
– Прощаю, – глухо повторила она.
– Поцелуй меня. Я по твоим губам пойму, простила ли ты.
Она поцеловала его. Ее веки медленно опустились.
– Ты не простила меня. Еще раз.
Татьяна снова поцеловала его, нежно, едва прикасаясь. И целовала, пока ее губы не приоткрылись и с них не сорвался легкий стон. Стон прощения. Ее руки легли на его плечи, нежно лаская. Нежно лаская. Нежно лаская.
– Спасибо. Скажи: Шура, я знаю, что ты не хотел этого. Просто рассердился.
– Я знаю, что ты не хотел, – со вздохом повторила она.
– Скажи: я знаю, что ты любишь меня до безумия.
– Я знаю, что ты любишь меня.
– Нет, Таня! – страстно выдохнул он. – Я люблю тебя до безумия!
Он провел губами по ее шелковистым бровям, боясь дышать, боясь, что с каждым выдохом ее дыхание будет улетучиваться из него.
– Прости, что ударила тебя, – прошептала Татьяна.
– Удивительно, как еще не убила!
– Александр, ты за этим приехал? – внезапно всхлипнула она. – За… деньгами?
Стиснув ее в объятиях, он пробормотал, глядя в стену:
– Таня, прекрати. Я приехал не за деньгами.
– Откуда ты взял доллары?
– У матери. Я же говорил, там, в Америке, моя семья считалась состоятельной. Отец решил, что нельзя ехать в Советский Союз с пустыми руками, и мать согласилась, но захватила деньги тайком от него, на всякий случай. Это последнее, что она оставила мне за несколько недель до ареста. Мы приклеили бумажные карманы к обложкам книги и вместе спрятали туда деньги. Десять тысяч долларов в задней обложке, четыре тысячи рублей – в передней. Она думала, что, может быть, деньги помогут мне выбраться.
– А куда ты дел книгу до того, как тебя арестовали в тридцать шестом?
– Спрятал в подвал, за гору всякого хлама. Пришлось потратить полдня, чтобы сделать тайник. Там она и оставалась, пока я не отдал Пушкина тебе.
– О мой прозорливый Шура! Ты взял ее оттуда как раз вовремя. Прошлой зимой в печки летело все подряд… Твои деньги наверняка пропали бы.
Александр промолчал.
– Почему ты отдал их мне? Хотел, чтобы они были в безопасности?