– Да я бы доверил тебе свою жизнь, – признался он.
Татьяна прикусила губу.
– Но книга не пролежала в подвале все это время, верно?
Он не ответил.
– В сороковом, уходя на финскую войну, ты взял их с собой?
Он не ответил.
– Ох, Шура…
Татьяна зарылась лицом в его грудь. Александр хотел ответить. Просто не мог.
– Еще одно ко всему прочему, что Дмитрий тебе не может простить. Когда вы вернулись за сыном Степанова, ты взял Дмитрия с собой, потому что вы оба хотели уйти в Финляндию, так?
Он не ответил.
– Собирались бежать через болота, к Выборгу, в Хельсинки, потом в Америку? Ты подготовился, взял с собой деньги. Потому что годами мечтал об этой минуте.
Она поцеловала его в грудь.
– Все так и было, мой муж, мое сердце, мой Шура, вся моя жизнь?
Она снова плакала.
Александр окончательно потерял способность говорить. И все другие способности тоже. Он никогда не собирался выяснять это с Татьяной.
Ее голос дрогнул:
– Идеальный план. Ты бы исчез, и никто даже не подумал бы искать тебя. Просто посчитали бы мертвым. Ты не рассчитывал на то, что Юрий Степанов еще жив. Он был всего лишь предлогом, чтобы вернуться в лес. А он оказался живым!
Татьяна тихо рассмеялась.
– Представляю, как удивился Дмитрий, когда ты объявил, что потащишь Юрия назад! Как рвал и метал! Как уговаривал тебя! Кричал, что это ваш единственный шанс! – Она чуть помедлила: – Ну что, права я?
Александр, целуя ее светлые волосы, нашел наконец силы потрясенно прошептать:
– Словно ты сама была там. Откуда ты это знаешь?
Она сжала его лицо ладонями:
– Потому что я… лучше всех на свете знаю тебя. Итак, ты вернулся обратно и принес Юрия. Посчитал, что у тебя еще будет возможность сбежать. И что тебе пришлось сделать, Шура? Пообещать Дмитрию, что, если не погибнешь, любым способом доставишь его в Америку?
Он оттолкнул ее руки, повернулся на спину и закрыл глаза:
– Перестань, Таня. Я больше не могу. Просто не могу.
Она замерла, прислушиваясь:
– И что теперь?
– Теперь ничего, – мрачно буркнул Александр, глядя в небеленые балки потолка. – Теперь ты останешься здесь, а я вернусь на фронт. Теперь Дмитрий искалечен. Теперь я сражаюсь за Ленинград. Теперь я умру за Ленинград.
– Господи, только не это!
Татьяна схватила его за руки, повернула лицом к себе и снова зарыдала. Он молча обнимал ее, но как бы крепко ни держал, все казалось, что она недостаточно близко. Как бы отчаянно она ни цеплялась за него, все казалось, что он недостаточно близко.
– Не нужно, Шура, не нужно! – бормотала она. – Пожалуйста, не оставляй меня одну, когда уйдешь за границу!
Александр никогда не видел ее в таком состоянии и не знал что делать.
– Прекрати! – выдохнул он, чувствуя, как рвется голос, рвется сердце. Прекрати, Таня, лучше люби меня меньше, отпусти меня, освободи…
Шли часы. Во мраке ночи Александр снова любил ее.
– Ну же, Татьяша, – шептал он, – раздвинь ножки, как мне нравится.
Ее слезы казались ему чистейшим нектаром.
– Обещай, – попросил он, целуя светлые завитки на пухлом холмике, обводя языком нежную внутреннюю поверхность ее бедер, – обещай, что не покинешь Лазарево.
Она сдавленно стонала.
– Ты моя милая девочка… – твердил он, все нежнее, все настойчивее вторгаясь в нее пальцами. – Моя прелестная девочка… – твердил он, все нежнее, все настойчивее лаская ее губами, обдавая горячим дыханием. – Поклянись, что останешься здесь и будешь ждать меня! Обещай, что будешь хорошей женой и подождешь своего мужа.
– Обещаю, Шура. Я стану ждать тебя.
Но позже, немного отрезвев, измученная и одновременно счастливая, Татьяна грустно добавила:
– Придется ждать очень долго… Одной… В Лазареве…
Обняв ее так, что она почти не могла дышать, измученный и совсем не счастливый Александр тихо ответил:
– Одной, зато в безопасности.
Позже он так и не вспомнил, как они провели эти три дня. Подхваченные потоком враждебности и отчаяния, они сражались, боролись, сплетались в лихорадочных объятиях, расплескивая тела друг о друга, не в состоянии найти ту соломинку, за которую могли ухватиться, единственный отрезвляющий глоток утешения.
В то утро, когда уходил Александр, они даже не смогли коснуться друг друга. Не смогли… ничего.
Пока он собирался, Татьяна сидела на скамейке у дома. Александр надел военную форму, которую жена постирала и выгладила чугунным, нагретым на печи утюгом, причесался и надел пилотку. Привязал к ремню каску, собрал патроны, гранаты, сунул в кобуру пистолет и взвалил на плечи палатку.
Он оставил ей все деньги, кроме нескольких сотен рублей на дорогу.
Когда он вышел на крыльцо, Татьяна немедленно вскочила, исчезла в доме и через минуту появилась с тарелкой и чашкой. Черный хлеб, три яйца, нарезанный помидор.
Александр взял у нее тарелку. Горло сдавило словно петлей.
– С-спасибо.
Татьяна, придерживая живот, тяжело плюхнулась на скамью.
– Ешь. Тебе еще идти до Молотова.
Он нехотя жевал. Они сидели рядом. Только смотрели в разные стороны.
– Хочешь, чтобы я проводила тебя до вокзала?
– Нет. Не могу.
– Я тоже, – кивнула она.
Александр доел и поставил тарелку на траву.
– Как по-твоему, я оставил тебе достаточно дров? – спросил он, показывая на поленницу под навесом.
– Даже слишком. Хватит на всю зиму.
Александр осторожно вытащил белые атласные ленты из ее косичек, вынул расческу, провел по густым волосам, потер между пальцами шелковистую прядь.
– Нужно бы перевести аттестат на тебя. Я получаю две тысячи в месяц. Могу посылать полторы. Пятисот мне хватит на папиросы.
Татьяна покачала головой:
– Не нужно. Только новую беду наживешь. Ленинград не Лазарево. Не проговорись, что мы женаты. Сними кольцо. Не дай Бог Дмитрий что-то узнает. Только этого нам и не хватало! У тебя и без того полно неприятностей. И не нужны мне твои деньги!
– Нужны.
– Тогда пошли их в письме.
– Нельзя. Цензоры сразу же вытащат.
– Цензоры? Значит, я не смогу писать тебе на английском?
– Нет, если хочешь увидеть меня живым.
– Это единственное, чего я хочу, – не оборачиваясь, призналась она.
– Я пошлю деньги на адрес Молотовского горсовета. Приходи туда раз в месяц и проверяй, договорились? Скажу, что помогаю Дашиной семье.
Александр зажмурился и прижался губами к блестящим волосам.
– Мне пора. Поезд приходит раз в сутки.
– Я провожу тебя до дороги, – надломленно пробормотала Татьяна. – Ты все собрал?
– Да.
Они, по-прежнему не смотря друг на друга, побрели по лесной тропинке. Прежде чем поляна исчезла из виду, Александр в последний раз оглянулся, чтобы увидеть голубую реку среди темно-зеленых сосен, избу, скамью, бревно в воде, то место, где только вчера стояла палатка. Потухший огонь.
– Пиши мне, – велел он, – и как можно подробнее. Чтобы я не волновался.
– Хорошо, – пробормотала она, по-прежнему держась за живот. – Ты тоже.
Они добрались до проселочной дороги. Сильно пахло хвоей, в лесу царила тишина, пригревало солнышко. Они стояли лицом друг к другу: Татьяна в своем желтом платье, с опущенной головой, Александр в армейской форме.
Она робко погладила его по груди, в том месте, где билось сердце.
– Постараешься выжить ради меня, солдат?
Из ее глаз градом хлынули слезы.
Александр молча поднес к губам ее ладошку. На безымянном пальце блестело кольцо.
Он не мог говорить, не мог назвать ее по имени. Татьяна прижала дрожащие пальцы к его щеке.
– Все будет хорошо, любимый. Все будет хорошо.
Она отняла руку. Он отнял руку.
– А теперь иди домой. Не смотри мне вслед. Я не смогу уйти, если ты останешься стоять.
Татьяна отвернулась.
– Иди. Я не буду смотреть тебе вслед.
– Пожалуйста. Я не в силах оставить тебя. Прошу, иди домой.
– Шура… я не хочу, чтобы ты уходил.
– Понимаю. Я сам не хочу уходить. Но, умоляю, отпусти меня. Единственный мой шанс остаться в живых – знать, что ты в безопасности. Я доберусь до тебя любой ценой, но ты должна ждать меня тут. А теперь мне нужно идти. Подними голову, любимая. Подними и улыбнись.
Снова обернувшись, Татьяна подняла заплаканное лицо и улыбнулась.
Они долго не мигая смотрели друг на друга.
– Что в твоих глазах?
– Смотрю, как мои деревянные ящики ползут по пандусу из Зимнего дворца, – прошептала она.
– Следовало бы иметь немного больше веры, жена моя.
Александр поднял трясущуюся руку к виску… губам… сердцу…
Татьяна вернулась в их дом, легла на их постель и не поднялась.
Скованная полусном-полубредом, она слышала, как ходят по комнате старушки. Тихо переговариваются, подтыкают одеяла, поправляют подушки, гладят волосы.
– Только вера в Бога спасет ее, – твердила Дуся.
– Говорила я, последнее дело влюбляться в военного, – вздыхала Наира. – Поматросит и бросит.
– Дело не в этом, – пробормотала Раиса. – Просто она слишком его любит.
– Счастливица, – обронила Аксинья, гладя ее по спине.
– Какое тут счастье? – вознегодовала Наира. – Послушала бы нас, оставалась бы дома, и ничего не случилось бы.
– Да почаще ходила бы в церковь, – вторила Дуся. – Десница Господня – вот наше утешение.
– А ты как думаешь, Танечка? – шепнула со смехом Аксинья. – Утешит тебя десница Господня?
– Ничего не выходит. Мы не можем ей помочь, – сетовала Наира.
– Мне он никогда не нравился, – прошипела Дуся.
– Мне тоже, – поддакнула Наира. – Не понимаю, что Таня в нем нашла?
– Она слишком для него хороша! – объявила Раиса.
– Она слишком хороша для любого! – фыркнула Наира.
– И могла быть еще лучше, стань она ближе к Богу, – заключила Дуся.
– А мой Вова, – запричитала Наира, – такой добрый, хороший мальчик. Так ее любил…